Делать нечего: я взяла эту нелегкую миссию на себя. Беседовать с Лебёдушкиным еще неприятнее, чем с Колено, хотя поэт на взгляд любой женщины очень даже интересный мужчина. Почти такой же интересный, как кремовый торт. Он огромного роста, причем не толстый, и выглядит намного моложе своих лет. Лицо у него гладкое, щеки розовые, губы пухлые, как у купидона, а чтобы смотреться интеллигентнее, Терентий Ильич отрастил бородку, и, по слухам, к нему на дом раз в неделю ходит лучший в городе парикмахер. В общем, поэт выглядит как поэт. Но разговаривать он может только о себе и своей поэзии. Все остальные темы ему не интересны. Любой разговор Терентий Ильич сворачивает сначала к литературе, а потом конкретно к себе. Кончается тем, что Лебёдушкин начинает читать стихи, и после этого смело можно тушить свет и ложиться почивать. Что бы вы ему ни сказали, он тут же перебивает:
– Погоди. А вот у меня есть такое…
Поэзия льется из него, как вода из сорванного крана, причем бесполезно вызывать сантехника. Стояк находится в глубоком и темном подвале, а ключ от него хозяин дома потерял. Или врет, что потерял.
Так же, как и Колено, Терентий Ильич не женат. И никогда не был женат. Но это вовсе не значит, что у него нет детей. Дети есть у его соседа по даче. Аж трое. И хотя их отец бывший боксер, они интереса к спорту не проявляют совсем, зато все как один пишут стихи. Жена бывшего боксера объясняет это тем, что отцу на детей наплевать, зато Терентий Ильич занимается с ними регулярно.
Дело в том, что, уйдя из большого спорта, бывший полутяж, как это довольно часто случается, запил. А в пьяном состоянии он, как это опять-таки часто случается с большими сильными мужчинами, впадает в буйство. И начинает вспоминать прошлое. Но пока он идет к висящей на чердаке боксерской груше, на его пути попадаются разные объекты, на которых он и разминается. Столы, стулья, шкафы, двери, а также дверные косяки. Все это находится в плачевном состоянии. Жена перестала попадаться после того, как месяц отлежала в больнице с сотрясением мозга и сломанной челюстью. Муж, протрезвев, валялся у нее в ногах и был прощен. С тех пор бедная женщина неслышно исчезает из дома, когда ее вторая половина уходит в запой. Но мебель к соседу уйти не может, поэтому все удары судьбы достаются ей. Зато Серафима Афанасьевна уходит вместе с детьми, и все они, слава богу, здоровы и относительно благополучны. Сначала она уходила к Терентию одна, потом с ребенком, с двумя, а теперь уже с тремя. Начиналось это так:
– Я у вас посижу тихонечко, Терентий Ильич, пока мой не заснет.
– Конечно, конечно, какие вопросы! Хотите, я вам стихи почитаю?
– Само собой, хочу. От моего-то слова культурного не дождешься, один только мат.
– Тогда я вам, Серафима Афанасьевна, о любви…
Вскоре эти громкие чтения перестали удивлять бывшего боксера. Он вроде даже рад, что его жена приобщается к культуре. А уж как рад Терентий, когда к нему приходит молодая красивая соседка!
Они там занимаются в основном литературой, но сдается мне, что они занимаются и более интересными вещами.
По счастью, оба мужчины находятся в одной весовой категории, и оба – яркие блондины. Поэтому никого не удивляет, что дети все как один крупные и светловолосые. Терентия Ильича не так-то просто сдвинуть с места. Кулак у него размером с небольшой арбуз. Жена соседа по даче привыкла прятаться за его широкую спину, и ее никто не осуждает.
Вы спросите, почему она не разведется с мужем и не узаконит отношения с тем мужчиной, который фактически, а не де-юре является ее надеждой и опорой? А все потому же. Едва жена заговаривает о разводе, у бывшего боксера глаза наливаются кровью, и он ревет:
– Убью!!!
И с горя бежит за бутылкой. А потом начинает крушить остатки несчастной мебели. Он категорически не может слышать о разводе. Серафима Афанасьевна всерьез опасается за свою жизнь, потому и терпит. Муж, конечно, сядет лет этак на пятнадцать, но кому от этого будет легче? Человек он абсолютно неуправляемый. И потом как делить детей? Какие из них его, а какие – Лебёдушкина? На вид их совершенно нельзя отличить. Из осторожности Терентий Ильич никогда не посвящает стихи своей музе, а посвящает их заведующей отделом культуры. Так они и живут.
Это длится вот уже лет пятнадцать. И все к этому привыкли. Старший сын бывшего боксера – редактор школьной стенгазеты, которая недавно оторвала крупный приз на областном смотре. А стихи талантливого подростка регулярно печатают в местной газете в рубрике «Молодые дарования». Стоит ли говорить о том, что он тоже член литкружка?
Но оставим в покое детей. Чтобы достучаться до сердца поэта, я пошла и купила книжку его стихов. Продавщица посмотрела на меня как на сумасшедшую, но на меня все так смотрят, поэтому я привыкла. Я прекрасно знала: дверь, которую невозможно открыть повесткой в Следственный комитет, легко откроется, если в замок вставить рифму.
Терентий был дома не один. Прелестная светловолосая девчушка с любопытством смотрела на меня, высунувшись из-за огромного бедра поэта.
– Муза, детка, не отрывайся от занятий, – наставительно сказал Терентий Ильич. – Я сейчас приду и проверю твою домашнюю работу. Старайся.
Кроха уже обучена грамоте. Я не сомневалась, что это дочь Терентия и жены боксера.
– Что вы хотели, девушка? – строго спросил меня Лебёдушкин, явно не собираясь посторониться.
– Я из библиотеки. Наши читатели живо интересуются творчеством великого русского поэта Лебёдушкина. У меня есть список вопросов, которые они хотели бы вам задать. А что касается лично меня, я хочу взять у вас автограф. – И я, как щит, подняла книжицу терентьевских стихов.
Поэт расплылся в улыбке:
– Проходите, прошу вас. Вот видишь, Муза, детка, как меня ценят и уважают. Если ты будешь так же хорошо учиться и слушаться маму, станешь знаменитой писательницей, и у тебя тоже будут брать автограф.
Как подсказывает мой опыт – я ведь много читаю, – хорошие писатели получаются как раз таки из неслухов. Терентий Ильич напомнил мне медовый пряник, он сам просился в рот, сверкая белоснежной глазурью – своей улыбкой. Меня даже замутило, я поняла, что разговор у нас будет непростой. Он уверен, что его фамилия происходит от слова «лебедь», хотя я полагаю, что это производная совсем от другого слова – «лебеда». В отличие от меня Терентий Ильич не постеснялся подчистить паспорт, он дорисовал те самые проклятые точки над «е», от которых я мечтаю избавиться! Поистине поэт – человек предприимчивый!
– Пожалуйста! – Он размашисто расписался и протянул мне книгу. – Ну-с, присаживайтесь, я буду вам отвечать, – важно сказал Терентий Ильич. Господи, как же он был хорош! Настоящий поэт! Но надо сказать, редкостный ханжа и зануда.
– Я бы с удовольствием пригласила вас к нам в библиотеку, Терентий Ильич, на встречу с читателями, но мне сказали, что вы больны. – Я села.
– Да, приболел немного.
– Корь, свинка? Стригущий лишай?
– Простите?
– На вид вы совершенно здоровы.
– Давление, знаете ли, подскочило. – Поэт покраснел как рак. Я тут же добавила кипяточку:
– А не связано ли это с убийством московского художника?
– Ка-ка-какого художника? – Лебёдушкин вскочил.
– Вы сядьте, Терентий Ильич. Сядьте. Наши читатели интересуются, когда выйдет ваша новая книга и кто будет иллюстратором? Часом, не Зима? Или вы не успели договориться?
– Почему иллюстратором? – вытаращил на меня глаза Лебёдушкин. – Кто вам это сказал?!
– Ваш друг Игнат Колено.
– Вот сволочь! – выругался поэт. Наконец-то в нем появилось что-то человеческое. – Муза, детка, закрой ушки, этого тебе слышать не надо, – тут же спохватился он.
– Муза, детка, не вздумай этого делать. Пропустишь самое интересное.
– Вы кто? – Лебёдушкин сел и уставился на меня.
– Ваша читательница. Занимаюсь изучением вашей жизни и творчества. Меня интересуют подробности. – Я достала из сумочки блокнот и открыла его. – Как, когда, при каких обстоятельствах вы стали поэтом?
– Я им родился! – гордо сказал Терентий Ильич.
– Отлично! А убийцей? Тоже родились или это навыки приобретенные?
– Да какое вы имеете право?! – Лебёдушкин снова вскочил. И указал мне на дверь: – Вон!
– Раз уж я вошла, то не уйду, пока не узнаю правду.
Лебёдушкин затравленно посмотрел на часы. Я поняла, что он ждет Музину маму, которая подтвердит его отсутствие на даче в воскресенье вечером, когда был убит Зима. Поистине, мне повезло!
– Давайте не будем упрямиться, Терентий Ильич, – сказала я. – Вы поступили не лучшим образом. Вам надо было вызвать полицию, а вы дали деру, как трусливый заяц.
– О-о-откуда вы знаете? – Поэт вытер пот, струившийся со лба, и сел.
– Я ведь ясновидящая, – усмехнулась я.
– Вы обманом проникли в мой дом, – с пафосом сказал Лебёдушкин.
– Напишите по этому поводу поэму. Я купила книгу ваших стихов и имею право задать парочку интересующих меня вопросов. За каким чертом вы потащились к Зиме? Муза, детка, закрой ушки, – опередила я Терентия Ильича.
– Э-э-э…
– Я вам помогу. Вы хотели договориться об откате. Сколько он возьмет за то, что его бывшая жена пропихнет вашу книгу в издательство? Так?
– Не… не совсем.
– У меня только один вопрос: вы поссорились и убили его или застали остывающий труп? В каком состоянии был Зима, когда вы вошли в дом?
– Э-э-э…
– У вас мало времени, Терентий Ильич. Она сейчас придет. Вы, видимо, не успели дать Серафиме Афанасьевне инструкции, как и что говорить в кабинете у следователя. Она туда просто не приходит так же, как и вы. Она с минуты на минуту войдет, и я вопреки вашей воле узнаю правду.
– Откуда вы знаете, что она придет?! – вытаращил на меня глаза поэт.
Я не стала ему объяснять, что рабочий день заканчивается. Боксер наверняка запил, раз Муза здесь, старшие дети ушли к друзьям либо погулять, а девочку мать оставила у Терентия, пока она отсутствует дома. Серафима Афанасьевна тоже служит в паспортном столе, мне ли не знать, как там обстоят дела! И мне ли не знать, что Капка, воспитательница Музы, работает до обеда, потому что ей надо контролировать собственного сына-лентяя. Бесполезно объяснять Капке, что Эмилю не надо хорошо учиться, чтобы его все любили. Она упертая. Зато я знаю, почему Муза сейчас здесь. А вот Лебёдушкин никогда не ходил на службу. И не в курсе, по какому графику нынче трудится Офелия. Он человек не от мира сего, поэтому его так легко развести.
– Я – ясновидящая. – Я закрыла глаза и, раскачиваясь из стороны в сторону, забормотала: – Вижу вас с окровавленными руками над трупом высокого красивого мужчины…
– Прекратите! – Он взялся руками за голову и тоже стал раскачиваться из стороны в сторону, приговаривая: – Я его не убивал… Я его не убивал…
Так мы медитировали минут пять. Маленькая Муза смотрела на нас с интересом. Я не стала ей говорить, чтобы она закрыла ушки.
– Если вы и в самом деле ясновидящая, то должны знать, что убийство Зимы не моих рук дело, – неожиданно ясно и четко сказал Терентий Ильич.
– У вас нет доказательств, – так же четко ответила я.
– Вот потому я и сбежал, – горько усмехнулся Лебёдушкин. – Представьте себе ситуацию: ночь, безлюдная улица, только в конце ее маячит безмолвная тень, старый дом с покосившимся крыльцом… Вот как у меня: «Иду я по улице темной…»
– Стоп! – попыталась я перекрыть кран, пока оттуда не хлынул поток виршей. – Безмолвная тень – это сторож? У которого вы спросили дорогу?
– Черт меня дернул! – в сердцах сказал Лебёдушкин. – Муза, детка, закрой ушки.
– Зачем вы вообще к Зиме пошли? Неужели вы не понимали, что он бы не сделал для вас ничего, даже за деньги? Для Зимы вы – бездарный провинциал, он бы только посмеялся, как на заседании литкружка, когда вы читали свои стихи.
– Игнат вам и это рассказал?! – потрясенно спросил Лебёдушкин.
– Колено сдал вас со всеми потрохами, – подтвердила я.
– О зависть людская! Правильно я написал: «Не говори мне Вы, не вызывай на бис…»
– Стоп! – Я вытерла пот со лба. Чинить стояк – занятие неблагодарное. Кран вот-вот готов был сорваться.
Сложилась феноменальная ситуация: ни у одного из трех подозреваемых в убийстве нет внятного алиби. Кроме Станиславского, но его алиби нельзя озвучить. К тому же я начала сомневаться в Капитолине: а не выгораживает ли она Александра Николаевича, чтобы по-прежнему играть главные роли в Народном театре? Мое расследование зашло в тупик, осталось только положиться на интуицию.
И тут я сообразила:
– Терентий Ильич, вы ведь не пьете?
– В рот спиртного не беру, – охотно подтвердил поэт.
– А не врете?
– Музой клянусь! – Он кивнул на девчушку и размашисто перекрестился. Я поверила.
– Значит, Зима ждал в гости не вас. Вы не покупатель?
– То есть?
– Вы не сговаривались с ним насчет картины?
– Вообще-то у меня была такая мысль. – Терентий Ильич пригладил бородку. – Я же не мог прямо предложить ему деньги? Я хотел купить одну из его картин. Готов был выложить за нее солидную сумму.
– А какую именно картину вы хотели купить? – спросила я замирая.
– Я присмотрел ее в музее. – Сердце мое екнуло. Неужели я ошибаюсь насчет Лебёдушкина? И это все-таки он? – Все прямо-таки как у меня: «Нашел приют прекрасный странник…»
– Стоп! Что именно было изображено на картине?! – закричала я так, что Муза заревела. Лебёдушкин кинулся к ней со словами:
– Прекратите пугать ребенка!
– Извините. Умоляю, скажите, какую картину вы собирались купить?
– Господи, да пейзаж с развалинами! – сказал Терентий Ильич, подхватывая Музу на руки. В этот момент раздался звонок в дверь. – А вот и мама пришла!
Он метнулся в прихожую.
– Терентий, мы сегодня у тебя переночуем, – раздался взволнованный голос Серафимы Афанасьевны. – Степка, сволочь, напился до состояния полной невменяемости…
– Сима! – раздался предостерегающий голос Лебёдушкина. – Мы не одни!
– Кто там еще? – раздраженно спросила паспортистка.
Я вышла на свет:
– Здравствуйте!
– Что вы здесь делаете?! – уставилась на меня Серафима Афанасьевна. – Терентий? – Она соединила нас с поэтом вопросительным взглядом. – Как можно при ребенке?!
Вот это ситуация! Замужняя женщина, мать троих детей, ревнует меня, свободную и бездетную, к холостому красивому поэту! Это я должна была спросить: а что это вы здесь делаете, Серафима Афанасьевна? Еще и ночевать собираетесь!
– Сима, это не то, что ты думаешь, – торопливо сказал Лебёдушкин. Он весь состоит из штампов. И стихи его – сплошная штамповка.
– Проститутка! – с ненавистью отчеканила Серафима Афанасьевна, глядя на меня. – Понятно, для чего ты отпуск взяла! По мужикам бегать!
Я была уверена: законный муж научил ее парочке ударов. Вот сейчас мне нанесут апперкот или хук в переносицу. И я полечу вниз по лестнице, как резиновый мячик, которому дали пинка.
– Сима, ты с ума сошла! – вскричал Лебёдушкин. – Муза все слышит!
– Ничего! Она от Степки и не такое слышала!
– Шука, – подтвердила девочка, задумчиво сунув испачканный чернилами палец в рот. И добавила: – Б…дь.
Все синонимы слова «проститутка», которым назвала меня ее мать, Муза знала. Но при Лебёдушкине была просто шелковой. Интересно, кто же ее отец, он или боксер?
– Я, Серафима Афанасьевна, пришла за автографом. И на вашего… э-э-э… возлюбленного не претендую. У меня свой есть.
– На кого?! – уставилась на меня паспортистка. – Ишь слово-то какое нашла! Возлюбленный!
– Сима!
– Пошла вон, проститутка! Иначе я тебя с лестницы спущу!
– Сима, я умоляю! Не при Музе!
– Заткнись!
Поэт моментально сдулся. Зато мне стало понятно, кто тут жертва. Терентий Ильич сто раз мог жениться, он хорош собой, владелец собственной жилплощади и отличного авто. И вообще мужчина видный, не бедный, с положением в обществе. Но жена боксера, которую все в городе жалеют и считают жертвой, держит его в ежовых рукавицах. Вот женщина! «Учись, Анфиса!» – мысленно сказала я себе. А вслух спросила:
– Это вы его к следователю не пускаете?
– К какому еще следователю? – вытаращила на меня глаза Серафима Афанасьевна.
– Боитесь, что вашего… Терентия в тюрьму упекут. И дети останутся сиротами. Так у вас есть законный муж. Вдовой вам стать не грозит.
– Никуда он не пойдет! У него есть справка! Терентий?!
– Да, я болен, – покорно вякнул поэт.
– Его видели на месте преступления, – напомнила я. – И тогда он был абсолютно здоров. Настолько здоров, что вполне мог треснуть Зиму по темечку ржавой гирей.
– У вас есть доказательства?! – На меня стала надвигаться прекрасная грудь Серафимы Афанасьевны, которой она вскормила троих крупных младенцев. Ростом паспортистка не уступала ни Терентию Ильичу, ни мужу-боксеру. Я невольно попятилась. Гренадерша меж тем вопила: – Мало ли что видел ваш сторож! Да он пьянь подзаборная! Алкоголик! Его запугали! Но со мной у вас такой номер не пройдет! Я законы-то знаю! Ничего у вас не выйдет! – разошлась она.
– Сима, – укоризненно покачал головой Лебёдушкин. Мне даже стало его жалко.
– Заткнись!
Мне ничего не оставалось, как уйти. Я поняла, что поэт боялся не за алиби, а за меня. За то, что меня используют в качестве боксерской груши. Серафима Афанасьевна – паспортистка, человек в городе не последний, она будет таскать Лебёдушкину справки сколько потребуется. О том, что он еле дышит. Паспортный стол находится в одном доме с УВД, их разделяет только предбанник. Налево – миграционная служба, начальник паспортного стола и т.д., направо – полиция, следственная часть и в том числе кабинет моего Ладушкина. О том, как идет расследование убийства А. Зимы, Серафима Афанасьевна знает ВСЕ. Ей достаточно выйти в предбанник, покурить и зацепиться с кем-нибудь языком. Если надо будет, она и свидетелей найдет. Каких-нибудь натурализовавшихся ее усилиями в нашем городке таджиков или молдаван, которые видели, как в момент убийства московского художника Терентий Ильич мирно спал в своей постельке. «Вот женщина, – в который раз восхитилась я. – Учись, Анфиса!»