Хотя его двоюродному брату Берту исполнилось одиннадцать и тот был на год старше Колина, в школе он опережал Берта на один класс и чувствовал, что это что-нибудь да значило, хотя и перешел в следующий класс без особых усилий. Поскольку чтение захватывало его почти целиком, он особо не задумывался, в каких лохмотьях ходит (разве что когда холодало). Лицо у него было на удивление пухлым, несмотря на недоедание, а волосы – слишком короткие, несмотря на то, что за три пенса в парикмахерской стригли почти наголо. Это стало его единственной неприятностью в школе, где его иногда дразнили «лысым».
Когда в город приехала увеселительная ярмарка, у него оставалось несколько пенни от того, что ему каждую неделю давали на комиксы, однако Берт находил пути и способы получить за деньги куда больше удовольствия.
– Мы достанем деньги и всласть покатаемся, – сказал он, встретив Колина на углу улицы в последнюю субботу перед закрытием ярмарки. – Я тебе покажу, – добавил он, обняв Колина за плечи, когда они двинулись по улице.
– Это как? – поинтересовался Колин и заявил: – Лавки грабить не буду, сразу тебе говорю.
Берт, который уже проделывал такие штуки, уловил неодобрительное отношение к своему прошлому и вместе с тем не без гордости подумал, что у Колина никогда не хватит смелости взломать ночью лавку и запустить руки в банки с конфетами.
– Деньги можно не только так добыть, – усмехнулся он. – А так делаешь только тогда, когда хочется чего-то классного. Когда дойдем, я все тебе покажу и скажу, что делать.
Они шли по затянутым туманом улицам и с каждым поворотом все явственнее слышали ровный манящий гул, доносившийся откуда-то с севера. Набухшие облака отражали оранжевые всполохи ярмарки, яркие и броские, которые своим грозным сиянием с каждым шагом ослабляли волю и словно тянули мальчишек к себе. «Если прокатиться стоит пенни, то мы каждый прокатимся по два раза», – высчитывал Колин, опустив голову и задумчиво шагая по мощеному тротуару, пальцами перебирая в кармане свое с таким трудом обретенное богатство. Он радовался, что с его помощью сможет прокатиться на каруселях, но при мысли о том (когда они оба молчали), что на эти четыре пенса можно было бы купить что-нибудь домой к столу, его охватывало глубокое отчаяние. На четыре пенса можно купить буханку хлеба или бутылку молока, немного мяса или банку варенья, или полкило сахара. Возможно, мама перестала бы так убиваться, видя, как отец в мрачной задумчивости сидит у огня, если бы он, Колин, потратил бы эти четыре пенса на десяток сигарет в лавке на углу. Отец взял бы их, улыбнулся, встал бы, отрывисто поцеловал бы маму и заварил бы чай, вновь сделавшись счастливым человеком, чье хорошее настроение быстро бы передалось всем в доме.
Просто удивительно, что можно сделать на четыре пенса, если у тебя хватит ума потратить их на дело. «Но я истрачу их по-другому, – думал он, – потому что на них можно также купить пачку комиксов или две плитки шоколада, или два раза смотаться в задрипанную киношку, или четыре раза прокатиться на ярмарочной карусели». И разделяющая добро и зло широкая борозда, темная и пахнущая землей, была полна угрызений совести. И муки эти казались подозрительными, потому что Колин знал, что шагавший рядом, насвистывавший и бросавший по сторонам камешки Берт не стал бы так трястись над четырьмя пенсами. Нет, он бы с удовольствием их потратил, что он и собирался сделать с половиной накоплений Колина. Если бы Берт обворовал магазин или стянул бы что-то с тележки в супермаркете, он отнес бы еду прямо домой. Это Колин знал. Но если бы он разжился пятью шиллингами или фунтом, он отдал бы матери полтора шиллинга и сказал бы, что это все, что ему удалось случайно заработать. Но из-за четырех пенсов он не стал бы мучиться. Он бы их с удовольствием потратил. Колин поступит так же, вот только как быть с тишиной между поездками на каруселях.
Спускаясь по Бентинк-Роуд, они подошли совсем близко к ярмарке, и на них нахлынули запахи рыбы с жареной картошкой, печеных мидий и имбирных вафель.
– Гляди на землю! – крикнул Берт, настороженный, с впалыми щеками, движимый каким-то внутренним огнем, хоть не голодавший, но всегда выглядевший так, словно умирает с голоду. Его макушка и затылок заросли волосами, он шлепал в драных башмаках, засунув руки в карманы и насвистывая, а потом принялся по-черному ругаться, когда стайка парней и девушек оттеснила его с тротуара.
Колин не нуждался в советах: он спрыгнул в канаву, прошел метров сто, согнувшись, как малолетний ревматик, а потом выскочил оттуда, держа в руках пачку с двумя целыми сигаретами.
– Есть! – крикнул он, что означало «делиться не стану».
– Да ладно тебе, – протянул Берт просительно и вместе с тем угрожающе. – Не жмись, Колин, не жмоться. Давай одну раскурим.
Но Колин стоял твердо. Нашел – мое.
– Папе отнесу. Ему же курево с неба не падает.
– Ну, у моего старика тоже с куревом напряг, но если бы я их нашел, то ему бы не потащил. Честно.
– Может, попозже чуток потянем, – примирительно сказал Колин, засунув пачку в карман.
Они вышли на асфальтированную дорожку, ведущую к Форест-парку, и взбирались наверх по крутому склону холма. Берт принялся яростно разрывать все пустые сигаретные пачки, бросая фольгу в налетавшие порывы ветра и засовывая в карман картинки для младших братьев. Остатки пачек он скатывал в шарики и бросал их в темноту, где лежали тела, переплетенные в страстных объятиях. Зачем и почему – мальчишки не знали и не имели ни малейшего понятия.
С военного мемориала им открывался вид на всю ярмарку: море огней и крыш палаток, с двух сторон ограниченное неясными силуэтами домов, чьи обитатели с нетерпением ждали, когда на следующей неделе этот разношерстный балаган уберется в другой город. Земля рокотала, и с гигантских качелей и с чертова колеса то и дело доносились отчаянные вскрикивания и визг, словно внизу расположилась армия, совершавшая перед маршем человеческие жертвоприношения.
– Пошли вниз, – сказал Колин, нетерпеливо перебирая в кармане свои монетки. – Хочу туда. Хочу залезть на Ноев ковчег.
Посасывая имбирные вафли, они прошли мимо Призрачного поезда, полного скелетов, откуда доносились девчачьи крики.
– Мы катнем монетки на номера и что-нибудь выиграем, – сказал Берт. – Это просто, сам увидишь. Самое главное – поставить пенни на номер, когда тетка не смотрит.
Он говорил с жаром, чтобы заманить Колина на дело, которое станет почти приключением, если они возьмутся за него вместе. Не то чтобы он боялся мошенничать в одиночку, вот только подозрение реже так быстро падало на двух, чем на одного мальчишку, явно собирающегося стащить то, что плохо лежит.
– Это опасно, – возразил Колин, работая локтями и протискиваясь сквозь толпу, хотя он почти что согласился. – Попадешься легавым.
Высокая, похожая на цыганку женщина со стянутыми в хвост черными волосами стояла в павильончике, где катали монеты, словно королева среди свиты. Она, не отрываясь, смотрела прямо перед собой, однако Колин, пробравшись поближе, сразу понял, что от ее взгляда не ускользает ни одно движение. Она ритмично перекладывала из одной руки в другую горсть мелочи, звон которой, хотя и негромкий, привлекал к павильончику внимание зевак. Время от времени она прерывалась и с выражением полнейшего безразличия выдавала несколько монеток мужчине в широкополой шляпе, который навис над двумя деревянными желобами и умудрялся за один раз прокатывать по четыре монеты.
– Он проигрывает, – шепнул Берт на ухо Колину, и тот понял, что так оно и было: он закатывал больше, чем доставал.
Это замечание дошло до объятого азартом мужчины.
– Это кто проигрывает? – зло спросил он, кинув еще с полдесятка монет, прежде чем резко обернуться к ним.
– Вы, – озорным голосом ответил Берт.
– Неужели? – На распахнутом макинтоше мужчины у пуговичных петель темнели пятна от пива и яиц.
Берт стоял на своем, не отрываясь глядя на него голубыми глазами:
– Да, проигрываете.
– Врешь ты все, – прорычал мужчина, несмотря на очевидное, даже когда женщина в очередной раз притянула к себе его монетки.
Берт сделал издевательский жест рукой.
– Это что, выигрыш? Да поглядите, вы же проиграли.
Все впились глазами в три монетки, грустно лежавшие между клетками, а Берт потянулся к прилавку, где мужчина высыпал несколько монет про запас. Колин наблюдал за Бертом, затаив дыхание от страха и от удивления, хотя он прекрасно знал, на что тот способен. Шиллинг и шестипенсовик, казалось, сами закатились в ладонь к Берту и тут же исчезли в обвивших их грязных пальцах. Другую руку он протянул еще к паре пенсов, но тут его запястье грохнуло о прилавок, плотно прижатое чужой рукой. Он вскрикнул:
– Пусти, урод чертов! Мне больно!
Затуманенные пивом глаза мужчины вдруг сделались ясными и вспыхнули праведным гневом.
– Пусти, урод чертов! Мне больно!
Затуманенные пивом глаза мужчины вдруг сделались ясными и вспыхнули праведным гневом.
– Убери-ка шаловливые пальчики, ворюга. Давай, гаденыш, бросай деньги.
Колину захотелось провалиться сквозь землю от стыда, и он надеялся, что так и случится, он хотел убежать и затеряться среди каруселей. Рука мужчины все сильнее сжимала запястье Берта, и его грязный кулак медленно разжимался, словно распускающиеся лепестки черной розы, пока из него не выпали монетки.
– Это мои деньги, – заныл он. – Это вы ворюга, а не я. Да к тому же хулиган. Я приготовил их, чтобы катнуть, как только доберусь до желоба.
– Я ничего не видела, – сказала женщина, чтобы не ввязываться. Эти слова разозлили мужчину, ведь ему отказались помочь.
– Я что, по-твоему, дурной?! И слепой тоже?! – вскричал он.
– Наверное, так, – тихо ответил Берт, – если хотите сказать, что я стянул ваши деньги.
Колин почувствовал, что ему надо вступиться.
– Он ничего не брал, – серьезным тоном произнес он, придав лицу наивно-честное выражение, что удавалось ему как нельзя лучше. – Я его не знаю, дядя, но скажу, как было. Я как раз проходил мимо и решил глянуть, а он положил два пенса вон туда и вынул их из собственного кармана.
– Ах вы, ворюги малолетние, – прорычал мужчина яростным голосом, хоть и выпутался из бесконечной череды проигрышей. – А ну, валите отсюда, не то легавых позову.
Берт не трогался с места.
– Я не уйду, пока вы не вернете мне два пенса. Я за них вкалывал в саду у папы, копал картошку и полол грядки.
Женщина перекладывала горстку монет из одной ладони в другую и равнодушно смотрела поверх голов на бурлящую и толкающуюся толпу, обтекавшую островок-павильон. Полный мрачной решимости, в надвинутой на глаза шляпе, мужчина сгреб в кучку оставшиеся деньги и смирился с участью неудачника, хотя прежде чем уйти и попытать счастья в другом павильончике, у него хватило совести оставить Берту два пенни.
– Гляди-ка, выгорело, – сказал Берт и подмигнул Колину, как бы говоря, что им удалось добыть шиллинг и восемь пенсов.
Этих богатств хватило на час, и Колин, который не помнил, что когда-либо держал в руках такие деньги, пытался спасти хоть что-то от жадных щупалец разноцветной и разноголосой ярмарки. Но деньги вольно или невольно утекали сквозь пальцы, потраченные на креветки, сахарную вату, пирожные и прочую ерунду. Они проталкивались вдоль витрин аттракционов.
– Ты должен был хоть немного сэкономить, – говорил Колин, не в силах смириться со вновь навалившейся бедностью.
– Без толку экономить, – ответил Берт. – Если тратишь, всегда можешь раздобыть еще…
И тут он замер, увидев полуодетую женщину в африканском наряде, стоявшую у кассы: ее пышный бюст обвивал питон.
Колин возразил:
– Если экономишь, то появляются деньги, и можно съездить в Австралию или в Китай. Я хочу посмотреть заморские страны. Эй, – сказал он, толкнув Берта локтем, – вот странно, что змея ее не кусает, да?
Берт рассмеялся:
– Такие змеи душат, но их пичкают таблетками, чтобы они дремали. Я тоже хочу посмотреть заморские страны, но для этого я пойду в армию.
– Ничего не выйдет, – сказал Колин, направляясь к каруселям. – Скоро начнется война, и тебя могут убить.
На нижней платформе Ноева ковчега Берт высмотрел небольшую дверцу, ведшую вниз. Колин заглянул внутрь и услышал оглушительный шум ревущих механизмов.
– Ты куда?
Но Берт уже был у середины платформы, согнувшись вдвое, чтобы его не зацепил крутившийся и прыгавший наверху мир. Колину это показалось очень опасным: один удар, если вдруг приподнимешься – и ты покойник, мозги растекутся по серому песку, и тогда конец всем мечтам об Австралии. Однако Берт обладал тонким чувством соразмерности, и поэтому Колин, несмотря на страх, двинулся за ним. Он полз на четвереньках, пока не поравнялся с Бертом и не проорал ему в самое ухо:
– Ты что ищешь?
– Монетки, – прокричал Берт сквозь грохот.
Но они ничего не нашли и быстро выбрались обратно в толпу. Оба проголодались, и Колин вспомнил, что с того момента, как он пил чай, прошло, наверное, часов пять.
– Коня бы проглотил, – сказал он.
– Я тоже, – кивнул Берт. – Но вот гляди, что я сейчас сделаю.
Из толпы показался юноша в кепке и с белым шарфом вокруг шеи, ведущий под руку девушку, поедавшую огромный кусок сахарной ваты. Колин видел, как Берт подошел к ним и сказал юноше несколько слов, после чего юноша залез в карман, отпустил какую-то шутку рассмеявшейся девушке и подал что-то Берту.
– Что там у тебя? – спросил Колин, когда тот вернулся.
Находчивый Берт показал.
– Пенни. Я просто подошел, сказал, что хочу есть, и попросил что-нибудь на еду.
– Теперь я попробую, – сказал Колин, желая внести свою лепту. Но Берт удержал его, поскольку в поле зрения находилась лишь хорошо одетая супружеская пара средних лет.
– Ничего они тебе не дадут. Надо просить у влюбленных парочек или у одиночек.
Однако одинокий мужчина, к которому подошел Колин, оказался любителем поспорить. Пенни и есть пенни. Две с половиной сигареты.
– А тебе зачем?
– Я есть хочу, – только и смог выдавить Колин.
– Я тоже, – последовал сухой смешок.
– А я больше хочу. Я с утра ничего не ел, честно.
Мужчина замялся, но все же вытащил из кармана горсть мелочи.
– Когда просишь, лучше не попадайся на глаза легавым, не то в колонию упекут.
Через некоторое время они насобирали двенадцать пенни.
– Не попросишь, не получишь, как мне моя мамаша внушает, – осклабился Берт.
Они стояли у чайной палатки с полными чашками в руках и помещавшейся между ними тарелкой с булочками и наедались досыта. Рядом чертово колесо уносило отдыхающих вверх, к облакам, и возвращало назад, продемонстрировав захватывающий и соблазнительный вид на всю ярмарку. На каждом обороте воздух оглашали истошные вопли девчонок, от которых Колин вздрагивал, пока не понял, что те кричат не от страха, а скорее от восторга.
– Вот сейчас лучше, – сказал он, ставя чашку на прилавок.
Они обошли повозки, стоявшие у забора на краю парка, смотрели на ступени и заглядывали в двери, под лавки и пузатые печки, искали у закрытых дверей с разноцветными замысловатыми узорами, которые заворожили Колина, заставив его вспомнить, как он однажды побывал в кинотеатре «Эмпайр» в Лондоне. Цыгане, ярмарка развлечений, театр – для него все это слилось воедино в какой-то рай на земле, потому что вместе они представляли собой маленький кусочек другого мира, прорвавшийся сквозь плотные заросли, окружавшие его мир. Связующим звеном между мирами были дети с широко открытыми от радости глазами, то и дело рассаживавшиеся на деревянных ступеньках. Но когда Колин подошел слишком близко, чтобы получше все рассмотреть, кто-то из них тревожно вскрикнул, после чего из повозки выскочил грузный взрослый и прогнал их.
Колин взял Берта за руку, когда они продирались через плотную толпу среди дыма от палаток со снедью и тягачей, между подсвеченными зонтиками и лампами на столбах.
– Мы все деньги истратили, – сказал Колин, – и на Ноев ковчег ничего не осталось.
– Да не переживай ты. Всего-то и надо – залезть и перелезать с одного зверя на другого, держась за спиной у мужика, что деньги собирает, чтобы он тебя не увидел и не поймал. Ясно?
Колину это не очень-то понравилось, но он подошел к ступеням Ноева ковчега, продравшись сквозь толпу зевак.
– Я первый, – бросил ему Берт, – а ты следи и улавливай, что к чему. Потом давай следом.
Первым делом он оседлал льва. Колин стоял у ограждения и внимательно наблюдал. Когда ковчег начал вертеться, Берт незаметно переместился к петуху прямо за техником, появившимся из похожей на шалаш будки в самой середине. Скоро карусель раскрутилась на полную, когда Колин едва мог различать животных и часто терял из виду Берта в стремительном ревущем вращении. Когда мир перестал крутиться, настала его очередь.
– На второй круг пойдешь? – спросил он Берта.
Тот отказался, потому что два раза подряд было бы опасно. Колин прекрасно понимал, что так нельзя, что это опасно (с чего и нужно было начинать). Но когда стоишь рядом с Ноевым ковчегом, который крутится во всей своей красе на немыслимой скорости, отчего деревянные фигурки животных сливаются друг с другом, тебе нужно любой ценой попасть на платформу, за деньги или даром, боясь или нет, и с ветерком промчаться на карусели, пока она не остановится. Глядя снаружи, казалось, что один круг на славном Ноевом ковчеге даст тебе неистощимый заряд энергии на весь год, и в конце поездки ты не захочешь слезать, тебе захочется остаться там навсегда, даже если ты заболеешь или умрешь с голоду.
Он ехал один, ухватившись за тигра на внешнем кольце вращения, и его слегка подташнивало от мрачных предчувствий и внезапного подергивания вверх-вниз. На первом медленном обороте он помахал Берту рукой. Карусель набирала скорость, и надо было отпустить тигра и следовать за техником, который только что вышел и начал собирать плату. Но он боялся, потому что ему казалось, что стоит ему только чуть разжать пальцы, как удовольствие тут же кончится, его снесет и размажет по ограждению. Или вдребезги разнесет того, кто вдруг задумает к ограждению прислониться.