— Я ему завидовал, — Риг сцепил пальцы, и те хрустнули. — Всегда. Он быстрый, я медленный… я только думать начинаю, а он уже делает. И с ним легко.
…улыбчивая сволочь, которой Брокк все равно глотку перервет. Пока не знает, как, но…
— Он умел нравиться.
— И ей тоже?
Риг вздрогнул и замер.
О его влюбленности знали все, и о том, что любовь его безответна. По осени и весне у Рига случались обострения чувства, и он словно просыпался. Он прятал очки, полагая, что без них выглядит лучше. Постригал волосы коротко, и те топорщились на затылке. Волосы были редкими, сквозь них просвечивала розоватая кожа черепа, а на макушке и вовсе проклевывалась ранняя лысина.
Весной в гардеробе Рига появлялись белые рубашки с неизменным кружевным жабо, и строгие серые сюртуки. Он надевал перстни и извлекал дедовскую трость с золоченым набалдашником в виде головы бульдога. Осенью сюртуки были горчичных тонов, а жабо сменялись галстуками, которые Риг завязывал хитрыми узлами.
Взгляд его приобретал некую странную мечтательность, а сам Риг то и дело терялся в собственных мыслях. Над ним шутили, но он отвечал на шутки беззлобной, робкой улыбкой.
— И ей тоже, — глухо ответил он, дергая длинный ворс тулупа. — Это… единственный случай, когда я попросил его. Всю жизнь я выполнял его просьбы… хотя нет, Ригер до просьб снисходит редко. Он говорил, а я делал… а тут наоборот.
Вздох, в котором слышится обреченность.
И да, Брокк знает, что случилось.
— Он не услышал. Он… стал ухаживать за ней. Простите, я не могу назвать ее имя. Не хотел бы компрометировать и…
…и Лэрдис не беспокоили слухи. Ей нравилось дразнить общество, появляясь порознь, но вместе, жестами, взглядами, очаровательной двусмысленностью фраз выдавая их общую тайну. Она скрывала улыбку за веером.
Риг сел на единственный табурет, который большей частью использовали в качестве стола.
— Она приняла ухаживания? — Брокк лежал, пытаясь совладать с дрожью. И странное дело, мерзли обе руки, хотя он и отдавал себе отчет, что железо не способно испытывать холода.
Или умереть.
— Приняла, — неохотно отозвался Риг. — Но какое это имеет значение?
Он обернулся. И лицо его, перечеркнутое тенью, было злым.
Никакого.
Возможно, но… кто знает о слабостях Ригера больше, чем его брат?
— Да, Ригер — сволочь, — Риг поднялся и пинком отправил табурет к двери. Этот всплеск эмоций был вовсе несвойственен ему, и Риг тотчас смутился, сгорбился. — Но бомбы…
— Он игрок.
— Знаю.
— И проигрывает немало.
— Больше, чем вы думаете, Мастер. Ему патологически не везет, — Риг произнес это с улыбкой. — Только он уверен, что рано или поздно, но полоса невезения закончится и он сорвет куш. Впрочем, я понимаю ход ваших мыслей. Ригера вполне могли заставить, но…
Он скинул тулуп и забрался на лежак. Долго ерзал, не способный найти удобное положение. Брокк не торопил.
— Могли, — наконец, произнес Риг. Лампа почти погасла, и в наступившей темноте нельзя было различить выражение лица Рига. — Да и просто купить… ему всегда нужны деньги, чем больше, тем лучше.
Протяжный вздох.
— Он не особо умен на самом-то деле. Но просто сделать и отдать… это да. Ригер не стал бы терзаться угрызениями совести.
В это Брокк поверил.
И все складывалось, вот только… не оставляло мерзкое чувство, что Брокк видит лишь то, что ему хотят показать.
— Вам стоит поспать, — сказал Риг, ворочаясь. — День будет сложный, и на свежую голову думается легче, уж поверьте мне, Мастер.
В последних словах Брокку почудилась насмешка, но… действительно, почудилась.
Риг не умел шутить.
И ненавидел брата. Вот только хватило бы этой ненависти на то, чтобы воспользоваться ситуацией? А главное, Брокк не понимал, зачем кому-то понадобилось взрывать полигон.
Его карета.
Склад.
Жилой дом.
Полигон.
Чужой бессмысленный эксперимент, который вряд ли завершен. Или все-таки… сон настиг раньше, чем Брокк поймал мысль. Он зарычал от бессилия, чувствуя, как она ускользает. Но сон был мягким, лилово-белым, написанным акварелью.
Он подарил успокоение.
И надежду. У Брокка есть дом, а в нем обитает девочка с желтыми глазами. У нее скоро день рожденья и… у Брокка есть подарок.
Делался он не для Кэри, но… ей понравится.
Брокку очень хотелось думать, что ей понравится. И он позволил себе помечтать. Сны ведь для того и существуют.
Глава 25
Снег.
Белое на черном. И ледяные узоры по стеклу. Кэри смотрит сквозь них, щурится, пытаясь различить за окном хоть что-то кроме черноты.
А стрелки часов пересекли черту нового дня и спешат, отсчитывают минуты.
День рожденья.
…темнота и холод. Камин опять растопили еле-еле, и гувернантка, сменившая няньку — та, поговаривают, окончательно спилась, также безразлично уходит из комнаты. Ей откровенно скучно рядом с Кэри. Гувернантка читает любовные романы, яркие обложки которых прячет под кожаной, солидной; носит очки и втайне мечтает выйти замуж. Но ей почти тридцать, и замужество так и останется мечтой.
Возможно, она заведет себе кошку.
Или даже двух.
Когда-нибудь потом, когда, наконец, смирится с судьбой, которая видится ей несправедливой. И обиду за эту несправедливость женщина выплескивает на Кэри.
— Вы должны спать, — говорит она низким рокочущим басом.
На верхней губе ее растут усики, поэтому мисс Элшби носит в ридикюле щипчики и зеркальце. А еще пудру, румяна и вовсе неприличную для девицы ее положения помаду. Косметикой она не пользуется, хотя мечтает, что однажды…
Кэри как-то ясно видит и мечты, и разочарования, и раздражение, которое мелькает во взгляде мисс Элшби, когда тот задерживается на Кэри.
Дверь закрывается беззвучно. И Кэри лежит под одеялом тихо-тихо, прислушиваясь к шагам с той стороны. Скоро полночь, и начнется особенный день, даже если для всех остальных обитателей дома день этот ничем не будет отличаться от прочих.
Вот-вот заскрипят половицы.
И ручка шелохнется… мисс Элшби заперла дверь на ключ: Кэри не следует покидать комнату ночью. Но разве Сверра замки остановят?
И он появляется.
— Ты здесь? — спрашивает шепотом.
— Здесь, — Кэри садится в постели, и одеяло почти съезжает на пол.
— Не вставай. Замерзнешь.
Сверр стаскивает шерстяные носки и, подобрав подол длинной ночной рубашки, забирается в кровать. Он холодный, замерз, пока пробирался наверх, и Кэри спешит обнять его.
Ворчит, но не отталкивает.
И сам же сгребает ее в охапку. Руки у Сверра сильные, а от рубашки пахнет дымом.
— С днем рожденья, — шепчет он на ухо и вкладывает в руку подарок: брошь-камею с вырезанной ласточкой.
…перстень с аквамарином…
…янтарные серьги, в цвет глаз, как он сказал…
…или простую атласную ленту, которую Сверр наверняка стащил из корзинки леди Эдганг…
…его подарки просты, но и чудесны.
— Спасибо! — Кэри целует его в щеку.
И Сверр жмурится.
— Спать давай…
— Давай, — она подвигается, хотя ему все равно не хватает места. Сверр длинный и локти вечно растопыривает. Но он пришел, и Кэри счастлива.
— Она тебя не обижает?
Сверр спрашивает о гувернантке, и Кэри испытывает острое желание пожаловаться на равнодушие, на злость, и подзатыльники, которые становятся все более частыми и болезненными. Но отвечает:
— Нет. Скучная только…
— Это да, — Сверру тоже приходится много учиться. Леди Эдганг добилась того, чтобы Сверра не отдавали в школу, и учителя приходят на дом. Он почти все время занят, но сегодня — особый день. И Сверр сбежит от учителей.
И найдет, как избавить Кэри от гувернантки.
Этот день они проведут вдвоем…
…и в следующем году тоже…
Кэри кажется, что так будет всегда. Она почти счастлива и старается не заснуть, чтобы не пропустить и минуты этого счастья.
…спустя полгода Сверр увидит, как мисс Элшби, вспылив, отвесит Кэри пощечину.
— Тебе не следовало молчать о таком, — скажет Сверр.
— Я говорила…
— Кому?
— Папе.
— А он? — Сверр нахмурится.
— А он сказал, что я, наверное, сама виновата.
— Неправда, — Сверр погладит след от пощечины и, наклонившись, поцелует Кэри. — Ты ни в чем не виновата. И не молчи в следующий раз, ладно?
Кому жаловаться? И он ответит на незаданный вопрос:
— Мне. Я никому не позволю обижать тебя.
— И что ты сделаешь?
Сверр старше, но не настолько, чтобы к нему прислушивались. И оба это знают.
— Убью, — он улыбнется широко и радостно. А Кэри фыркнет, не поверив. Вот только на следующее после разговора утро, мисс Элшби найдут у подножия лестницы. Она так и не выпустит из рук очередной сентиментальный роман…
…кажется, в тот день тоже снег шел.
Кэри, поддавшись искушению, отодвинула засов. Окно распахнулось беззвучно, и холодный ветер качнул тяжелые гардины, сыпанул в лицо колючей крупой.
Закружились снежинки в белом свете газовых рожков.
Кэри ловила их и, поймав, собирала губами с ладоней, уже не снег — воду…
— Смотри, чтобы не продуло…
Она замерла.
И обернулась.
Как не заметила, что он вошел?
— Я ненадолго, — Брокк как-то вдруг смутился и отступил к двери.
— Здравствуй…
У нее было столько слов, и все вдруг куда-то исчезли.
— Здравствуй, — его ответ эхом произнесенного слова.
И ветер, любопытничая, пробирается в комнату, вьется поземкой по толстому ковру, рассыпает снежный бисер…
— Ты… вы надолго?
Надо сделать что-то… подойти и обнять.
Или просто взять за руку, убеждаясь, что это — не сон. А если и сон, то пусть продлится подольше. Кэри ведь может разнообразия ради видеть приятные сны?
— Нет. Меня ждут там… за Перевалом.
От него тянет анисом и ветивером. Странная смесь, дымно-земляная, глубокая, горько-сладкая и вместе с тем — легкая.
И тонкая мятная нота…
— Я… — Брокк все же решился войти. — Подумал, что ты не будешь против…
— Не буду…
На нем старая кожанка бистрового оттенка с крупными квадратными пуговицами. Верхнюю расколола трещина. Рукава кожанки на локтях протерлись едва ли не добела. На полах виднелись россыпи дыр, мелких, какие остаются от искр.
— Садитесь, — она вдруг спохватывается. — Я прикажу подать ужин, вы, наверное…
Брокк прижимает палец к ее губам.
— Я на несколько минут всего.
— Но…
Какие у него холодные руки. И кожа потемнела, обветрилась.
— В горах все немного иначе, — он отпускает Кэри и закрывает окно. А потом наклоняется и нежно, осторожно как-то, словно до последнего сомневаясь, целует в макушку. — С днем рожденья.
На его ладони свернулась серебряная цепочка.
— Прости, но не успел купить настоящего подарка и вот…
Не серебро — сталь. Тончайшие звенья, словно паутинка, и хитрый узор, который лозой переползает со звена на звено. И темный металл.
— Спасибо… это… замечательно.
Медальон? И часы. Механическое сердце. Полупрозрачный корпус, сквозь который видны крохотные шестеренки, пружинки и искры питающих кристаллов. Створки-раковины медальона сжаты плотно, и Кэри скорее угадывает, что внутри — пустота.
— Тут цифровой замок… — Брокк следит за ней внимательно, настороженно. — Я подумал, что… в общем, не так и важно, наверное…
— Важно.
Кэри не решается прикоснуться к подарку.
И к его ладони.
Она уже согрелась. И пальцы Кэри задержались на ней чуть дольше дозволенного. Всего лишь мгновенье, но… Брокк заметил.
— Вы выглядите чудесно…
…платье из альмандиновой парчи было куплено в модном доме Ворта, и пусть бы шилось оно не для Кэри, но сидело хорошо. И пожалуй, в кои-то веки собственное отражение нравилось Кэри.
— Спасибо…
— И надеюсь, вы не ограничились одним платьем?
— О нет, что вы… — цепочка обвила запястье Кэри. А медальон сохранил мягкий аромат ветивера. — Я опасаюсь, что ввела вас в некоторое разорение…
Не те слова.
Но других нет. И страшно отвести взгляд, обрывая нить этого разговора о пустяках.
— Думаю, я переживу и это… замок тугой? Помочь?
— Да, пожалуйста.
Кэри справилась бы и сама, но ей хочется, чтобы он помог. И Брокк забирает цепочку, пытается подцепить тоненький рычажок замочка, однако у него не выходит.
— Перчатки мешают…
Не следовало упоминать о них, поскольку Брокк мрачнеет и в раздражении стягивает обе, швыряет на кресло.
— Вы хорошо провели время?
…почти.
Ей не хватало Брокка. И Кэри согласилась бы даже на те нелепые завтраки, что проходили в напряженном молчании. Она бы тихонько сидела и глядела на него, на то, как он хмурится или, задумавшись о своем, начинает что-то чертить ножом по скатерти, оставляя на ней пятна… или листает газету, шелестит страницами. За газетой лица не видать, но есть его пальцы, живые и металлические, спрятанные под кожей перчатки.
— Да, спасибо.
Замочек поддается, и Брокк просит:
— Повернись.
И Кэри поворачивается, приподнимает волосы.
— Руки холодные, — он медлит.
— И вовсе нет.
— Спорите?
— Да.
Ей бы хотелось рассказать ему о мастерской Ворта, об ожидании, затянувшемся едва ли не на час, о Грай, чей щебет изрядно утомил, и ее сонной тете. О самом мастере, человечке невысоком и полном, пожалуй, чрезмерно суетливом. Он говорил вдохновенно и много, при том подымаясь на цыпочки, словно стараясь казаться выше. Мастер Ворт взмахивал руками и, повинуясь жестам его, перед Кэри раскатывали рулоны тканей, кружев, лент, насыпали горы из пуговиц и перьев, раскрывали альбомы с эскизами, пока она совершенно не потерялась во всем этом великолепии…
— Нельзя спорить с мужем, — Брокк одел цепочку, и Кэри накрыла медальон ладонью, придерживая.
О да, она рассказала бы и про приглашение на чай.
И собственное согласие.
Визит к леди Грай и знакомство с ее кузинами, которых Грай называла скучными, а они полагали ее зазнайкой. О чаепитии, немного сумасшедшем, когда три девушки, отличные друг от друга лишь оттенком платьев, говорили наперебой, спеша поведать обо всем и сразу.
— Почему нельзя?
Его пальцы задержались на ее шее.
С замочком не получается сладить?
Упрямый он.
— Потому что, — шепот щекочет ухо. И замок вновь поддается, позволяя Брокку отступить. А Кэри со вздохом смиряется.
О да, она бы рассказала и о возвращении… и о том, как она бродила по дому, пытаясь успокоиться, позабыть об услышанном.
…сплетни.
…и имя, которое засело в сердце занозой, хотя не понятно, с чего бы. Ведь Брокк — лишь друг и… наверное, ей просто горько оттого, что друга этого несправедливо обвиняют. Преследовать? Докучать?
Быть может, Кэри не слишком хорошо изучила своего мужа, но… он не похож на того, кто станет навязываться.
Спросить?
И что он ответит?
Почему молчит. Наклонился, смотрит на нее так жадно, что… щеки вспыхивают, но наверное, от холода. Естественно, лишь от холода.
А у него губы жесткие, и треснули…
— Кусал на морозе? — Кэри пытается дотянуться до этой трещинки, которой давно пора было бы зарасти, но прикоснуться ей не позволяют.
— Я… — он отступает на шаг. — Рад, что у тебя все хорошо. Смотри, здесь сейфовый механизм. Конечно, ерунда, но…
Он объясняет что-то про медальон и замок, про то, что его можно запереть и лишь тот, кто будет знать кодовое слово, сумеет открыть… и это пустяк, но у него не нашлось другого подарка, и в следующем году Брокк исправится…
— Спасибо тебе, — Кэри перехватывает его руку и прижимается к ней прежде, чем металлические пальцы сожмутся.
— Пожалуйста.
Брокк ловит прядку волос.
— Мне пора… там… ждут. Я обещал вернуться сразу, как смогу и… эхо еще держится. Портал нестабилен.
И наверное, она слишком многого хочет. Кэри невыносимо тяжело отпускать его, но какое она имеет право задерживать?
Там ждут.
И… и он любит другую женщину.
— Возвращайся. Я… буду очень ждать.
— Конечно, вернусь, — а улыбка растерянная, извиняющаяся. — Скоро. Обещаю.
Далекое эхо открытого портала тревожит ветер, и Кэри, спохватившись, спешит закрыть окно. Пусть за ним и холодная чернота, но она больше не боится ночи. У нее есть свое механическое сердце.
Заперто?
Кэри найдет к нему нужное слово, даже если понадобится целая вечность.
Она знает, к кому обратиться за подсказкой.
К утру сад замело.
Из осипших горловин старых дымоходов тянулись белые дымы. Они впрядались в туман, странный, волокнистый, словно сделанный из сахарной ваты, и вносили в волглые его ароматы домашние ноты тепла.
Пол был холоден. И Кэри, потрогав его пальцами, спрятала ногу под одеяло.
Засмеялась.
Без причины, но просто так, потому что в кои-то веки на сердце было легко.
Она нащупала медальон, убеждаясь, что он существует, а значит, вчерашний визит мужа — не сон. И если так, то…
Кэри решилась и, вынырнув из-под пухового одеяла, торопливо, на цыпочках, пробежала к камину. Его успели разжечь, и рыжее пламя ласкалось к решетке. Шелковый экран, защищавший от жара, сдвинули, и Кэри с наслаждением протянула руки к огню.
Искры оседали на ладони, огненные птицы Каменного лога…
На миг показалось, что та, прошлая жизнь, была обманом, дурным сном, который ныне развеялся, что на самом деле Кэри всегда-то обитала в этом старом и спокойном, замкнутом доме, где за десятками дверей скрываются немыслимые сокровища…
…и сегодня она доберется до чердака, поскольку опыт подсказывает, что на чердаке обычно прячут все самое интересное.