– За то, – отрезал Нил. – Меня ненавидят не меньше, чем тебя. А может, и больше. По крайней мере мы оба знаем, как чувствуют себя люди, на которых регулярно наводят порчу, – усмехнулся он и потянулся к бутылке водки. На сунувшегося было в дверь официанта рявкнул: – Вон! Я с человеком беседую!
– Нельзя… – Я судорожно сглотнула. – Нельзя так относиться к людям…
– Можно. И нужно. Потому что они, люди, состоят исключительно из дерьма. Давай выпьем.
Мы выпили, он водки, я пива, подумав, что отныне буду его ненавидеть, это пиво.
– Вы… ты не дашь мне денег?
– Дам, – спокойно сказал он.
– Я должна их отработать?
– Точно!
– Я должна с тобой спать?
– Это по желанию, – насмешливо ответил Нил. – Принуждать не собираюсь.
– Но что я должна сделать?
– Пока просто живи. Когда найдешь картину, отдашь ее мне. И скажешь, в чем секрет. Я выдам тебе требующуюся для взятки сумму, если ты уверена, что картина эта и в самом деле ключ к большим деньгам. Ты ведь это утверждала? – У него отличная память. Кто бы сомневался.
– Да, – кивнула я.
– Подтверждаешь?
– Да.
– Значит, проблемы нет. А коли не случится, так у тебя есть счет в банке.
– Да. – Я опять кивнула.
– Ну, давай спасать город, – вздохнул он. – Сколько, говоришь, она спросила?
– Двадцать тысяч долларов.
– А сначала?
– Не поняла?
– Ты что, даже не торговалась? – сердито спросил Нил.
– А что, надо было?
– Конечно! Люди, которые хотят что-то продать, изначально называют цену вдвое больше. И те, кто хочет купить, тоже называют сумму вдвое меньше той, которую хотят потратить. Следовательно, она думала о десяти. А ты должна была сказать пять. Поняла?
– Не очень.
– Червонец она с тебя хотела. Но можно цену сбить. Я бы вообще не платил, – сказал он задумчиво. – Все знают эту азбуку: нельзя платить шантажисту. Сколько, говоришь, она дала тебе времени?
– Десять дней.
– А ну, дай мне ее телефон.
– Зачем?
– Она когда-нибудь разговаривала со Станиславским? Я не про сеанс спиритизма, а про нашего афериста.
– Нет, никогда.
– Так в чем дело? Я – это он. Замкнем проблему на меня. А город может спать спокойно, – сказал Нил насмешливо. – Люблю должников. – Он довольно потер руки. – На этом весь мой бизнес строится. Не на деньгах, а на услугах, которые ты когда-то кому-то оказал. Потом эти услуги начинают оказывать тебе.
Я приуныла: мои ноги на него не действовали. На него, похоже, ничего не действует. Даже водка.
– Что загрустила, Анька? – подмигнул мне Нил. – Ты пришла с проблемой, я взял ее решение на себя. И чего тебе еще?
– Это не от сердца.
– Чего-о?
– Ты делаешь это из выгоды.
– Я все делаю из выгоды, – подтвердил он.
– Я не верю, что у тебя нет сердца.
– Блин! Ты сегодня неправильно напилась! Прошлый раз, когда орала матерные частушки, ты мне больше понравилась. Что за пиво такое неправильное? Эй! Халдей! Что за дрянь ты нам подсунул?! Уволю всех на…!!! – заорал он.
Я уже поняла: это знак, что водка его достала. Не железный же он. Я хотела раскусить этот орешек сразу. Орешек для Золушки. Но он мне пока не по зубам. Приходится это признать. Зато я достала деньги.
Потом…
Потом Аксенкин расколотил пару тарелок, забраковал торт, который нам принесли, звонил какой-то Еве, сказал ей, что она сука, и, наконец, велел отвезти меня домой. Ко мне, а не к себе. Он же сказал: по желанию. А желания ехать к нему у меня не возникло. Впрочем, он и не спрашивал.
Расстались мы друзьями.
– Платье водиле отдашь, – велел Аксенкин. – И туфли.
Когда я спустилась по лестнице, метрдотель молча накинул на мои голые плечи шаль, которую я, выйдя на улицу, тут же сбросила. Мне было жарко.
Воинственная Терпсихора
Разумеется, Сеня все испортил. Я не про свидание с Аксенкиным, если только это можно назвать свиданием. Мы ведь даже не поцеловались. К моему огромному удивлению, Сеня и не узнал, что мы встречались. Оказывается, наш маленький провинциальный город умеет хранить секреты! Если это секреты больших людей. Никто из обслуги даже не пикнул, с кем проводил пятничный вечер олигарх Аксенкин, самый завидный в городе жених.
А испортил Сеня механизм расследования самого громкого в городе преступления за последние лет десять – кражи картины из краеведческого музея и убийства ее автора, московского художника А. Зимы. Сеня влез туда, как медведь в посудную лавку, в это расследование и настроил против себя самую красивую женщину в нашем городе, которая категорически отказалась с ним разговаривать.
Даша Буханкина расплакалась и сказала:
– Мой муж никого не убивал!
И замолчала навеки. Пришлось вмешаться мне.
Поскольку у меня был заслуженный отпуск, я могла весь его посвятить своей телевизионной карьере. Доказать городу, а потом и стране, что я – ясновидящая. Сердце мне подсказывало, что Сильвестр Буханкин художника не убивал, но мне, то есть следствию, нужны были более веские доказательства. И я отправилась к Даше, чтобы вместе искать алиби для ее мужа. Одно для режиссера я уже нашла, а заодно потеряла двадцать тысяч долларов. Если каждое алиби будет обходиться в такую сумму, то мне придется проработать на телевидении не один год, чтобы отдать долги.
Вы спросите, почему я не пошла к Александру Николаевичу? Чего ж проще: режиссер виноват, пусть он и платит. И деньги у него наверняка есть. Все дело в том, что мой визит нарушит хрупкую гармонию в отношениях между ним и его женой, которая и является, как оказалось, главной музой нашего города. Это все равно что влезть в хорошо отлаженный механизм и вынуть оттуда пару шестеренок. И все. Механизм даст сбой, а потом и вовсе сломается. Марина захочет уехать, я уже поняла, что она поступает так каждый раз, как ее постигает неудача. Бежит, чтобы начать все сначала, с чистого листа в другом городе, где ее никто не знает.
Меня это не устраивало. И не потому, что я надеялась когда-нибудь получить роль со словами.
Вот представьте: в центре города стоит памятник. К нему все привыкли, он главная достопримечательность, около него устраивают народные гулянья, и в Новый год, согласно традиции, сразу после застолья все идут сюда. Здесь встречаются старые друзья, завязываются романы, происходят разборки, в общем, жизнь кипит. Город крепко держится на этом гвозде, который забит в его центре. Это на самом деле символ, а не памятник.
А теперь представьте, что город узнает правду о герое, которому этот памятник воздвигнут. Он, мол, не Александр Матросов, бескорыстно закрывший грудью амбразуру, из которой палил пулемет, а Павлик Морозов. Предатель, наушник, аферист. Сразу начнутся дебаты: одни предложат снести его на хрен и найти новый объект, достойный поклонения, другие понесутся в архивы, чтобы доказать, что Павлик Морозов тоже человек и вполне может быть национальным героем. Начнется маленькая гражданская война, результат которой непредсказуем. Нет, одно я могу сказать с определенностью: театра у города больше не будет. Останется какой-нибудь литературный кружок или народный хор. Но никогда больше люди не станут так безоглядно бросаться в любовь к искусству. Однажды им обманутые, они будут искать утешение в вещах примитивных. В тех, где уж наверняка нет двойного дна. В водке, например. Или в картофельных грядках. Копай себе и копай, если посадишь картошку, сто процентов получишь ту же картошку, только больше, а если посадишь лук, то получишь именно лук, но никак не репку. И незачем голову ломать. А уж тем более душу рвать. Она, душа, преспокойно засыпает, мозг постепенно заплывает жиром, и от всего человека остается только желудок. В городе открываются исключительно магазины, чтобы обслуживать желудки, люди говорят только о еде, ну, еще о шмотках, общество потребления пышно расцветает, и на этой гигантской навозной куче паразитирует множество жирных мух. Вот во что превратится мой родной город, если я не вмешаюсь. Я вижу это так ясно, как если бы смотрела цветной фильм на огромном экране в московском кинотеатре.
Поэтому я и замкнула проблему на себя, словами Аксенкина. И собираюсь поступать так и впредь, если вдруг почувствую угрозу своей маленькой родине.
Чтобы увидеть Дашу, не надо бежать в музей или в кинотеатр. Ее облик пока не запечатлен на полотнах великих художников и на киноэкране не засветился, хотя и достоин этого. Можно просто пойти в городской парк, где Мадонна Буханкина гуляет с маленькой дочкой, если нет дождя. Даша – замечательная мать, хотя ей всего девятнадцать.
Пора уже рассказать эту прекрасную историю любви.
Как я уже говорила, Сильвестр Буханкин аккомпанирует педагогу по бальным танцам на занятиях хореографического кружка. На баяне Буханкин играет как бог, к тому же это не рояль, его не надо таскать с места на место. А класс иногда бывает занят, и приходится перемещаться в актовый зал. Таскаться туда-сюда с роялем неудобно, да и накладно. Придется ввести в штатное расписание единицу грузчика. Баян таскается руками Буханкина, и никакой единицы по этому случаю вводить не надо. Бюджет у нас скромный, провинциальный, мы на всем экономим. Поэтому на пьянство аккомпаниатора все закрывают глаза, да и Сильвестру надо отдать должное: при работе с детьми он никогда не пьет.
В том, что Дашеньку отдали именно в хореографию, а не в народный хор, нет ничего странного. Еще девочкой она была так красива, что, глядя на нее, сердце сладко замирало. Ей прочили карьеру балерины или, на худой конец, кинозвезды. Она поступила бы в театральное училище, не сказав ни слова, члены приемной комиссии, увидев ее, сами потеряли бы дар речи. После десятиминутного молчания обеих сторон председатель комиссии, вытерев слезы носовым платком, сказал бы:
– Вне конкурса, ко мне на курс.
Все этого и ждали. Но случилось ужасное.
Я уже рассказала, как в нашем городе произошло ограбление века и убийство века. Теперь я расскажу о скандале века, который случился, когда краса и гордость нашего города, шестнадцатилетняя Даша, вдруг оказалась беременной! Отца ребенка долго искать не пришлось. Тридцатичетырехлетний мужчина и шестнадцатилетняя девочка, взявшись за руки, встали на пороге загса и заявили, что не сойдут с этого места, пока их не поженят.
Сначала Буханкина готовы были растерзать. Но что делать с беременностью? К тому же Даша сказала, что в этом случае она тоже умрет. Вот что значит ходить в театр, где ставят исключительно классику!
Сильвестра понять можно. Восемь долгих лет он смотрел, как на его глазах рождалось чудо. Как очаровательная девочка превращалась в прекрасную женщину. А когда он понял, что это чудо из его жизни скоро исчезнет, он взял сачок и накрыл им бабочку. По взаимному согласию, заметьте.
Когда я внимательно пригляделась к Буханкину, то поняла и Дашу. Как женщину поняла. Пьет-то он пьет, но… Сильвестр – потрясающе красивый мужчина. Просто красив он как-то не по-провинциальному, не сразу и разглядишь. Он похож на артиста, причем на солиста какой-нибудь поп-группы, по которому умирают девочки-подростки. У него темные длинные вьющиеся волосы, чеканный профиль и глаза медового цвета, почти всегда затуманенные алкоголем. Этот обволакивающий взгляд не всякая женщина выдержит, просто ноги подгибаются, когда тебя таким вот образом зовут в неведомые дали. Выглядит Буханкин намного моложе своих лет. Такое ощущение, что у него вообще нет возраста. А главное, его руки. Длинные тонкие пальцы, которые, летая по кнопкам баяна, рождают чудо. Восемь лет Даша умирала и воскресала под эти прекрасные звуки, а когда поняла, что может Сильвестра потерять, взмахнула огромными ресницами и… Это она его соблазнила. Да-да! Он бы никогда не посмел. Но Даша очень земная женщина. Она ничем не напоминает бесплотных манекенщиц со странными лицами, тенями скользящих по подиуму. Даша выглядит старше своих лет, несмотря на юный возраст, в ее высокой, потрясающей красоты груди столько молока, что она охотно делилась им с другими детьми, когда лежала в роддоме. Хватало и крошке Лолите, и еще троим младенцам. Дашина грудь от этого стала только краше. Наша Мадонна высокого роста, выше Сильвестра, если наденет туфли на каблуках, величественная, с лебединой шеей. Увидев однажды ее лицо, забыть его невозможно.
В общем, они прекрасная пара. И город смирился. Дашу отдали Сильвестру, а не киноэкрану. С тех пор Мадонну видят либо с ним, либо с дочкой, либо и с ним, и с дочкой, но никогда одну. Из чего я делаю вывод, что в семье Буханкиных царят мир и согласие.
Вернее, царили. Черт принес в наш город московского художника Зиму! Он живо интересовался местными достопримечательностями. И не показать ему Дашу? Шила в мешке не утаишь. Тем более что Даша почти каждый день гуляет в парке – дочке полезен свежий воздух. А парк прекрасно виден с горы, где находятся развалины монастыря.
График молодых мам я уже изучила, поскольку сама готовилась забеременеть. Часиков в десять утра они выходят на прогулку, если погода хорошая. Вот и я отправилась подышать свежим воздухом, тем более что городской парк прекрасен.
Дашу я нашла почти сразу. Увидев меня, она побледнела. Я поспешила ее успокоить:
– Ваша дочка непременно станет кинозвездой. Она будет богатой и знаменитой. Я это вижу.
И Даша оттаяла. Надо сказать, я не покривила душой. Сказала чистую правду. Пожалуй, я погорячилась, заявив, что самый красивый ребенок в мире – это Эмиль. Вот что я подумала, увидев маленькую Лолиту. Но потом разобралась в проблеме: Эмиль самый красивый мальчик на Земле, где Лолита – самая красивая девочка. У нее мамины глаза, огромные, как два чайных блюдца, неправдоподобно синие. Я лишь однажды видела в природе такую синеву – в Египте, когда из номера смотрела на море. Этот цвет не сравним ни с чем. Хочется замереть и не дышать, чтобы остаться здесь навсегда, не отрывая глаз от сказочной синевы, разливающейся до самого горизонта. Это какое-то волшебство, вот почему, однажды увидев Дашу, невозможно ее забыть, как невозможно забыть море. Она тоже стихия, эта прекрасная женщина, такая юная, но уже такая зрелая в своих чувствах.
В маленькой Лолите удивительным образом сочетались мамина земная красота и утонченность ангелоподобного Сильвестра. У девочки были синие глаза с огромными ресницами, кудрявые темные волосы и чеканный профиль. При этом ребенок был живой, лукавый, я бы даже сказала, дерзкий. Матери хватало с ней хлопот.
Мы сели на лавочку, стараясь не выпускать крошку из поля зрения. К счастью, она заинтересовалась росшими на клумбе разноцветными астрами, и мы с Дашей могли поговорить.
– Вас, должно быть, прислал Арсений Савельевич Ладушкин, – напряженно сказала она. – Весь город говорит, что вы скоро поженитесь. Но я не стану давать показания против своего мужа. Я имею на это право, я консультировалась с юристом.
– Я тоже знаю, что ваш муж никого не убивал.
– Откуда?
– Я же ясновидящая. Давайте вместе подумаем, что можно сделать?
– Но он действительно был в гараже! – Даша в отчаянии закусила губу. – Один! Да, машины там не было, но это ничего не значит!
– А что случилось с вашей машиной?
– Силя одолжил ее приятелю. Тот возит товар из областного центра, ткань с фабрики. А машина у него старенькая, пикап, вот она и сломалась. Они в воскресенье утром все распродали, и надо было ехать за новой партией товара. Потому что выходной у нас на рынке – понедельник. Вот Силя и одолжил свою машину другу. Он очень добрый.
– Почему же он тогда пошел в гараж?
– Потому что мы поссорились! Ой! – Даша испуганно зажала ладонью рот.
– А поссорились вы из-за Зимы. Я говорю о московском художнике.
– Вы ведь никому не скажете?
– Не скажу, – заверила я.
Сохранив для города одну достопримечательность, Народный театр, я во что бы то ни стало сохраню и другую. Не исключено, что Даша – самая красивая женщина в мире. И она живет здесь, у нас. Беседовать с ней мне было чрезвычайно сложно, я время от времени теряла дар речи. Ее синие глаза меня словно гипнотизировали. Ну как мог Сеня Ладушкин довести эту женщину до слез?! Бревно бесчувственное!
– Он меня буквально преследовал, этот художник, – тяжело вздохнула Даша. – Хотя я сразу сказала «нет». Я очень люблю своего мужа.
– Странный выбор.
– Почему? – сверкнула она глазами.
– Он в два раза старше вас, к тому же пьет.
– Это никого не касается! Я скорее умру, чем позволю ему сесть в тюрьму! Соблазню прокурора, если потребуется, да хоть самого министра! Ну, кто это придумал, что все в мире женщины мечтают выйти за олигарха?! Да не нужен мне никакой олигарх! Мне нужен мой Силя! Я умру за него! Или убью кого-нибудь! Я прошу одного – оставьте нас в покое!
Кто бы мог подумать, что у этой девочки такой силы характер? Вот уж природа постаралась! Ее огромные глаза метали в меня молнии, казалось, что скамейка подо мной дымится.
– Быть может, ты пока не знаешь, что такое любовь? – доверительно спросила я, перейдя на «ты». – Ты сама еще почти ребенок. Мир такой большой. В нем много красивых вещей, и все они словно созданы для тебя. А что может дать тебе какой-то провинциальный баянист? Может быть, это и хорошо, что он сядет за убийство? А ты станешь свободной.
– Я и так свободна! Если я чего-то и хочу, так это еще одного ребенка от моего мужа! А лучше двух! Лола! Иди сюда, Лола! – Она схватила за руку подбежавшую девочку и крепко прижала ее к себе. Потом с жаром принялась целовать слипшиеся от пота темные кудряшки. – Лолочка, ты вспотела. Дай я тебе вытру лобик… – и вдруг подняла голову и посмотрела на меня в упор. – У каждого свое счастье. Мое в любви. Я не могу лечь в постель с мужчиной, если он мне отвратителен. И никакие красивые вещи меня не утешат. Мне будет противно их носить.
Похоже, я опять уперлась в стену. Так же как и А. Зима.
– Твой муж знал, что московский художник тебя домогается?
– Да кто ж об этом не знал? – горько усмехнулась Даша. – Он жил в старом доме на горе, и ему прекрасно было видно тропинку, по которой я качу прогулочную коляску к парку. Идти далековато, Лолочка еще мала. Мы где едем, где идем. Как только он замечал меня, сразу спускался. Началось все с портрета, который он непременно хотел написать. Я сидела здесь, на скамейке, а он делал наброски. Сначала молча. Потом вдруг сказал, что я не должна хоронить себя в этой глуши, – она поморщилась, – еще какие-то банальности. Сказал, что меня ждет подиум, блестящая кинокарьера. Его бывшая жена, мол, театральный критик, у нее есть связи. Как только продюсеры меня увидят, тут же предложат главную роль в каком-нибудь сериале.