— Если ты злишься на меня, так и скажи.
— Я злюсь не из-за того, что вы позволили ей сесть за руль. Я просто устал от того, что ты считаешь себя единственным, кому она приглянулась. Как будто у тебя монополия на чувства к ней, — ответил Такуми.
Я встал, поднял крышку унитаза и смыл недокуренную сигарету.
Я взглянул на него, а потом сказал:
— Мы с ней в ту ночь целовались, и на это у меня точно монополия.
— Что? — еле выдавил он.
— Мы целовались.
Он разинул рот, словно собираясь что-то ответить, но промолчал. Какое-то время мы смотрели друг на друга без слов, я был зол на себя — я же буквально хвастался этим — и наконец прервал молчание:
— Слушай, я… ты же знаешь, какой она была. Делала все, что взбредет в голову. Я, наверное, просто под руку подвернулся.
— Да уж. А я никогда никому не подворачиваюсь, — сказал Такуми. — Я… Толстячок, видит бог, я не вправе тебя винить.
— Ларе только не говори.
Он кивнул, и вдруг в дверь трижды постучали. Орел. Я подумал: Черт, второй раз за неделю поймали. Такуми показал на душевую кабину, и мы оба запрыгнули в нее и задернули занавеску, и низенький краник залил нас с груди до ног. Нам пришлось жаться друг к другу, это была нежеланная близость, но мы все же несколько долгих минут стояли, молчали и мокли, ожидая, когда пар унесет весь дым. Но в дверь душа Орел так и не постучал, так что через какое-то время Такуми выключил воду. Я приоткрыл дверь и выглянул — на диване сидел Полковник, положив ноги на «ЖУРНАЛЬНЫЙ СТОЛИК», и доигрывал заезд за Такуми. Я открыл дверь, и мы вышли — мокрые насквозь.
— М-да… не каждый день такое увидишь, — бесстрастно констатировал Полковник.
— Какого хрена? — спросил я.
— Я постучал, как Орел, чтобы вас попугать. — Он улыбнулся. — Но, блин, если вы хотели уединиться, вешайте в следующий раз записку на дверь.
Мы с Такуми расхохотались, а потом он сказал:
— Да, у нас в последнее время напряг какой-то в отношениях, но после того, как мы приняли душ вместе, я теперь ощущаю с тобой особую близость, Толстячок.
— Ну, так как все прошло? — спросил я.
Я сел прямо на «ЖУРНАЛЬНЫЙ СТОЛИК», а Такуми плюхнулся на диван рядом с Полковником. Мы оба были мокрые и слегка мерзли, но нам важнее было услышать, что рассказал Полковнику Джейк, чем переодеться.
— Это было интересно. Вот что вам надо знать: он подарил ей те цветы, как мы и думали. Они не ругались. Он позвонил, потому что обещал — ровно через восемь месяцев после того, как начались их отношения, то есть в три часа две минуты утра, что, согласимся, несколько смешно. Аляска, я так понимаю, каким-то образом услышала телефонный звонок. Они минут пять говорили ни о чем, а потом она вдруг психанула ни с того ни с сего.
— То есть совсем ни с того ни с сего? — удивился Такуми.
— Дай я проконсультируюсь со своими записями. — Полковник принялся листать страницы блокнота. — Так. Джейк говорит: «Ты хорошо отпраздновала нашу круглую дату?», а Аляска отвечает: «Просто изумительно!». — И в голосе Полковника я услышал ее бурные эмоции, она точно так же выделяла интонацией некоторые слова, вроде «изумительно», «прекрасно», «совершенно». — Потом тишина, потом Джейк спрашивает: «Что ты там делаешь?», а Аляска отвечает: «Да ничего, просто рисую», а потом вдруг: «О боже!» И еще через некоторое время: «Черт, черт, черт!» — и начинает рыдать, говорит, что ей надо идти, что они поговорят потом, но она не сказала, что направляется к нему, и Джейк думает, что она к нему не собиралась. Он сказал, что не знает, куда она могла поехать, но что она всегда предупреждала о своем желании навестить его, а в этот раз не предупредила, значит, она вряд ли сорвалась к нему. Погодите, дайте я точную цитату найду. — Полковник перевернул страницу. — Ага, вот: «Она сказала: „поговорим потом“, а не „увидимся“».
— Мне она обещала, что мы «продолжим потом», а ему — что они «поговорят потом», — отметил я.
— Да. Есть. Планирование будущего. С версией о самоубийстве не сходится. Потом Аляска возвращается в комнату, крича, что она что-то забыла. А потом ее безудержная гонка подходит к концу. То есть, по сути, ответов никаких мы так и не нашли.
— Ну, мы узнали, куда она не собиралась.
— Разве что это был какой-то совсем странный импульс, — вставил Такуми. Он посмотрел на меня. — Судя по всему, в ту ночь она была склонна к особо импульсивным поступкам.
Полковник с любопытством посмотрел на меня, и я кивнул.
— Да, — подтвердил Такуми, — я в курсе.
— Ладно. Ты разозлился, но потом вы вместе приняли душ, и теперь все хорошо. Отлично. Так вот, той ночью… — продолжал Полковник.
Мы попытались восстановить для Такуми наш последний разговор, но оба помнили его не особо хорошо, отчасти потому, что Полковник был страшно пьян, а отчасти потому, что я его почти и не слушал, пока мы не начали играть в «Правду или действие». И мы ведь не знали, насколько это потом окажется важно. Последние слова всегда труднее запомнить, если не знаешь, что человек умрет.
— Ну, — говорил Полковник, — вроде бы мы с ней говорили о том, как я люблю играть на компе в скейтбордистов, но мне и в голову не придет встать на скейт в реале, а потом она вдруг предложила поиграть в «Правду или действие», и вы начали трахаться.
— Погоди, ты что, трахнул ее? Прямо на глазах у Полковника? — воскликнул Такуми.
— Нет.
— Ребята, угомонитесь, — призвал Полковник, вскидывая руки. — Это всего лишь эвфемизм.
— Эвфемизм чего же это был? — удивился Такуми.
— Поцелуев.
— Прекрасный эвфемизм. — Такуми закатил глаза. — Я один считаю, что это может быть важно?
— Да, мне это в голову не приходило, — сказал я с каменным лицом. — Но теперь не знаю, что и думать. Джейку она не сказала. Наверное, не так-то уж и важно.
— Может, ее терзало чувство вины, — предположил он.
— Джейк сказал, что сначала все было нормально, психанула она только под конец, — напомнил Полковник. — Но наверное, дело все же в этом разговоре. Случилось что-то, чего мы не понимаем. — Полковник в отчаянии провел рукой по волосам. — Господи, было же что-то. Что-то у нее там внутри. Нам надо лишь понять что.
— Да, осталось лишь прочитать мысли мертвого человека, — согласился Такуми. — Ничего сложного.
— Точно. Как насчет надраться?
— Я пить не хочу, — отказался я.
Полковник сунул руку в углубление дивана и извлек бутылку Такуми. Но тот тоже не захотел составить ему компанию, так что Полковник ухмыльнулся:
— Мне больше достанется. — И залпом выпил.
через тридцать семь дней
В СЛЕДУЮЩУЮ СРЕДУ ПОСЛЕ религиоведения я наткнулся на Лару. В буквальном смысле. Я ее и раньше видел конечно же. Почти каждый день — на английском, в библиотеке, когда она перешептывалась со своей соседкой Кэти. В обед и ужин в столовке, за завтраком, наверное, тоже видел бы, если бы вставал к завтраку. Она меня, естественно, тоже замечала, но только сегодня так получилось, что мы посмотрели друг на друга одновременно.
Я предполагал, что она к этому времени меня уже забыла. В конце концов, мы и встречались-то всего один день, хотя он и был очень насыщен событиями. Но когда я, спеша на математику, врезался в ее левое плечо, она повернулась и посмотрела на меня. Она была зла, и не потому, что я на нее налетел.
— Извини, — выпалил я, а Лара посмотрела на меня искоса, как будто сейчас либо расплачется, либо начнет на меня ругаться, но потом молча ушла в класс. Это было первое, что я сказал ей за месяц.
Мне хотелось бы, чтобы мне хотелось с ней поговорить. Я понимаю, что вел себя отвратительно. Представь себя на месте Лары, говорил себе я, подруга умерла, а бывший парень словно дар речи утратил. Но в моей душе хватало места только на одно искреннее желание, и объект этого желания умер, и мне теперь были нужны хотя бы ответы на вопросы «как» и «почему», а Лара не могла мне их дать, а больше для меня ничего значения не имело.
через сорок пять дней
НЕДЕЛЯМИ МЫ с Полковником жили на благотворительность в плане курева: сигареты нам либо отдавали за так, либо продавали задешево буквально все — от Молли Тэн до недавно остриженного Лонгвелла Чейза. Казалось, что все эти люди хотят нас поддержать, но другого способа выразить свое сочувствие не придумали. Но к концу февраля благотворительность закончилась. Да и к лучшему. Мне было довольно-таки неловко принимать подарки у людей — они же не знали, что это мы вложили Аляске в руку заряженный пистолет.
Так что после уроков Такуми повез нас в «Куса ликорс». В тот день мы с Такуми получили безрадостные результаты первого серьезного теста по математике за этот семестр. Может, это случилось из-за того, что кончились наши собрания с горами картошки из «Макнесъедобнальдса», на которых Аляска объясняла нам то, чего мы не поняли сами, может, из-за того, что мы вообще учебу запустили, но мы оба шли к тому, что и нашим родителям скоро отправят отчеты о неуспеваемости.
— Дело в том, что мне математика просто неинтересна, — прозаично констатировал Такуми.
— Приемной комиссии в Гарварде это будет довольно трудно объяснить, — ответил Полковник.
— Не знаю, — сказал я, — мне кажется, в ней что-то есть.
Мы посмеялись, но смех быстро утонул во всеобъемлющей тишине; я не сомневался, что все думают о ней, о том, что она мертва, холодна и уже вообще не Аляска, и мы больше никогда не услышим ее смеха. До сих пор мысли о том, что ее уже нет, повергали меня в шок. Она лежит под землей в Вайн-Стейшн и гниет, думал я, но даже и это было не совсем то. Тело еще есть, но ее самой нет, раз — и нет.
Теперь, даже если на время становилось весело, вскоре все равно накатывала грусть, потому что, именно когда начинает казаться, что жизнь снова стала как раньше, особенно остро понимаешь, что ее не увидишь уже никогда.
Я купил сигарет. Раньше я в «Кусу ликорс» и не заходил ни разу, но это была именно такая дыра, какую я представлял по описаниям Аляски. Пока я шел к кассе, грязный деревянный пол поскрипывал под ногами, вдруг я заметил большой круглый аквариум с грязной и мерзкой на вид водой, в которой якобы находилась «ЖИВАЯ НАЖИВКА», но на самом деле брюхом кверху плавала целая стая мелкой рыбешки. Когда я попросил блок «Мальборо лайтс», кассирша вежливо улыбнулась мне всеми четырьмя зубами.
— Ты в Калвер-Крике учишься? — поинтересовалась она, и я не знал, говорить ли правду, поскольку, ясное дело, школьникам девятнадцати еще нет, но она взяла блок сигарет и положила его передо мной, не спрашивая моего удостоверения личности. Так что я ответил:
— Да, мэм.
— Ну и как там?
— Да неплохо, — сказал я.
— Я слыхала, что у вас там кто-то умер.
— Да, мэм.
— Мне очень жаль.
— Да, мэм.
Имени этой женщины я не узнал, потому что заведение было не из тех, где тратят деньги на бейджи, но у нее на левой щеке из родинки росли длинные белые волоски. Особо противно не было, но я все равно то и дело смотрел на родинку, а потом отводил взгляд.
Сев в машину, я дал пачку Полковнику.
Мы открыли окно, несмотря на то что февральский мороз кусал за щеки, а разговаривать на таком ветру стало совсем невозможно. Я сидел в своем уголке и курил, думая о том, почему продавщица из «Кусы ликорс» не удаляет эти волоски. Я сидел за Такуми, и ветер из его окна дул мне в лицо. Я переместился поближе к центру и посмотрел на сидящего на переднем сиденье Полковника — он улыбался, подставив лицо ветру.
через сорок шесть дней
Я НЕ ХОТЕЛ РАЗГОВАРИВАТЬ с Ларой, но на следующий день за обедом Такуми надавил на мое чувство вины.
— Как ты думаешь, что бы об этой хрени сказала Аляска? — спросил он, глядя на столик, за которым сидела Лара.
Нас разделяло три стола. С ней была ее соседка по комнате, Кэти, которая что-то рассказывала, и Лара улыбалась каждый раз, когда Кэти начинала смеяться над своей собственной шуткой. Лара набирала на вилку зерна консервированной кукурузы, поднимала ее, не вынося за пределы тарелки, а потом склоняла голову и подносила к ней рот — ела она молча.
— Она могла бы сама заговорить со мной, — сказал я Такуми.
Он покачал головой. Даже несмотря на то, что его рот был набит картофельным пюре, Такуми сказал:
— Эт’ты должен подойти первым. — Проглотив картошку, он добавил: — Толстячок, позволь задать тебе вопрос. Вот состаришься ты, поседеешь, внуки усядутся к тебе на колени и спросят: «Дедуля, кто тебе первый минет сделал?» Тебе разве приятно будет отвечать что-нибудь вроде «А… какая-то девчонка, с которой я потом и не разговаривал до конца школы»? Нет! — Он улыбнулся. — Ты захочешь ответить: «Это была моя дорогая подруга Лара Бутерская. Эх, до чего она была мила. Намного краше вашей бабушки».
Я рассмеялся. Да, пожалуй. Надо было поговорить с Ларой.
После уроков я пошел в ее комнату и постучал в дверь, она открыла с видом: Что такое? Теперь-то тебе чего надо? Толстячок, от тебя бед уже хватило, я посмотрел через ее плечо в комнату, куда я до этого входил всего лишь однажды и где я понял, что, независимо от того, будем мы целоваться или нет, разговаривать мы не сможем. Пока молчание не стало слишком неловким, я сказал:
— Прости.
— За что? — спросила Лара, глядя в мою сторону, но все же не прямо на меня.
— За то, что игнорировал тебя. За все, — ответил я.
— Не надо было предлагать стать мои-им парнем. — Лара была очень хорошенькая, она хлопала ресницами, обрамлявшими большие глаза, круглые щеки казались очень мягкими, но все же их округлость напоминала мне лишь о худеньком скуластом лице Аляски. Но это я мог пережить — в любом случае, должен был пережить. — Мы могли-и бы просто быть друзьями-и.
— Я знаю. Я вел себя как идиот. Прости меня.
— Не прощай этого придурка, — прокричала из комнаты Кэти.
— Я тебя прощаю. — Лара улыбнулась и обняла меня, крепко сжав в области талии.
Я тоже обнял ее за плечи, ее волосы пахли фиалками.
— А я тебя не прощаю, — сказала появившаяся в дверях Кэти. И несмотря на то, что мы с ней были лишь едва знакомы, она не постеснялась дать мне коленкой по яйцам. Она довольно улыбнулась и, когда я согнулся от боли, добавила: — Вот теперь прощаю.
Мы с Ларой — без Кэти — пошли к озеру. И поговорили. Поговорили — об Аляске, о нашей жизни в прошедший месяц, о том, что ей приходилось скучать и по мне, и по Аляске, а мне — только по Аляске (в общем, верно). Я рассказал ей правду, насколько мог себе позволить, и про петарды, и про то, как мы ходили в отделение Пелхэма, и о белых тюльпанах.
— Я любил ее, — сказал я. Лара сказала, что и она любила Аляску, я ответил: — Я знаю, но в этом как раз и кроется причина. Я ее любил — и после того, как ее не стало, лишился способности думать о чем-либо еще. Мне это казалось нечестным. Как будто бы я изменял.
— Не очень хорошая при-ичи-ина, — заметила Лара.
— Знаю, — ответил я.
Она тихонько рассмеялась:
— Ну хорошо. Если уж знаешь.
Я понимал, что злости этим не унять, но мы хотя бы разговаривали.
Когда кампус накрыла вечерняя темнота, под кваканье лягушек и жужжание недавно воскресших насекомых мы вчетвером — Такуми, Лара, Полковник и я — пошли, освещаемые холодным серым светом полной луны, в Нору-курильню.
— Слушай, Полковник, почему вы зовете ее Норой-кури-ильней? — поинтересовалась Лара. — Это же больше на туннель похоже.
— Рыбаки называют такие места норами, — ответил тот. — Типа, если бы мы были рыбаками, мы бы тут рыбу ловили. А мы курим. Не знаю. По-моему, это Аляска придумала. — Полковник достал сигарету из пачки и бросил ее в воду.
— Ты офигел? — не понял я.
— Это ей, — объяснил он.
Я сдержанно улыбнулся и тоже бросил в воду сигарету. Потом я дал сигареты Такуми и Ларе, и они сделали то же самое. Они какое-то время кружили и прыгали в воде, увлекаемые течением, а потом скрылись из виду.
Я, хоть и не был религиозен, всякие ритуалы любил. Мне нравилось создавать взаимосвязь между действием и памятью. Старик рассказал нам, что в Китае есть специальные дни, которые посвящаются уборке на могилах, когда умершим можно сделать подношения. Я думал, что Аляска хотела бы покурить, так что, на мой взгляд, Полковник дал начало отличному ритуалу.
Он сам плюнул в речушку и прервал наше молчание.
— Забавно это — с духами разговаривать, — сказал он. — Не поймешь, сам ли ты выдумываешь их ответы или они действительно с тобой общаются.
— Я предлагаю составить список. — Такуми явно не хотелось лезть в такие дебри. — Что подтверждает версию о самоубийстве?
Полковник тут же извлек свой вездесущий блокнот.
— Она не нажала на тормоза, — сказал я, и Полковник принялся писать.
Плюс Аляска из-за чего-то ужасно переживала, хотя она и до этого уже не раз из-за чего-то ужасно переживала, и это не приводило к самоубийству. Мы рассмотрели версию, не являются ли цветы каким-то приношением самой себе — может, они были предназначены как раз для собственных похорон или типа того. Но решили, что это на нее не похоже. Да, она любила создавать атмосферу таинственности, но если уж ты распланировал самоубийство вплоть до похоронных цветов, то надо иметь и какой-то план, как именно ты собираешься покончить с жизнью, а знать, что поперек трассы I-65 как раз для этого будет стоять полицейская тачка, она не могла.
А что говорило в пользу несчастного случая?
— Аляска была чудовищно пьяна, может быть, она думала, что сможет проехать мимо полицейских, хотя я не знаю как, — предположил Такуми.
— Может быть, она уснула, — добавила Лара.
— Да, об этом мы думали, — ответил я. — Но если заснешь, вряд ли будешь ехать по прямой.
— Я пока не могу придумать способ это выяснить, не подвергая наши жизни опасности, — с серьезным видом заявил Полковник. — В общем, по ее поведению предположить, что она соберется покончить с собой, было нельзя. Ну, то есть она никогда не говорила о том, что хочет умереть, вещи свои не раздавала и все такое.