Ванька-ротный - Александр Шумилин 31 стр.

Послание взяли с собой котелки и напрямую было подались к кухне. Но часовые, стоявшие в круговой обороне, вздернули затворы и приказали стоять. Что, что, а насчёт этого солдаты сразу сообразят.

— Дальше ни шагу!

— Чего надо?

— Куда толпой прёте?

— Поворачивай и дуй к себе в лесок. Свежий воздух нюхать!

— Тут вам делать нечего!

— Не нужно было на боку лежать. А в атаку надо было идти и станцию брать!

— При первых выстрелах от станции попятились раком!

— Пятая за вас должна воевать?

— Налейте хоть супу! — просит один из пришедших солдат.

— Иди, иди! Пятая рисковала своей шкурой. Вот и набивает её как следует изнутри!

— Катись отсель, и так обойдёшься!

— Ну зачем ты солдата обижаешь? — сказал подошедший из ельника солдат.

— Давай браток котелок и крышку давай!

— Сейчас всем взводом тебе набуровим. Не беспокойся! До крышки нальём!

Солдат, вышедший из ельника, забрав котелок, ушёл.

Стрелок из четвёртой роты говорит часовому, — Ты вот орал на меня, а он сразу видать человек душевный!

Там в ельнике у "душевного" парня сидят дружки. Они свободны от вахты, разговаривают, курят и сплёвывают в снег. Теперь из ельника слышится их дружный хохот. Вскоре оттуда выходит "душевный" человек. Он протягивает солдату наполненный котелок и скороговоркой добавляет, — Смотри, только крышку не открывай, а то прольёшь всё.

Солдат четвёртое роты потирает руки.

— Неси осторожно! Смотри, не пролей!

— Теплый ещё! — замечает солдат, ощупывая котелок голой рукою.

— А ты как думал! Всем взводом старались!

— Ну ступай, ступай!

— Спасибо браток!

— Хлябай на здоровье!

Солдат четвёртой роты уходит.

— Что-то я не пойму тебя! — говорит часовой "душевному" человеку.

— Кухня там, а вы ему из ельника вынесли.

"Душевный" человек вытягивает шею, наклоняется к часовому и что-то шепчет ему на ухо.

— Ну это вы зря! — говорит пожилой солдат, часовой.

— А, если наш ротный узнает?

— А кто ему скажет?

— Найдётся, кому сказать!

И действительно, к вечеру я узнал эту историю. Но рассказал мне её ни кто-нибудь, а сам "душевный" солдат.

— Не хочу, товарищ лейтенант, чтобы про меня вам другие докладывали.

— Я догнал его сам тогда. Остановил и сказал, — Дай-ка сюда!

Открыл крышку и вылил.

|- На вот, этот получи! А то мы котелки перепутали. Я отдал ему свой. Со своей порцией макарон с мясом хлебова, что старшина нам принёс. Вроде я как сам с собой пошутил! Он так и не узнал, почему я догнал его и сменил котелки!|

— Я другого, товарищ лейтенант, боялся. У нас, у солдат после сытной еды озорство и разные шуточки! А на деле коснись? Потому как, если в полку узнают, опять припишут нашей пятой роте моральное разложение. У вас неприятности будут. А нам то что? Нам солдатам ничего! С нас солдат взятки гладки!

— Ладно, забудем про это! — сказал я.

— Хорошо, что ты сам всё осознал!

Я отпустил солдата и позвал ординарца.

— Беги по взводам, передай Черяневу и Сенину, пусть заберут с кухни все продукты и раздадут солдатам на руки. И скажи, что я лягу спать! Я третьи сутки не сплю. Вернёшься, тоже ложись!

Ординарец убежал. По дороге он тоже решил пополнить свои запасы. Забежал на кухню, сказал часовому, что ротный велел продукты раздать, сунул ему и себе по банке компота и побежал по взводам. Он мог бы взять и ещё. Но он не хотел таскать в мешке лишнего груза. Хватит нам по банке с ротным.

Наступила ночь. С кухней было покончено! Как и нужно было ожидать, с наступлением ночи меня вызвали на КП батальона. Комбату не спалось, он ещё до ночи выспался. От железнодорожного переезда до пруда, где стояли постройки совхоза Морозово, идти не далеко.

— Вот! — сказал комбат, когда я к нему явился.

— Из полка посыльный прибежал, приказали вызвать тебя. Там, говорят, у вас есть грамотный москвич, ночью по карте ходить умеет.

— Откуда они знают, чего я умею?

— Это не важно! Я докладал!

— С этого и начинай! — сказал я.

— Тебе с ротой приказано выйти на лесную дорогу!

— Когда и куда я должен идти? Карту района я буду иметь?

— Дадим, дадим! Не беспокойся! Карту получишь!

— Есть данные! — перебил меня комбат, — Немцы покинули высоту.

— Оголили оборону и отошли куда-то назад. Понял, какие дела?

— А откуда у полка такие данные?

— Как откуда? Пленные показали!

— К вашему сведению, всего час тому назад по дороге из деревни Чуприяново немцы до взвода солдат подходили к станции. Троих я сам уложил. Думаю, что завтра утром они пошлют сюда не меньше пехотной роты. Что будешь делать, когда мы уйдём. Одному взводу Татаринова станцию не удержать.

— Ты за станцию не беспокойся! Станцию и совхоз мы ночью сдадим — му полку. Им приказано занять здесь оборону. Пусть они здесь и стоят.

— У нас задача другая! — продолжал комбат.

— Мы батальоном идём на высоту и ноль. Высота находиться правее деревни Обухово[96]. Ты с ротой идёшь впереди. За тобой следую я, а за мной без разрыва четвёртая рота Татаринова.

Дружки чтоль они? — подумал я. Опять меня вперёд, а Татаринова сзади. Это в принципе не важно, но хотелось просто узнать.

— Всё понял? Иди, снимай своих солдат, отводи их сюда. Выход через четыре часа! Пусть пока отдыхают!

— Сейчас возьми с собой роту солдат из полка и сдай им станцию. |Они встанут на охрану. Сделаешь роте подъём, когда пришлю связного!|

Я вернулся в роту, поставил в оборону солдат — го полка и велел своим солдатам идти на Морозово. У нас валенки от мороза не гнутся, а нам до высоты не меньше суток идти.|В морозную ночь немцы на станцию не пойдут. Они сейчас залезли в натопленные избы.| Высоту немцы нам просто так не отдадут. Высота имеет господствующее значение. Это не Губино у самого леса. Это и не станция Чуприяновка с двумя зубными креслами.

Я вошёл в дом, ногу поставить негде. Но ординарец предусмотрительно лавку освободил. Я переступил через лежащих солдат, лёг на лавку и тут же уснул.

Перед рассветом меня разбудил батальонный связной.

— Комбат приказал вам вести роту на лесную дорогу в Морозово.

Я построил солдат и походной колонной двинулся в лес.

— Ладно! — сказал комбат, когда мы встретились.

— Теперь слушай меня!

— Из дивизии получен приказ. Нашему полку одним батальоном приказано перейти в наступление!

— А что мы делали до сих пор? — спросил я.

— Ты слушай, когда я говорю! А не смотри куда-то в сторону! Всё равно там ничего не увидишь!

— Дивизия имеет задачу перерезать пути отхода немцам. Из частей 31-й армии только нам удалось вырваться вперёд. Остальные пока застряли у Волги. 250-я дивизия[97], наш левый сосед, лежит под Городней. Наш — й полк из-за Волги наступает на Эммаус. А ты знаешь этот Эммаус? Двести метров от Волги. — й полк двумя батальонами отбивается от немцев под Губино. Одна рота этого полка будет оборонять совхоз и станцию Чуприяновку. Нашему батальону приказано идти головной походной заставой вперёд. Общее направление движения полка на деревню Микулино. На лесную дорогу ты выходишь сейчас! Четвёртая рота следует во втором эшелоне за тобой. Моё место в четвёртой роте!

Я раскрыл карту и стал рассматривать свой маршрут. Карта тридцать восьмого года. Она перепечатана с карты 7 года. Это вроде того! (Ваша фамилия как? — Сахаров! А раньше? — Сахарович! А ещё раньше? — Цукерман!) Вот так и с картами было в то время.

При укрупнении деревень в период коллективизации многие хутора, деревни и посёлки, дороги и очертания лесов бесследно исчезли с лика земли, а на картах они остались. Торчит из снега засохший бурьян, да колючий кустарник, попробуй определи, где тут была деревня и где проходила дорога? Ночью с хорошей картой идёшь, как слепой. А тут, когда в лицо хлещет встречный ветер, глазом зацепиться не за что. И если ты упустил дорогу, задумался на ходу, не сделал в своей голове соответствующую коррекцию, то можешь увести своих солдат совсем не туда.

Местность, она везде на местность похожа, если однообразно лесистая или открытая в виде снежного поля кругом. И сложность ещё в том, что земля, укрытая слоем снега, скрадывает рельеф, сличая который можно по карте идти.

Не все офицеры полка хорошо читали и владели картой. Многие с шестью классами самоуверенно плутали и путали других. Пустив пятую роту по неизвестной лесной дороге, комбат был уверен, что я не собьюсь с нужного пути.

А потом. Что собственно жалеть пятую роту. Она не сибирская и в ней меньше всего потерь. В четвёртой солдаты почти все земляки, коренные чалдоны. А эти москали в дивизии чужаки.

Всё было расставлено по своим местам. — й полк занял оборону, а пятая тронулась и пошла вперёд. Посмотрим, что будет дальше!

Всё было расставлено по своим местам. — й полк занял оборону, а пятая тронулась и пошла вперёд. Посмотрим, что будет дальше!

До выхода роты оставались минуты. Мы сидели в снегу, курили и поплевывали. Батальон собирался в одно место, в Морозово.

Было немного свободного времени, можно было подвести итоги пройденного. При переходе Волги мы потеряли пять человек. Шесть погибли на опушке леса от своей артиллерии. Похоронили их или нет, трудно сказать. Я спросил комбата об этом.

— "Какие тут похороны! Нам наступать на немцев нужно!" — ответил он мне на ходу.

Как выяснилось потом[98], солдат бросили на снегу. Их припорошило сверху снегом. Так они и остались лежать до весны[99].

Во время нашего пребывания на станции мирные жители, в основном женщины и дети, прятались где-то в землянке на той стороне железной дороги. Пожилая женщина, которая вышла с детьми из бани, сказала мне, что ей иногда говорил офицер, тыча пальцем в лицо.

— Матка! Русь Иван цвай километр! Форзихтиг! — и показывал рукой в сторону Волги.

Мирные жители, которые скрывались, на станцию не приходили. Где находился их бункер, сколько было там местных жителей, мы не знали.

Я вспомнил, как Татаринов сомневался. Дойдём мы до шоссе или нет. Я почему-то о смерти не думал. Мне казалось, что стрельба — стрельбой, воина — войной, а жизнь впереди, а что смерть? |Когда-нибудь и наступит.| Смерть у каждого когда-то и грянет. Мы каждый день ходили по грани жизни и смерти!

Сегодня 8-е декабря 1941 года. Всего три дня, как нас послали в дело, а сколько пережито! Сколько мы наворотили! И сколько впереди нам ещё предстоит сотворить?

Глава 8. Двое из восьмисот

Ночь 8-го декабря сорок первого года подходила к концу. Восток озарился бледной полосой рассвета, по макушкам деревьев скользнул неяркий луч света, а в лесу было по-прежнему сумрачно и темно.

Я подал команду солдатам, чтобы они заткнули полы шинелей под ремень на животе|, чтобы они не болтались и не мешали идти|. По глубокому снегу, который повсюду лежал сугробами полы шинелей мешали идти.

Подождав немного, я тронулся с места, и мы медленно стали продвигаться вперёд. Вначале мы часто останавливались, прислушивались, осматривались кругом, полагая, что немец мог заминировать подходы к лесной дороге |подходы к железной дороге со стороны леса|.

Саперов сопровождения пехоты у нас в роте не было и в первый момент мы боялись подорваться на минах. Но потом, шаг за шагом, видя, что никто не взрывается, мы осмелели.

По глубокому снегу трудно идти. Узкую снежную тропу в снегу пробиваем по очереди. Старшина Сенин с тремя солдатами идёт впереди, я и мой ординарец шагаем чуть сзади. За нами следом извилистой змейкой тянется рота. Прокладывая путь, старшина и солдаты обходят завалы, занесенные снегом бугры и овраги. Часа через два мы останавливаемся. Впереди сквозь ели виден узкий просвет. Осторожно подвигаясь вперёд мы выходим на укрытую снегом дорогу. Дорога ни разу не чищена, занесена, как и всё кругом, глубоким снегом в лесу. Снег лежит нетронутым и толстым слоем. Никаких следов на дороге не видно. Дорога заброшена, по ней не ездили даже в начале зимы.

Открываю планшет, на внутренней стороне его вшиты прозрачные листы из целлулоида с сеткой в виде квадратов. В планшете лежит карта местности, по которой я иду. Проверяю по компасу взятое направление, прикидываю пройденное расстояние от железной дороги.

— Сворачивай на эту дорогу, вправо! — говорю я старшине, — Теперь пойдём по дороге до самой опушки леса!

Меняю передних солдат и Сенина. Старшина отходит с ними в сторону и ждёт, пока Черняев с тремя солдатами обойдет его.|Теперь в головной заставе шагает Черняев.| И мы снова пускаемся в путь.

Я иду за Черняевым, который теперь в глубоком снегу протаптывает тропу |по дороге, смотрю по сторонам и оглядываюсь назад, чтобы не оторваться от роты|.

Мне снова в голову приходит мысль, что немцы и здесь на дороге могут выставить мины, чтобы оградить свои тылы от непрошеных гостей. |На дороге можно сделать засаду, встретить нас прицельным огнём, как это случилось у всех на глазах с полковыми разведчиками при подходе к станции.| Щемящее чувство опасности всегда бывает острее в начале пути. Главное не попасть врасплох, когда идёшь впереди.

Но потом, когда разойдёшься, привыкнешь к дороге, — забудешь о минах, о немцах, о пулях и о засадах. Грянут первые выстрелы, тогда разберёшься, что тут к чему!

Высокий лес снова сомкнулся над заснеженной дорогой. Мы по-прежнему медленно вскидываем вверх коленки и, пошатываясь, месим ногами снежную крупу. Потом постепенно привыкаешь к пути, идёшь и ни о чём не думаешь.

Никто не удивился и не замедлил шаг, когда впереди показался просвет, где кончался лес, когда из-за снежного бугра показались крыши деревни.

Название деревни я знал и по карте не стал уточнять. Дорогу и деревню я держал по памяти безошибочно. Как она называется? Какая разница! Они здесь все похожи друг на друга.

Впереди эта, за ней ещё одна. А там, дальше, ещё и ещё. Разве знаешь заранее, где тебе придётся замертво ткнуться в снег и хлебнуть своей собственной крови?

Маршрут по компасу я выдержал точно, и открывать планшет просто не захотел.

Лес кончился. Лесная, засыпанная снегом дорога слилась с другой, расчищенной на всём своём пути. Здесь ездили немцы. Тут были следы солдатских сапог и саней, тяжелых колес и копыт лошадей. Видно, у немцев она была ходовая. Идти по ней легко и приятно. Мы прошли со старшиной несколько вперёд, подождали, пока рота выбралась из леса и стали подниматься медленно в гору. Поднимаемся выше, на бугре уже видны и крыши, и трубы, и стены домов, но ни встречных выстрелов, ни криков, ни людских голосов в деревне не слышно.

Справа, не доходя до деревни метрах в стах, стоят две брошенные в снегу молотилки. Всё это мелочи, и для описания войны они не так уж важны, хотя у меня они остались в памяти, как вехи войны, по ним я и вспоминаю эту деревню. Каждому запоминается что-то своё.

Солдаты роты растянулись вдоль дороги. Мы, голова роты, уже в двадцати шагах от крайних домов, а хвост роты где-то там внизу за поворотом дороги. Смотрю по сторонам и поглядываю вперёд. То видны были только белые крыши да трубы, а теперь показались стены и окна домов. Низкие, приземистые, утопшие в глубоком снегу, избы торчат на бугре.

Я, старшина и трое солдат подходим к крайней избе. На деревенской улице тихо и никакого движения.

Здесь наверху, на бугре, под открытым небом, где утонула в снежных сугробах деревня, полное безветрие и морозный воздух совсем недвижим. Кое-где, в трех-четырех избах топятся печи. Дым из труб поднимается вертикально вверх и стоит над трубами неподвижными столбами. Интересно смотреть! Дым забрался к небу и стоит не шелохнётся.

Смотрю вдоль деревни — у домов никого. Время не раннее, утро на день перевалило, а на улице ни немцев, ни мирных жителей не видать.

Обычно, когда немцы занимают деревню, у домов торчат часовые, вдоль улицы ходят парами патрули, на въезде в деревню стоят пулемёты. А тут тишина, полное безлюдье и сонный покой.

Сворачиваю с дороги, направляюсь к первой избе и подхожу к невысокому заснеженному крыльцу. До крыльца мне осталось сделать шагов десять, не более. Наружная дверь тихо скрипнула и открылась. На пороге, в тёмном пространстве двери появился немец с заспанным лицом. Всё случилось так быстро и неожиданно, что я замер на месте и как будто остолбенел. Немец вывалил из душной избы на свежий воздух и по всему было видно, что он только поднялся со сна. Он не успел даже раскрыть глаза, когда оказался на крыльце перед дверью.

Ничего не видя перед собой, он явился из темноты и от яркого света ещё больше зажмурился. Вот он широко расставил ноги на крыльце, нашёл для тела устойчивое положение, сжал кулаки, оттопырил большие пальцы и ловко поддел ими свои подтяжки. Растянув резинки в стороны, и не открывая глаз, он аппетитно зевнул и даже поморщился.

Он с удовольствием покрутил головой вокруг шеи, широко раскрытой пастью втянул в себя воздух, растопырил пальцы рук и стал растягивать подтяжки в разные стороны. Неподвижно постояв несколько секунд, он улыбнулся сам себе, тряхнул головой и резко отпустил натянутые резинки. Подтяжки с силой и громко хлестнули его по бокам. Широко позёвывая и прикрывая рот ладонью, как бы боясь, что в рот может влететь сонная муха, он как бы нехотя и с большим усилием приоткрыл один глаз. Улыбка мгновенно исчезла с его лица, лицо и тело дернулись судорогой. Перед ним в десятке шагов, как непостижимое явление, стояли живые вооруженные русские.