…и сегодня она доберется до чердака, поскольку опыт подсказывает, что на чердаке обычно прячут все самое интересное.
…старая мебель, укрытая белой тканью. Ткань пропылилась, и по полу катаются серые клочья, от которых в носу свербит. Уйти бы, но Сверр тянет за собой.
— Здесь нас точно искать не станут.
Зеркало, перечеркнутое трещиной, и Кэри поспешно отворачивается, скручивает фигу, пытаясь отвести несчастье. Она послушно ныряет за огромный сундук и садится на пол. Сверр уже устроился. Он притащил на чердак подушки из гостиной и старую шаль леди Эдганг, которую набрасывает на плечи Кэри.
— Тебе нельзя болеть, — строго говорит он, завязывая хвосты шали нелепым узлом.
Кэри кивает. Болеть ей самой не нравится, а на чердаке прохладно.
— Смотри, — Сверр вытаскивает украденную книгу. — Давай, подвигайся ближе.
Куда уж ближе?
Между сундуком и старыми часами в облезлом корпусе, места немного. Но Кэри двигается, ерзает, устраиваясь на подушках. Она прижимается к Сверру, и тот кладет книгу ей на колени.
Желтые страницы, темные буквы.
И картинки.
На картинках люди, но почему-то голые и…
— Видишь, чего они делают? — Сверр склоняется над книгой.
— Вижу.
Глупости какие-то и…
…и странно…
— Дурочка, — Сверр вдруг сердится и книгу отбирает, поворачивается спиной. А спина у него тощая, позвонки торчат. Кэри гладит их, если она и виновата в чем-то, то ей очень жаль.
— Прости.
Она кладет голову ему на плечо, и Сверр выдыхает.
— Да ничего, ты просто маленькая еще… сиди тихо.
Он перелистывает страницы, то быстро, лихорадочно, то вдруг застывает, и дыхание его меняется, становится сбивчивым, нервным. И в какой-то миг он отталкивает Кэри.
— Иди, погуляй…
— Я не хочу!
Ей стыдно признаться, но на чердаке Кэри не чувствует себя спокойно. Однако Сверр разворачивается. Глаза у него почти белые, а губа странно задралась.
— Вали отсюда!
Он щипает Кэри. Больно же! И она, с трудом сдержав слезы — обида горше боли — выбирается из укрытия. Отходит недалеко и некоторое время просто стоит, прислушиваясь к сбивчивому дыханию Сверра.
Что она сделала не так?
Или дело в книге… Кэри ждет и ждет. Ей хочется в туалет, но чердак огромен, а она не помнит дорогу назад и боится заблудиться среди белых призраков мебели. Следы почти исчезли в пыли.
Сумрачно.
Сквозь чердачное окно проникает свет, и в столпах его пляшет пыль.
А на протянутую руку Кэри присаживается солнечный зайчик.
Страх исчезает.
Кэри бредет, касаясь кончиками пальцев старого шкафа, слишком большого, чтобы его спрятали под тканным пологом. И шкаф приоткрывает дверцу. В нем, в чехлах, висят еще старые платья, вышедшие из моды, но слишком роскошные, чтобы просто их выбросить. Кэри расстегивает пуговицы и трогает ткани, жесткую парчу и мягкий, гладкий атлас… за шкафом скрыт древний клавесин.
Кэри хотела бы научиться играть, но леди Эдганг запретила прикасаться к инструменту. Выродку ни к чему лишние знания, а от звуков музыки у леди Эдганг мигрень начинается. Но здесь ее нет и, подтянув кресло, Кэри забирается в него. Она поднимает крышку и касается клавиш. Дребезжащий жалобный звук нарушает тишину чердака. И еще один. Клавесин слишком долго молчал, голос его ломкий, осипший, был неприятен, но Кэри продолжала собирать ноты в подобие мелодии. Она так увлеклась, что не заметила, как появился Сверр.
— Не останавливайся, — он присел на пол и устроил голову у нее на коленях. — Прости.
— Ничего.
Обида подкатилась комком к горлу.
— Врешь, — Сверр погладил руку. — Прости, Кэри, но… мне не следовало тянуть тебя сюда.
Он смотрел снизу вверх, и в светлых прозрачных глазах его скрывались солнечные зайчики.
— Ты не сердишься?
— На тебя?
На него невозможно сердиться, потому как без Сверра в этом доме Кэри, наверное, совсем бы не жилось.
— На меня, — Сверр прижал ладонь к губам. — Пыльная какая… скажи своей надзирательнице, что я тебя заставил.
И мисс Элшби, еще живая и увлеченная очередным романом, подожмет губы, поправит круглые очечки, за которыми скрываются круглые же, слегка навыкате, глаза, но промолчит. Правда, через день или два она накажет Кэри за иной проступок, какую-нибудь мелочь, на которую в ином случае не обратила бы внимания, но… такова цена.
И Кэри готова ее заплатить.
— Не сержусь, — она касается светлых волос брата. И ленту стягивает. Ему не нравится, когда они связаны, у Сверра голова начинает болеть, а Кэри гасит головную боль, разбирая волосы по прядке. Она зажимает эти прядки между пальцев и тянет, медленно, представляя, что вместе с ними вытягивает их головы Сверра темную муть, клейкую, вязкую, на деготь похожую…
— Ты хорошая, — Сверр закрывает глаза. — А играешь отвратно.
— Просто не умею.
Он знает про запрет и пока не решается перечить матери. До Каменного лога остается два года, но Сверр уедет раньше. Домашнее обучение прекратиться, и его отправят-таки в школу. Леди Эдганг выйдет провожать экипаж и в кои-то веки не сумеет сдержать слез. Только вот смотреть Сверр будет не на нее…
…он вернется на каникулы и первым делом проберется в комнату Кэри.
— Здравствуй, сестричка, — в темном школьном кителе Сверр будет выглядеть чужим, незнакомым и странно-повзрослевшим. Но он обнимет, закружит и, поставив на землю, скажет: — Спасибо, что писала.
Каждый день.
И письма скапливались. Кэри прятала их под матрасом, а когда старый Эдди, конюх, отправлялся в город, ему отдавала. Значит, доходили…
— Если бы ты знала, — Сверр будет держать ее крепко, — как мне не хватало тебя…
…Кэри отвернулась и часто заморгала.
Почему память не отпускает ее? Сверра нет, но он все равно рядом, уже и не враг, но и не друг. Брат, который однажды превратился в чудовище. Или же чудовище, что очень долго притворялось братом.
Как ей понять, что было тогда?
И как разобраться в том, что еще будет?
Кэри умылась — вода в кувшине остыла за ночь, но холод унес и печаль. А механическое сердце едва слышно тикало, двигая стрелки по крохотному циферблату. В этом новом, подаренном ей времени. Кэри не станет грустить.
Тем более что ее сегодня ждут…
…и не только у леди Грай.
Ригер мерил холл шагами. Он был взбудоражен и, кажется, пьян. И Фредерик, замерев у порога, следил за незваным гостем.
— А, мышка Кэри соизволила проснуться! — Ригер пошатнулся и раскрыл объятья, но Кэри ускользнула. — Не поцелуешь старого знакомого?
— Нет.
— Леди, вам не следует… — лицо Фредерика выражало крайнюю степень неодобрения. Кажется, он сожалел, что вообще пустил Ригера на порог.
— Не волнуйтесь, я справлюсь сама.
— Справится. Наша мышка Кэри со всем справится, — засмеялся Ригер. От него несло не только перегаром, но и дешевыми духами, которыми пользовались девицы в борделе. — Она у нас только выглядит тихоней… а на самом-то деле… ах нет, не скажу. Ты слишком благопристоен, Фредди, чтобы слышать такое. Еще сердце прихватит ненароком, Брокк мне такого не простит.
— Ты пьян.
— Пьян, — Ригер отвесил шутовской поклон, и лицо его покраснело, под глазами набрякли мешки, а на брусвяного цвета жилете виднелись засохшие желтые пятна. — Но это не помешает мне сохранить нашу маленькую тайну.
Кэри испытала огромное желание ударить эту сволочь.
— Идем.
Она развернулась, строго велев себе успокоиться. Ригер вновь проигрался и пришел за деньгами, уверенный, что ему не откажут. И Кэри даст денег…
Он шел за ней, сунув пальцы за лацканы сюртука, покачиваясь и насвистывая веселую мелодию.
О том, что подумают слуги, Кэри старалась не думать. В конце концов, она делает то, что велел сделать муж и… и жаль, что его нет рядом. Почему-то казалось, что в присутствии Брокка Ригер вел бы себя иначе.
В сиреневой гостиной камин не разжигали. И окна затянуло толстой коркой льда. Проникающий свет сгущал краски, и светло-лиловые обои казались почти черными. Мебель — массивной, а сама комната — крохотной.
— Вот, — Кэри расстегнула ридикюль и вытащила конверт, заготовленный загодя.
— А… мышка Кэри все-таки приняла правильное решение, — он не спешил забрать деньги, но стоял, чересчур близко, разглядывал ее с каким-то новым выражением в глазах. — Какая послушная девочка…
— Бери и убирайся.
— Возьму, — Ригер выхватил конверт и заглянул внутрь. — Маловато…
— Сколько просил.
— Значит, маловато просил, — он осклабился. — Мне нужно больше…
…и правильно она сделала, решившись рассказать.
— Сколько?
— Триста.
— У меня нет столько… наличными.
— Я и на чек согласен… или натурой… — он захихикал и протянул руку, но Кэри не позволила себя коснуться.
— Уймись.
Чек она выпишет, пусть бы и не понимает, зачем Брокк велел платить.
— Будет тебе чек.
И деньги, которых надолго не хватит. Когда он вернется вновь? И сколько попросит снова?
Ригер следил за каждым ее движением, внимательно, как-то слишком уж жадно. И чек выхватил из пальцев, помахал, подсушив чернила, и спрятал во внутренний карман жилета.
— А теперь уходи, — Кэри мутило от одного вида этого нелепого существа.
— Куда спешить, мышка-малышка… твоего супруга ведь нет дома? Конечно, нет… он снова занят… всегда занят… он на работе женат… — Ригер наступал, а Кэри пятилась, пока не уперлась в старый комод. — Не убегай, давай поиграем…
Он протянул руку, коснулся влажными пальцами щеки.
— Прекрати, — страх мешался с непонятной несвойственной прежде яростью. — Прекрати или…
— Что? Забыла, братца твоего больше нет…
У него дикие больные глаза. Он все еще переживает новый проигрыш, и готов злость сорвать на Кэри.
— Нет, — она не отвела взгляд. — Но есть я… мы с ним одной крови, Ригер. Не забыл?
Он убрал руку.
Боится?
— Ты…
— Не посмею тебя тронуть? — Кэри оскалилась, позволив живому железу выбраться. Капельки на щеках, на шее, на коже. — Почему, Ригер? Что меня остановит? Мне это даже выгодно. Избавлюсь от тебя раз и навсегда… скажу, что ты меня домогаться пытался, а Фредерик подтвердит…
Теперь Ригер пятился.
— Ты… ненормальная…
— Возможно, но, — Кэри коснулась языком губы, — если ты еще раз ко мне прикоснешься, я размозжу тебе голову. Ясно?
Сволочь.
Хитрая, но трусливая сволочь.
Он сбежал, оставив после себя запах перегара. Кэри распахнула окно и, зачерпнув горсть рыхлого снега, сдавила в руке. Холод опалял. И снег таял, тек водой сквозь стиснутые пальцы.
Вода — это не слезы.
— Леди, все хорошо? — Фредерик, нарушив неписанные правила, заглянул в гостиную.
— Да, — Кэри улыбнулась и провела влажными пальцами по щеке. — Все замечательно.
Она не позволит больше портить себе жизнь.
Никому.
Глава 26
Время.
Тянется.
Минута к минуте. Шелест воды, где-то далеко, но сам этот звук вызывает жажду. И Кейрен часто сглатывает. Нет, фляга еще треть полна, но… надо беречь.
Время.
Тянется.
Холод сотней тысяч игл пробирается под кожу. Порой Кейрену начинает казаться, что кожи на нем не осталось вовсе, содрали ее наждаком скал, срезали по лоскутку. И он стискивает зубы, приказывая себе терпеть.
Время.
Удары сердца отмеряют его, ненадежно, но иных часов нет. Поневоле с тоской вспоминается безвозвратно потерянный брегет. Впрочем, может и лучше. В безвременьи есть свои плюсы.
Только бы не околеть.
Но тянется, все еще тянется.
— Ты не спишь? — шепот Таннис, и мягкие губы ее касаются шеи. Она, словно вдруг вспомнив о приличиях, пытается отстраниться.
— Не сплю.
Не позволит. Прижимает крепче.
— Лежи смирно. Вдвоем теплей.
Она горячая и мягкая, правда, воняет подземным грибом, и с каждой минутой вонь эта крепнет. Но и сам Кейрен вряд ли пахнет много лучше. Странно, что у него вообще нюх не отбило.
— А… а если у нас не получится выбраться?
Таннис дрожит и, кажется, сама не замечает этой дрожи.
— Выйдет.
Кейрен старается говорить уверенно, но она чувствует ложь и хмыкает.
— Ты сам в это не веришь.
— Просто я невезучий.
— Слушай, — ей все-таки не лежится спокойно, ерзает, пытаясь перевернуться на спину, но тут же шипит, верно, острые камни пробивают и кожанку, и толстый свитер. Под свитером у нее разношенная и очень мягкая рубашка, а под нею — кожа, горячая, влажноватая. — Можно личный вопрос?
— Я не женат.
Она замирает и отворачивается.
Ну да, не женат, хотя… отец заговаривал, что следовало бы. И матушка не единожды намекала, однако Кейрен предпочитал намеки не слышать. Арнлог вот женился… и Лиулфр… Фолки опять же помолвлен, а матушке все неймется.
Шестеро внуков ей мало…
Или просто свадьбы устраивать понравилось?
Но нет, Кейрен не собирался в ближайшем будущем связывать себя обязательствами.
— Да я не о том, — Таннис все же перевернулась на другой бок, пожаловавшись, — рука затекла.
— Эта?
Он нашел ее руку и принялся растирать.
— Так вот, я про другое хотела… куда у тебя хвост девается?
— Что?
От такого вопроса Кейрен опешил, Таннис же, приподнявшись на локте, объяснила.
— Ну, когда ты собака…
— Пес…
— Пес, — послушно исправилась она, — у тебя хвост есть. С кисточкой.
О да, сколько он из-за этой кисточки насмешек вытерпел, как-то даже обгрызть пытался, но не вышло.
— Есть, — осторожно согласился Кейрен.
— Так вот, что я думала. Ну с ногами оно понятно, ноги они ноги и есть. С руками тоже. С головой. А вот с хвостом… откуда он берется?
— Не знаю. Я как-то вот не задумывался.
— Жаль…
Таннис замолчала, правда, молчание длилось недолго.
— Слушай… а зачем он вообще нужен?
— Хвост? — на всякий случай уточнил Кейрен.
— Ага…
— Если у меня, то… — он вздохнул и признался. — Для красоты. На самом деле он другим быть должен. Хвост — тоже оружие. Как плеть или вроде того. Райдо, наш средний, ударом хвоста полено перешибить способен…
…был способен.
Кейрен соврал, сказав, что шрамов не осталось.
Остались. В последний раз, когда он видел брата, то не узнал. Красавец Райдо превратился в… существо с потухшим каким-то безразличным взглядом. Белая лоснящаяся кожа, неестественная, точно воском натертая, натянутая на скулах. И сами скулы торчат, кажется, что сквозь эту кожу проглядывает синеватая кость. Рубцы опять же. Толстые. Красные. Они не разглаживались, но то и дело вскрывались, выпуская порцию черной, отравленной разрыв-цветами крови.
Райдо ходил очень медленно, по-стариковски сгорбившись. Он опирался на трость и шоркал ногами, словно боялся, что если оторвет их от пола, то не удержится, рухнет.
Однажды и рухнул, промахнувшись мимо ступени.
И когда Кейрен подал руку, пытаясь помочь, глянул так, что… показалось, ударит. А Райдо лишь оскалился и проворчал:
— Спасибо, младшенький…
Он и разговаривал мало, когда нельзя было молчать, отвечая на вопросы скупо, раздраженно. Время от времени на теле его вырастала очередная шишка, и в доме появлялся хирург. Тот ли, что некогда спас Кейрена? Другой ли? Седой и строгий в черном костюме с белым воротничком, с длинными узкими ладонями и пальцами, которые казались неестественно гибкими, будто вовсе лишенными суставов. Хирург поднимался наверх, и матушка оставалась в гостиной, приказывала подать чай, но к нему не притрагивалась, замирала, вслушиваясь в то, что происходит где-то в доме.
Наверх несли таз и медный чайник с кипятком, чистые повязки, проглаженные с двух сторон — матушка лично следила за тем, чтобы приказы врача выполнялись со всем возможным тщанием. Туда же поднимался адъютант, совсем еще мальчишка, но рядом с ним мальчишкой Кейрен ощущал себя.
Райдо сносил визиты врача молча.
И к опиумной настойке не прикасался.
И запрещал входить в комнату всем, кроме Кейрена.
— Заходи, младшенький, — ворчал он и пытался улыбнуться. Но сшитое из лоскутов лицо не поддавалось, и улыбка выходила кривой. — Расскажи, чего в мире творится. Выпить налей.
Пил он много, и отнюдь не вино, но никто, даже мама, не смел упрекнуть его в прискорбном пристрастии. Кейрен попытался однажды, но остановился, заметив, как полыхнули и погасли синие глаза Райдо.
— А что мне еще остается, младшенький? — Райдо поерзал, пытаясь сесть в постели. Неловко задел подушку, и она упала на пол. А Райдо наклонился было за ней, но оскалившись, отпрянул.
Больно.
Ему каждую минуту больно.
И наверное, зря он отказывается от опиума, способного хотя бы ненадолго облегчить эту боль. Он и сам понимает, оттого взгляд то и дело задерживается на узком флаконе, заткнутом крышкой.
— Я могу… — Кейрен поднял подушку и взял флакон.
— Ничего ты не можешь, младшенький, — Райдо все-таки сел, упираясь затылком в изголовье кровати. — И никто не может.
Кейрен поставил флакон на место.
— Сядь.
Сел.
— Ты такой же послушный, как и был. Хоть что-то не меняется. Может, и к лучшему, что не меняется… чушь несу?
— Немного. Мама… беспокоится.
— Знаю. Мне жаль, — глаза Райдо слезились, и он раздраженно смахивал слезы. — Но лучше пусть там беспокоится, чем… видит меня таким. Завтра уже выйду.
Он и вправду быстро вставал на ноги и спускался к завтраку, занимал свое обычное место за столом и долго, раздраженно ковырялся в тарелке. Ел же мало, и порой Кейрену казалось, что брат лишь заставляет себя есть, что с куда большей охотой он бы позволил себе сдохнуть от голода, или отравиться солодовым виски, или просто умереть, сдавшись.