— Наша работа — говорить, а не кричать, — продолжал Дин. — На заключенных может кричать только человек, потерявший над собой контроль.
Перси знал, что автор этой заповеди я. Босс. Теплых чувств Перси Уэтмор и Пол Эджкомб друг к другу не питали, но напомню, что речь идет о летних событиях, случившихся задолго до того, как разгорелся весь сыр-бор.
— Тебе же будет лучше, — гнул свое Дин, — если ты представишь себе, что находишься не в тюрьме, а в палате интенсивной терапии. И чем меньше ты будешь поднимать…
— По мне это место — ведро с мочой, в котором надо топить крыс, — оборвал его Перси. — А теперь отпусти меня.
Он вырвал руку, протиснулся между Дином и Биллом и зашагал по коридору, опустив голову. Перси прошел чуть ли не вплотную к камере Президента, достаточно близко, чтобы Фландерс мог протянуть руку, схватить его, может, даже ударить по голове, будь Фландерс из драчунов. Но он никоим образом не подпадал под эту категорию, в отличие, скажем, от Вождя. Вождь, представься ему такая возможность, не преминул бы вздуть Перси, чтобы преподать ему наглядный урок. Рассказывая обо всем этом следующим вечером, Дин произнес несколько фраз, которые намертво впечатались в мою память, потому что оказались пророческими. «Уэтмор не понимает, что власти над ними у него нет. Ничего он им сделать не может, на электрический стул садятся только раз. Пока до него это не дойдет, он останется опасным как для себя самого, так и для окружающих».
Перси прошел в мой кабинет и захлопнул за собой дверь.
— Ну и ну, — покачал головой Билл Додж. — Похоже, у него воспалилось и сильно раздулось левое яйцо.
— Скорее оба, — возразил Дин.
— Будем оптимистами, — возразил Билл. Он всегда предлагал бодро смотреть на жизнь. И каждый раз, когда он упоминал про оптимизм, мне очень хотелось двинуть ему в челюсть. — Хитрый мышонок спасся.
— Да, но мы его больше не увидим, — вздохнул Дин. — Как я понимаю, на этот раз чертов Перси Уэтмор как следует напугал его.
Глава 3
Логичное предположение Дина, однако, не выдержало проверки жизнью. Мышонок объявился на следующий же вечер, первый из двух выходных Перси Уэтмора, после чего тот переходил в другую смену.
Пароход Уилли показался в коридоре около семи. При мне, Дине и Гарри Тервиллигере. Гарри сидел за столом. Мое рабочее время закончилось, но я задержался, чтобы провести лишний час с Вождем, которому осталось совсем немного до казни. Биттербак стоически ждал смерти, в полном соответствии с традициями своего племени, но я видел, как копится в его душе страх. Поэтому мы разговаривали. С приговоренными к высшей мере можно говорить и днем, но толку в этом немного. Мешают крики, обрывки разговоров, а то и шум потасовки, доносящиеся с тюремного двора, грохотание штамповочных прессов, работающих в мастерских, команды охранников, требующих, чтобы кто-то активнее махал лопатой, взял кирку, а то и просто убрался с дороги. После четырех наружный шум заметно стихал, а после шести вообще сходил на нет. Поэтому оптимальным для бесед я считал промежуток от шести до восьми вечера. Потом же осужденные погружались в свои невеселые мысли (это легко читалось по туманящимся глазам), и дальнейшие разговоры смысла не имели. Они вроде бы тебя слушали, но уже ничего не понимали. После восьми они уже опасались, а не окажется ли эта ночь последней, представляли себе, что будут ощущать, когда на голову наденут металлический колпак, как будет пахнуть воздух в мешке, который натянут на потное лицо.
Но я разговорил Вождя в удачный момент. Он рассказал мне о своей первой жене, о том, как они вдвоем построили дом в Монтане. То были самые счастливые дни в его жизни, признался Вождь. Они пили воду, такую чистую и холодную, что от каждого глотка ломило зубы.
— Как вы думаете, мистер Эджкомб, — спросил он меня, — если человек искренне раскаивается в содеянном, может ли он вернуться в то время, когда чувствовал себя на вершине счастья, и жить в нем вечно? Может, это и есть рай?
— Именно так я его себе и представляю, — солгал я, нисколько об этом не сожалея. Ответы на вопросы, касающиеся вечности, я получил, сидя на коленях матери, и верил тому, что обещала убийцам Хорошая книга:[17] никакой вечной жизни. Я до сих пор думаю, что они прямиком отправляются в ад, где будут гореть в огне, пока Господь не кивнет Гавриилу, дабы тот, поднеся трубу ко рту, возвестил о приходе Судного дня. Когда же это произойдет, они вздохнут… и, возможно, с радостью пойдут туда, куда их пошлют. Но этими мыслями я не делился ни с Биттербаком, ни с другими. Я думаю, что в глубине души они и сами все знали. Где брат твой, кровь которого вопиет ко мне с земли, спросил Господь у Каина, и я сомневаюсь, чтобы слова эти могли удивить Биттербака. Готов поставить последний доллар, что он слышал кровь Авеля, взывающую к нему с земли при каждом шаге.
Вождь улыбался, когда я уходил, возможно, думая о доме в Монтане и своей жене, лежащей с обнаженной грудью у огня. Я же нисколько не сомневался в том, что вскорости его ждал другой, более жаркий огонь.
В коридоре меня остановил Дин и рассказал о стычке с Перси прошлым вечером. Я думаю, он специально дожидался удобного момента, поэтому выслушал его очень внимательно. Впрочем, я всегда слушал внимательно, когда речь шла о Перси, потому что соглашался с Дином на все сто процентов: Перси относился к тем людям, которые могли доставить массу хлопот как окружающим, так и себе.
Дин уже заканчивал рассказ, когда появился старик Два Зуба со своей исписанной цитатами из Библии красной тележкой с едой («Не станем искушать Христа, как некоторые из них искушали и погибли от змей»,[18] «Потому что конец закона Христос, к праведности всякого верующего»[19] и так далее), и продал нам сандвичи и пакетики с воздушной кукурузой. Дин рылся в карманах в поисках мелочи, говоря о том, что больше мы Парохода Уилли не увидим, так как этот чертов Перси Уэтмор до смерти перепугал его, но старик Два Зуба оборвал его монолог вопросом:
— А это кто?
Мы посмотрели и увидели мышонка, деловито бегущего по Зеленой миле. Он остановился, поглядел на нас (глазенки такие яркие, блестящие) и двинулся дальше.
— Эй, мышь! — воскликнул Вождь.
Мышонок замер и уставился на него, подергивая усиками. Клянусь вам, эта крошечная тварь знала, что зовут именно ее.
— Как насчет того, чтобы подкрепиться?
И он бросил мышонку кусочек сыра. Сыр упал на линолеум перед самой его мордочкой, но Пароход Уилли лишь мельком глянул на подачку и проследовал дальше, по пути инспектируя пустые камеры.
— Босс Эджкомб! — подал голос Президент. — Как по-вашему, этот маленький чертенок знает, что Уэтмора здесь нет? Клянусь Богом, мне кажется, знает.
Я думал о том же… но не собирался озвучивать свои мысли.
Гарри вышел в коридор, подтягивая штаны (так он делал всегда, проведя несколько минут в сортире), и застыл, широко раскрыв глаза. Глазел на мышонка и старик Два Зуба, а губы его беззубого рта изогнулись в улыбке.
Пароход Уилли остановился на своем излюбленном месте, свернул хвост колечком вокруг задних лапок и посмотрел на нас. Опять мне вспомнилась картина, изображающая судей, выносящих приговор заключенным… однако… мне еще не доводилось видеть такого маленького и не выказывающего ни малейших признаков страха заключенного. Да и какой, в конце концов, он заключенный: Пароход Уилли мог приходить и уходить когда ему заблагорассудится. Тем не менее мысль эта не выходила у меня из головы, и вновь подумалось, что большинство из нас почувствуют себя такими же маленькими, когда по завершении жизни в этом мире мы придем на суд Божий, но мало кто сможет вот так побороть страх.
— Как вам это нравится? — покачал головой старик Два Зуба. — Расселся, как у себя дома.
— Ты еще многого не видел, Два Зуба, — встрял Гарри. — Смотри.
Он сунул руку в нагрудный карман, достал ломтик сушеного яблока, завернутый в вощеную бумагу, оторвал кусочек и бросил на пол. Я думал, он стукнется о линолеум и отлетит в сторону, но мышонок протянул лапку и прижал его к полу. Мы все в восхищении расхохотались. Вроде бы раскаты нашего хохота не могли не испугать Пароход Уилли, однако мышонок лишь дернул усиками, но не сдвинулся с места. Потом он поднял кусочек яблока, куснул его раз-другой, выронил на линолеум и вновь поднял на нас глаза, как бы говоря: неплохо, конечно, но нет ли у вас чего-нибудь еще?
Два Зуба поднял крышку своей тележки, достал сандвич, развернул его, вытащил кружочек болонской колбасы и оторвал чуток.
— Не переводи продукт, — предупредил его Дин.
— Ты это о чем? — спросил Два Зуба. — Я еще не видел ни одной мыши, которая отказалась бы от болонской колбасы. Ты просто псих.
Но я знал, Дин прав, а по лицу Гарри видел, что и он согласен со мной. Временные — они не такие, как постоянные. И Пароход Уилли эту разницу чувствовал. Как — не знаю, но чувствовал.
Но я знал, Дин прав, а по лицу Гарри видел, что и он согласен со мной. Временные — они не такие, как постоянные. И Пароход Уилли эту разницу чувствовал. Как — не знаю, но чувствовал.
Старик Два Зуба бросил колбасу на пол, но мышонок, естественно, есть ее не стал. Только понюхал, а потом отступил назад.
— Чтоб мне лопнуть! — По голосу старика чувствовалось, что он обижен.
Я протянул руку:
— Дай его мне.
— Что? Этот сандвич?
— Вот-вот. Я за него заплачу.
Два Зуба протянул мне сандвич. Я поднял верхний кусок хлеба, взял другой кружок колбасы, оторвал треть и бросил на пол перед столом. Мышонок тут же подбежал, схватил его в лапки и начал есть. Не успели мы и глазом моргнуть, как от болонской колбасы не осталось и следа.
— Будь я проклят! — воскликнул Два Зуба. — Кровавый ад! Где ж это видано!
Он схватил сандвич, вытащил целый кружок колбасы и бросил так близко от мышонка, что кружок едва не накрыл его, словно шляпа. Пароход Уилли отпрянул, потом принюхался к колбасе (несомненно, во время Великой депрессии ни одной мыши не перепадал такой царский подарок) и снизу вверх посмотрел на нас.
— Давай, давай, ешь! — старик Два Зуба совсем уж разобиделся. — Что тебе не нравится?
Сандвич перекочевал к Дину, теперь он бросил на линолеум кружок колбасы… Такая вот пошла борьба за клиента. Мышонок тут же схватил его и слопал. Затем повернулся и засеменил обратно к карцеру, останавливаясь по пути, чтобы заглянуть в две пустые камеры и прогуляться по третьей. Опять же мне подумалось, что он кого-то ищет, но я снова отогнал от себя эту мысль.
— Я никому не буду об этом рассказывать. — Вроде бы Гарри шутил, а вроде бы и нет. — Во-первых, всем это до лампочки. А во-вторых, никто мне не поверит.
— Он же ест только из ваших рук, парни. — Два Зуба покачал головой, словно тоже не мог поверить тому, что видел собственными глазами, затем с трудом наклонился, подобрал то, от чего отказался мышонок, и сунул кусок колбасы в беззубый рот. — Почему он это делает?
— У меня есть вопросик получше, — усмехнулся Гарри. — Как он узнал, что у Перси сегодня выходной?
— Ничего он не узнал, — ответил я. — Это просто совпадение. Пароход Уилли все равно появился бы здесь сегодня вечером.
Только верить в это с каждым днем становилось все труднее и труднее, потому что мышонок показывался только по выходным Перси и в те дни, когда он работал в другую смену или в других блоках. Мы, Гарри, Дин, Зверюга и я, решили, что он отличает голос Перси или реагирует на его запах. Мы старались поменьше говорить о мышонке, так как дискуссия (мы, похоже, пришли в этом вопросе к молчаливому согласию) могла порушить что-то странное… и удивительное, чего мы еще не могли выразить словами. В конце концов, Уилли выбрал нас, хотя я даже сейчас не могу сказать почему. Может, Гарри наиболее близко подошел к истине, сказав, что другим говорить об этом нет нужды. Не потому, что они не поверят, просто им все это без разницы.
Глава 4
А тут и подошло время экзекуции Арлена Биттербака, который был не вождем, а первым старейшиной своего племени в резервации Уашита и членом Совета чероки. Он убил человека по пьянке, собственно, напились они оба. Вождь размозжил ему голову бетонным блоком. Спор же возник из-за пары сапог. И совет моих старейшин назначил казнь на семнадцатое июля.
Для подавляющего большинства заключенных «Холодной горы» свидания случаются нечасто и жестко ограничены во времени, а вот мои подопечные из блока Е в этом получают значительные послабления. Шестнадцатого июля Биттербаку разрешили пройти в большую комнату, примыкающую к столовой и называемую Аркадой. Стена из сетки с вплетенными в нее рядами колючей проволоки делила Аркаду пополам. Здесь Вождю предстояло повидаться со второй женой и теми из его детей, кто пожелал приехать в тюрьму. Повидаться и попрощаться.
Его увели Билл Додж и двое временных надзирателей. Мы же приступили к отработке элементов экзекуции. За час предстояло сделать два прогона. При удаче — три.
Перси особо не протестовал, когда его определили в щитовую в компании с Джеком ван Хэем, в силу своей неопытности он еще не знал, где хорошее место, а где плохое. В итоге за экзекуцией Перси смог наблюдать через небольшое, забранное решеткой окно, если б ему доставило удовольствие лицезрение спинки стула. Зато от спинки его отделяло совсем маленькое расстояние, и он мог увидеть искры, которые летели из-под колпака после подачи электрического тока.
У окошка на стене висел черный телефонный аппарат без диска. Связь он обеспечивал одностороннюю и только из одного места: кабинета губернатора. За свою жизнь я повидал немало фильмов о тюрьме, когда этот телефон звонил аккурат перед поворотом рубильника, но за годы службы в блоке Е наш телефон не зазвонил ни разу. В кино спасения достичь легко. Как и подтвердить свою невиновность. Ты платишь четверть доллара за билет, вот и получаешь правды ровно на эту сумму. В настоящей жизни все дороже и на те же вопросы даются совсем другие ответы.
На репетиции вместо трупа мы отвозили к катафалку манекен, а все остальное отрабатывали на старике Два Зуба. За долгие годы он вошел в эту роль и отлично с ней справлялся. В тюрьме его любили, особенно всем нравился его акцент, скорее канадский, чем французский, который приобрел своеобразное звучание после долгих лет проживания на Юге. Даже Зверюге он нравился. А вот мне — нет. Я видел в нем одряхлевшую копию Перси Уэтмора, человека, который не станет мараться, чтобы убить какую-то живность и самому приготовить еду, однако будет стоять у костра и наслаждаться запахом жарящегося мяса.
На репетиции мы отрабатывали те роли, которые нам предстояло сыграть в ходе экзекуции. Брут Хоуэлл был у нас, как мы говорили, выпускающим. То есть надевал металлический колпак, дежурил у телефона губернатора, подзывал врача, если возникала такая необходимость, и давал команду повернуть рубильник, когда наступал решающий момент. Если все проходило без сучка без задоринки, похвалы мы не слышали. Если возникали осложнения, свидетели винили во всем Зверюгу, а начальник тюрьмы — меня. Никто из нас не жаловался — бесполезно. Планета вращается, знаете ли. Можно вращаться вместе с ней, а можно зацепиться за что-то и протестовать, но тогда тебя свалит с ног.
Дин, Гарри Тервиллигер и я подошли к камере Вождя через три минуты после того, как Билл и еще два надзирателя увели Биттербака в Аркаду. Дверь в камеру они оставили распахнутой, старик Два Зуба с растрепанными седыми волосами уже сидел на койке.
— На простыне пятна от спермы. — Два Зуба хохотнул. — Наверное, он постарается избавиться от них, прежде чем вы, парни, выведете его отсюда.
— Заткнись, Два Зуба, — бросил Дин. — Обойдемся без шуточек. Мы заняты важным делом.
— Хорошо, хорошо. — Лицо старика сразу стало серьезным. Лишь в глазах по-прежнему сверкали веселые искорки. Когда репетировалась казнь, жизнь в старике так и бурлила.
Я выступил вперед.
— Арлен Биттербак, как сотрудник суда и страж закона предъявляю вам ордер, извещающий о том, что ваша смертная казнь состоится сегодня в означенный в нем час. Выходите из камеры.
Два Зуба поднялся с койки.
— Я выхожу, я выхожу, я выхожу, я выхожу.
— Повернитесь, — приказал Дин.
Когда старик повернулся, Дин внимательно осмотрел его плешивую, в перхоти, макушку. Мы знали, что макушку Вождя к завтрашнему вечеру чисто выбреют, но в обязанности Дина входила проверка работы цирюльника. Щетина ухудшала контакт, что могло привести к нежелательным осложнениям. А мы для того и репетировали, чтобы их избежать.
— Хорошо, Арлен, пошли, — приказал я старику Два Зуба, и мы пошли.
— Я шагаю по коридору, я шагаю по коридору, я шагаю по коридору, — повторял Два Зуба.
Я шел от него справа, Дин — слева, Гарри — сзади. На развилке мы повернули направо, подальше от жизни, что продолжалась на тюремном дворе, и навстречу смерти, которая ждала в кладовой. Мы зашли в мой кабинет, и Два Зуба без напоминания упал на колени. Сценарий он запомнил назубок, возможно, лучше нас. Бог тому свидетель, в тюрьме он появился раньше, чем мы.
— Я молюсь, я молюсь, я молюсь. — Два Зуба воздел к небу узловатые руки. Выглядели они совсем как на знаменитой гравюре, вы понимаете, о чем я говорю. «Господь — мой пастырь», и так далее.
— Какой Биттербак веры? — спросил Гарри. — Надеюсь, нам не придется приглашать этого шамана-чероки, который будет прыгать по кабинету, тряся концом?
— Вообще-то…
— Все еще молюсь, все еще молюсь, все еще устремляюсь помыслами к Христу, — перебил меня Два Зуба.
— Заткнись, старый козел, — бросил Дин.
— Я молюсь!
— Так молись про себя!
— Чего вы так запаздываете? — заорал из кладовой Зверюга. В связи с экзекуцией ее освободили от хлама. Мы приближались к зоне смерти. Это чувствовалось даже по запаху.