Но держался.
— Скажи, что в няньках я не нуждаюсь.
Райдо раздражался. От боли? От заботы, которая подчеркивала его немощность? Или от понимания, что без этой заботы он не выживет? Или просто от знания, что и с нею он не выживет?
— Вижу, сообразил, — он протянул Кейрену пустой стакан, велев: — Плесни еще. И не жалей.
Бутылки с виски стояли на столике, заслоняя полупустой флакон с опиумом.
— Иногда, — Райдо заметил взгляд, — моих сил не хватает. Я… трус.
— Нет.
— Трус, младшенький, иначе решил бы вопрос раз и навсегда. А я тяну. Знаю, что эта штука не остановится, пока не сожрет меня полностью. Что раз от раза будет только хуже, и терплю. Чего ради? На что надеюсь?
На чудо.
И мама, которая смотрела на Кейрена с такой надеждой, и остальные… и даже отец, появлявшийся в доме редко, старательно обходил в разговорах опасные темы. А Райдо умирал. Медленно. Мучительно. Живое железо боролось в нем с творением альвов. Победит ли?
Сомнительно.
И когда Райдо захотел уехать, его не стали задерживать. Правда, мама опять плакала, а он хмурился, ворчал, что давным-давно вырос и хочет пожить самостоятельно. Что если ему пожаловали усадьбу, то надо хотя бы взглянуть на владения. И вообще, он ничего, кроме войны не видел, а усадьба, говорят, красивая. Там яблони по весне цветут… и матушка, если пожелает, сможет Райдо навещать.
Он и писать обещал.
Сдержал слово. Письма приходили еженедельно, серые конверты, запечатанные сургучом. Внутри — серые же листы бумаги, несколько строк, выведенных аккуратным почерком, правда, буквы крупные, потому как Райдо тяжело управляться с пером, а самописцев он не признает принципиально.
Всегда одно и то же.
Стоит хорошая погода. Чувствую себя отлично.
Скучаю.
Иду на поправку.
Вежливая ложь, в которую мама верит. А Кейрен не смеет разрушать эту веру, да и она сама, невзирая на вежливые приглашения — а Райдо в каждом письме зовет ее погостить — не спешит заглянуть в «Яблоневый дол». На расстоянии верится легче…
— Эй, — Таннис погладила щеку. — Я не то спросила, да?
— То.
Кейрен сдавил ее, понимая, что причиняет боль, но не способный отпустить. Она же не стала вырываться, обвила руками шею, коснулась волос.
— Забавный ты.
— Чем?
— Просто… то улыбаешься, притворяешься, что тебе весело, то вдруг думаешь о чем-то… и со мной вот разговариваешь.
— А не должен?
— Не знаю… такие как ты…
— Какие?
— Другие, — очень серьезно сказала Таннис. — Те, кто в Верхнем городе живет. Я выбиралась на ту сторону реки. Гуляла просто. Смотрела. Витрины там… платья красивые… я хочу себе такое…
— Я тебе куплю.
— Не надо. Я сама себе куплю.
Самостоятельная.
И теплая, но этого тепла мало для двоих… сколько еще ждать? Долго. А она — человек и слабее, и Кейрен должен найти выход, но он не представляет, что ему делать.
Младшенький.
Бестолковый и вечно влипающий в неприятности.
— Так вот, меня если и замечали, то смотрели так… как будто я грязная. Или вшивая… или вообще права не имею там ходить.
— Имеешь, — Кейрену хотелось утешить ее.
И не хотелось отпускать.
— Другие думают иначе, но… — она сжала кулаки, — мне плевать. Я все равно выберусь. И стану леди. Веришь?
— Конечно.
Станет. У нее хватит упорства и силы воли стать похожей на леди.
— Ты выберешься, — он гладил ее по напряженной спине, по плечам, по рукам, слишком сильным для женщины. — И когда все закончится, ты запишешься на курсы.
— Какие?
— Для девушек. Есть специальные, где учат этикету. И домоводству. И изящным искусствам… и многому другому.
Таннис слушала внимательно.
Примут ли ее?
Если заплатить, то примут, но как?
Она ведь сама понимает, насколько чужда миру Верхнего города. Слишком эмоциональная, яркая, прямая и… грубая. Таннис выделяется и манерами, и речью, да и внешность ее сама по себе вызывающа.
Отговорить? Нанять учителей? Она не согласится, просто не поймет, насколько оскорбительной может быть вежливость.
Кейрен усмехнулся. Не успев развязаться с настоящим, он уже о будущем думает.
— Ты… ведь не солгал, когда говорил, что поможешь?
— Нет.
— Я тебе верю, — Таннис вздыхает очень-очень тихо. — Знаешь, иногда мне начинает казаться, что я забыла, как выглядит солнце, что я здесь всегда жила. Даже если наверху, то все равно под землей.
— Оно желтое и круглое.
Время.
Разделенное пополам. И горькое.
И услышав далекий пока шорох, Кейрен сжимает ее руку. Таннис понимает без слов. Она замолкает и отстраняется, отпускает его. Видит, кажется, защиту, единственную и вряд ли надежную. У него никогда не получалось воевать.
Младшенький…
Райдо всегда называл его именно так, с оскорбительным, как некогда казалось, снисхождением. Но Кейрен не виноват, что родился слабее братьев. Мама вообще не устает повторять, что ей девочку пророчили. И цвет чешуи этот. И сама она мягкая, тонкая, не способная защитить от клинка ли, клыков ли. И кисточка растреклятая.
Куда девается хвост?
А в самом деле, куда?
Не важно. Главное, что Кейрен не собирается отступать. Насколько его хватит? Двое, трое… сколько получится.
Шелест. Шорох… не тень на стене — в темноте сложно различить хоть что-то. Смрад, который шибает в нос, вытесняя прочие запахи. И рык удается сдержать с трудом.
Не хищники — падальщики.
Трусливые, но если стаей… ничего, как-нибудь… и этот тоже уходит. Снова время. Снова ожидание и жажда, которая мучит, пожалуй, сильней холода. Кажется, язык присох к нёбу, но Кейрен с раздражением заставляет себя отвлечься.
— Ушли, — он возвращается на место, обнимает женщину, которая с трудом сдерживает всхлип.
— Я их боюсь… никого не боюсь, даже умереть. А их вот… не знаю, почему, — она говорит так, что слова скорее угадываются, чем слышатся. — И не того, что убьют… а просто…
— Мы выберемся.
— Конечно, — Таннис хочется в это верить. — Выберемся… и ты поймаешь Грента… и того, кто делает бомбы… настоящего, а не… а я пойду на курсы и стану леди. Куплю себе платье… как ты думаешь, мне пойдет платье?
— Думаю, в платье ты будешь обворожительно.
— Благодарю за комплемент, — церемонно ответила Таннис и добавила. — Но платье я все равно себе куплю сама.
— Как скажешь… упрямое создание.
Она зевнула и как-то, расслабившись вдруг, пробормотала:
— Я тебе верю…
Кейрен услышал их издали.
Протяжный назойливый вой сирены, который, отражаясь от каменных стен, дробился. Звук пробирал до костей, и Таннис, вздрогнув, попыталась вскочить.
— Спокойно, — он стиснул ее, — это свои.
— Для кого? — зло поинтересовалась она.
— Для меня. И для тебя. Ты же говорила, что веришь мне. Веришь?
Молчание. И далекий грохот, будто лавина сошла.
— Веришь? — Кейрен повторил вопрос.
— Верю, — словно нехотя ответила она. — Ты… ты же не бросишь меня?
Не бросит.
Он держал ее, чувствуя, как смыкается кольцо. И потом, поняв, что можно выйти, вышел первым. Выбрался, сполз по камню, цепляясь за показавшуюся гладкой поверхность его пальцами. И те, занемевшие, потерявшие чувствительность, все-таки выдержали вес его тела.
Не упал.
Остановился, прижался к камню спиной. Ждал, дыша судорожно и часто.
И когда в черном зеве прохода показался свет, зыбкий, желтый и после долгой темноты ослепительный, Кейрен поднял руки, крикнув:
— Я здесь!
Замер в напряженном ожидании. С его-то везением и на подземников нарваться недолго. Но нет, тень замерла, велев:
— Представьтесь.
— Кейрен из рода Мягкого олова. Следователь по особым делам… с кем разговариваю?
— Гаршем из рода Темной ртути. Нюхач.
Он приближался медленно, осторожно.
А по следу шли трое, которые напряженно вглядывались в темноту.
— Случилось познакомиться с местными обитателями, — пояснил Гаршем, вежливо кланяясь.
Невысокий изящный, с темными волосами, собранными в хвост на макушке, он пребывал в постоянном движении. И если уж случалось замереть на несколько мгновений, то Гаршем хмурился, а тонкие цепкие пальцы его принимались теребить ленточки, которые во множестве были нашиты на жилет.
— Понимаю, имел счастье познакомиться, — Кейрен вдруг подумал, что выглядит он преотвратно, не говоря уже о запахе, который от него исходит.
Наверх.
К родной квартирке, ныне представлявшейся самым чудесным местом на земле, к горячей ванне и камину, нормальному обеду, коньяку и газетам, визитным карточкам и письмам, скопившимся за время его отсутствия…
Вернется.
Но сначала завершит начатое.
— Со мной девушка. Свидетельница…
…вряд ли начальство обрадует этот статус.
Вернется.
Но сначала завершит начатое.
— Со мной девушка. Свидетельница…
…вряд ли начальство обрадует этот статус.
Был спуск и Таннис, которая вцепилась в его руку и не отпускала, несмотря на косые насмешливые взгляды. И подъем. Пещера, куда выволакивали тела.
— Королевские алхимики будут рады подарку, — заметил Гаршем, дернув носом. Носом он обладал чудесным, длинным, массивным с вывернутыми ноздрями, из которых торчали рыжие курчавые волоски. — Вообще, кажется, мы недостаточно внимания уделяли тому, что находится под городом.
В лиловых глазах нюхача горел азарт.
И Кейрен готов был поклясться, что отныне спокойной жизни подземного короля настал конец.
Впрочем, не сожалеть же об этом?
Поднимали по старой лестнице, проржавевшей настолько, что некоторые ступени явно прогибались под весом Кейрена. И Таннис, карабкаясь вверх, цепляясь за перила, тихо материлась.
А на поверхности оба ослепли.
День. И солнце, какое-то невообразимо яркое. От света режет глаза и слезы сами сыплются. Кто-то дергает, спрашивает, а голоса громом отдаются в висках. Кейрен трясет головой, но становится лишь хуже.
Что-то суют в руки.
Требуют выпить. Он пьет и кашляет, до того обжигающая жидкость.
На плечи набрасывают теплый плащ, но… вдвоем все равно теплей. И странно, что мерзнуть он начал только сейчас.
— Все будет хорошо, — он кричит Таннис, силясь прорваться сквозь гул в голове. — Все будет хорошо…
Уже Кейрен держится за нее, не то опасаясь, что заберут, не то — что она сама, упрямая испуганная женщина, — а ее страх он ощущает едва ли не острее, чем собственный, — сбежит.
Экипаж. И шторки задернуты.
Блаженство полумрака. Скрип рессор. Колеса громыхают по мостовой, звенят подковы.
— Пройдет, — Кейрен прижимает свою свидетельницу к себе и гладит по грязным слипшимся волосам. — Это потому что мы выбрались… и здесь света много, а там — темнота… и тихо.
Она кивает и все равно дрожит.
Холод тому виной?
Или… ей страшно? Ничего, Кейрен сумеет справиться с ее страхами. Вот только надо до управления добраться и…
…экипаж остановился перед знакомым серым зданием. Невысокое, странно приземистое, оно, казалось, прочно вросло в землю. И бордюр из красного кирпича, единственное украшение, лишь подчеркивал тяжеловесное уродство строения.
Главная лестница. Дубовая дверь с длинной бронзовой ручкой, которую дежурным дважды в день вменялось натирать до блеска. Каменный пол и отраженные в темном граните огоньки, создававшие иллюзию бездонного колодца.
Стойка из темного дерева. И седые бакенбарды констебля Доусона. За широкой его спиной виднеется секретер с множеством ящиков, в которые раскладывали почту. Медный колокольчик дремлет, и витой шнур, поднимавшийся к главному колоколу, покачивается. А Доусон разминает пальцы, точно раздумывая, не стоит ли поднять тревогу.
— Здесь так… — Таннис запнулась и покрепче вцепилась в его руку. Должно быть странно они выглядят со стороны. Доусон вон хмурится и бакенбарды оглаживает, что означает высшую степень неодобрения.
— Не обращай внимания.
Кейрен вдруг осознает, что он по сути бос, носки и те съехали.
И одет в рванье.
Грязен. Наверняка, похож на бродягу… и отцу ведь донесут… придется рассказывать, если не все, то многое. Он снова будет недоволен и заговорит о том, что служба Кейрену не дается, а значит, имеет смысл заняться чем-нибудь другим.
И маме будет спокойней. Она переволновалась.
Снова плакала.
Проклятье… тысячу раз проклятье… он мог вынести что угодно, кроме маминых слез. Сразу начинал чувствовать себя виноватым.
— Идем, — вцепившись в локоть Таннис, Кейрен потащил ее по коридору, не позволяя оглядеться.
Лестница. И дама-секретарь, сухопарая, в сером строгом платье, вынуждена прижаться к стене. Она морщится, не скрывая брезгливости, и спешит достать из рукава носовой платок.
Ну да, воняет…
…и следовало бы для начала домой заглянуть, но…
Позже.
Дверь в его кабинет заперта, и Кейрен понимает, что ключ его остался где-то в подземелье, а за новым нужно спускаться к Доусону и…
— Я подумал, что тебе пригодится, — Филипп, который прежде не пытался даже притвориться дружелюбным, протянул медный ключ. — Тебя наш вызывает. Желает лично послушать о приключениях.
При этих словах Филипп поднял глаза к потолку.
— Мне надо…
Вымыться.
Переодеться. И вычесать блох, которых он, кажется, умудрился подхватить.
— Послушай совета, мальчик, — Филипп сам вставил ключ и повернул, зло, вымещая на металле раздражение. — Тебе надо появиться пред ним так, как ты выглядишь сейчас. Тогда, глядишь, тебя и пожалеют.
Кейрен не нуждается в жалости.
— Ты на волосок от увольнения, — сказал Филипп, распахивая дверь. — И пожалуй, только твой папочка и удерживает старика от того, чтобы сразу тебя вышвырнуть. Не зли его.
В этом все дело.
Снова.
Отец, который вроде бы и был за перевалом, все еще стоял за плечами Кейрена. И доказать, что на самом деле отец вовсе не помогал устроиться в управление, и уж точно не способствовал карьерному росту, не выйдет.
Все уже решили. Обсудили… и вынесли приговор.
— Давай, давай, — Филипп не спешил войти. — А за девкой твоей я присмотрю.
Идти надо.
Тормир из рода Зеленой сурьмы — давний приятель отца. И не скрывает, что будет рад оказать тому услугу, а значит… нельзя рисковать.
— Посиди здесь, — Кейрен стянул плед, в который до сих пор кутался, и набросил на плечи Таннис. Провел по волосам, успокаивая. — Я скоро вернусь. Филипп, распорядись, пусть ей принесут чая. Горячего. И поесть чего-нибудь.
— Конечно, — не скрывая насмешки, ответил Филипп. — Куда ж мы без горячего… и это, Мастеру спасибо скажи. Без него тебя бы долго не хватились.
Мастер-оружейник.
Бомбы.
И взрывы. Тот городской дом… кому отдали дело? И вернут ли Кейрену? Должны вернуть и…
Тормир из рода Зеленой сурьмы, прозванный подчиненными Большим Молотом, занимал пост главы полицейского управления последние двадцать лет. Поговаривали, что должность эта была создана специально для него, и что серый особняк был выстроен с учетом пожеланий Молота, оттого и так замечательно они друг к другу подходят.
Тормир носил серые сюртуки, скроенные по фигуре, но делавшие эту самую фигуру нарочито тяжеловесной, неуклюжей. Впрочем, многие, кто сталкивался с Молотом, утверждали, что будто бы эта неуклюжесть весьма обманчива, а на самом деле Тормир ловок. О силе же его и вправду легенды ходили, как и о дурном, вспыльчивом нраве. В припадке ярости, которые были нередки, он, случалось, запускал в провинившегося подчиненного всем, что под руку подворачивалось.
И сейчас Кейрен ощущал себя крайне неуютно.
Он стоял, спрятав руки за спину, стараясь не смотреть в глаза начальству.
— Ну? — Тормир подпер кулаками массивный подбородок. — Я слушаю.
— Я… виноват.
— Виноват, — благосклонно кивнул Молот. — Это без сомнений, но я все же слушаю… как, объясни мне, ты…
Он все-таки сорвался на крик, и дама-секретарь, заглянувшая было в кабинет, выскочила с неподобающей возрасту и положению поспешностью.
Кейрен молчал.
Ждал.
Знал, что кричать Тормир способен долго, выражаясь с изысканной витиеватостью, которая снискала немалое почтение среди подчиненных, но откричавшись, он безвольно оседал в кожаном кресле, обитом темно-багряной кожей, и взмахом руки разрешал говорить.
— Ты, — Молот выдвинул ящик и, достав початую бутылку виски, зубами вытащил пробку. — Понимаешь, щенок недоделанный, что тут было?
— Простите.
— Не прощу… а если бы ты свою дурную шею свернул? Как бы я твоему отцу в глаза смотрел?
— Как-нибудь.
— Не дерзи, — Тормир погрозил пальцем. Виски он хлебал из горлышка, после каждого глотка шумно отфыркиваясь. — Садись. Пить будешь?
— Буду, — не стал отказываться Кейрен. И предупредил. — Я грязный.
— Ты не просто грязный. Ты… как в дерьме искупался.
Это определение было недалеко от истины.
— Но все равно садись, сказал.
Он плеснул виски в широкий стакан и буркнул:
— Пороть тебя некому.
— Некому, — Кейрен покаянно склонил голову, не особо, правда, рассчитывая на снисхождение. — Но у меня есть зацепка… если повезет, мы закроем это дело.
Он говорил, стараясь держаться с достоинством, хотя подозревал, что получалось не очень хорошо, и злился на себя, волновался, ерзал, отчего волновался еще больше. А Тормир, сцепив руки, молчал.
Слушал.
И постукивал пальцем по столешнице. Звук получался глухим, раздражающим.
— Вот оно как… — Тормир поднялся.
Двигался он медленно, вальяжно и, очутившись за спиной Кейрена, отвесил затрещину.