Поначалу я каждый раз находила другой ответ на это его дурацкое «я дома». Например «а я подумала, что это ночная пицца» или «вы не ошиблись адресом, сэр?». Вообще он считает меня остроумной, и я слышала, как он несколько раз повторял мои слова приятелям даже с некоторой гордостью. Он способен гордиться чем угодно — своим очередным унылым Nissan, удачной игрой его университетской футбольной команды в сезоне семьдесят восьмого года… И даже моими шутками, в которых самое смешное, на мой взгляд, то, что я вовсе не считаю их шутками. Просто я почти всегда — если нет практических причин врать — говорю то, что думаю, и теми словами, которые первыми вспоминаются, а многим это кажется чертовски смешным, потому что наши знакомые никогда не говорят ничего подобного…
За столом Элайя демонстративно молчит. Я его знаю — это именно демонстрация, если бы он не хотел что-то сказать этим молчанием, он обязательно начал бы рассказывать какую-нибудь ерунду про совет директоров или еще о чем-нибудь, таком же непонятном и неинтересном мне. Уже давно я перестала интересоваться его жизнью, она кажется мне нелепой, суетливой и недостойной — все эти интриги в правлении, напряженные отношения между чуждыми и неприятными мне людьми. Он выбрал такую жизнь. Когда мы познакомились, она еще не поглотила его целиком, но постепенно он погружался в нее все глубже и, одновременно, уходил от меня все дальше. Выбирая между мною и бизнесом, он выбрал бизнес. Однажды я сказала ему об этом, и он пришел в настоящее бешенство, орал и топал ногами — как я смею судить его, ведь он работает, как мул, ради меня же, ради этого дома, чтоб он сгорел (тут я вздрогнула), ради того, чтобы у меня было все, что мне нужно!.. И посреди скандала я вдруг поняла: он действительно уверен в том, что говорит, и возражать ему бессмысленно. Тем более что я еще не придумала тогда, как именно возразить. Ведь он действительно зарабатывал на нашу жизнь… В общем, выход только один — надо прекратить мою зависимость от него, надо исключить возможность того, что он изменит свою жизнь, перестав в нее верить, а чтобы этого не случилось, его жизнь должна закончиться как можно скорей, пока он ее еще не изменил… Но, несмотря ни на что, и после этого важного скандала он продолжал заводить за столом разговоры обо всем, в том числе и о неприятных мне вещах, — например, о семейной жизни наших знакомых, — он просто не мог не говорить со мной, в этом смысле он был психологически зависим от меня не меньше, чем я от него в смысле материальном. За долгие годы он привык к этим разговорам и к скандалам, почти всегда следовавшим за ними, без этого он тосковал. Это было что-то вроде любви.
А сегодня он молчал. Допустить, чтобы он так и закончил обед в молчании, я не могла: один раз тишина, другой — и он сможет преодолеть свою зависимость. И я взяла на себя его роль — начала неприятный разговор, причем самым простым образом.
— Ты молчишь демонстративно, — сказала я и отложила салфетку, будто собралась встать. — Пожалуй, нам лучше обедать в разное время…
Он отреагировал, как никогда прежде: не заорал, не прошипел сквозь зубы «сука» и даже не встал из-за стола — вместо этого он очень мило мне улыбнулся и продолжил с большим аппетитом уничтожать тушеную баранину, которую, честно говоря, я приготовила отвратительно. Его улыбка была настолько неожиданной, что я пропустила удар и потеряла лицо.
— Ты так и будешь молчать?! — взвизгнула я, и мой крик наверняка донесся до соседской кухни, но я уже не могла остановиться. — В конце концов, лучше рассказал бы о своих идиотских делах, чем сидеть и улыбаться, как долбаный японец!
Но даже этот мой явный проигрыш мяча не смягчил его, и издевательство продолжилось. Все так же молча, с тенью той же доброй улыбки на лице, он доел жаркое, допил свой стакан австралийского красного, которое в последнее время мы обычно пили за обедом, утерся салфеткой, положил ее на скатерть… И только после этого, со все более милой улыбкой — с улыбкой, черт бы его взял! — глядя мне в глаза, спросил:
— А что бы ты хотела послушать, дорогая? Мне кажется, что тебе не очень интересны дела в моей компании… Может, лучше поставишь диск Генделя, которого ты так любишь? Во всяком случае, он всегда лежит на виду…
И, не дожидаясь моего ответа — да я и не могла ответить, поскольку от бешенства потеряла дар речи и обрела его только через час для телефонного разговора с моей лучшей подружкой Кэйт Маковски, — не дожидаясь ответа, он встал и вышел из столовой. И я слушала, как он поднимается в кабинет, бух, бух, бух по лестнице, а раньше у него была такая легкая походка…
Советоваться с Кэйт относительно столь важного дела, как убийство мужа, я не решалась. Кэйт была умница, но, в отличие от меня, легкомысленная, за это я ее и любила. Убийство ей наверняка показалось бы слишком серьезным решением проблемы, слишком лишенным юмора. А вот о неожиданной реакции Эла на мою вполне заурядную провокацию ссоры я ей рассказала. Она от всей души посмеялась над моим поражением — на другого человека я бы обиделась, но Кэйт прощала все — и дала прекрасный совет.
— Ты должна немедленно стать паинькой, — сказала она, — потому что, когда мужчина перестает орать и даже не пытается ударить кулаком по столу, чтобы не ударить тебя, дело плохо. Значит, он освобождается от тебя. Хуже может быть только одно из трех или все сразу: он сделает тебе дорогой подарок, или позовет поужинать в хороший ресторан, или, наконец, просто придет домой с букетом твоих любимых фиалок. Тогда пиши пропало, он свободен и либо уйдет от тебя в ближайшее время, либо, что еще хуже, всю оставшуюся жизнь проживет с тобой свободным человеком, чего допустить никак нельзя. Будь осторожна, не давай ему возможности отвечать на твои гадости наглой снисходительностью.
Я приняла к сведению то, что Кэйт сказала, даже не сделав поправки на естественную неискренность. С какой бы стати подруга давала прекрасный совет от чистого сердца? Но в ее рассуждениях — как всегда, надо признать — была логика и, что еще важнее, юмор. Я давно заметила, что сказанное с юмором почти всегда верно, в то время как совершенно серьезные рассуждения обычно скрывают ошибку в самом начале. Вот Кэйт шутя проникла в самую суть нашей с Элом ситуации…
Итак, прежде всего надо переменить тактику, стать тихой и покорной. Он готов к моей агрессии, а как только ее не станет, он растеряется — тут я его и обойду. И при этом надо, конечно, ускорить подготовку к окончательному решению вопроса… Кажется, именно так нацисты обозначали все эти свои газовые камеры, печи и прочие кошмары дурного вкуса — окончательное решение еврейского вопроса. Формулировка, следует признать, точная.
Я остановилась на отравлении.
* * *Если вам нужно срочно принять меры против древоточца, доставшегося вам вместе с комодом chippendale, который вы нашли на обычной гаражной распродаже, или привести в порядок все кладовые в доме, или починить лампу, которую вы нечаянно сдернули за шнур с каминной полки, или убить кого-нибудь — что вы сделаете? Конечно! Вы возьмете местную газету и откроете ее на странице объявлений: там всегда есть с полсотни предложений разных услуг.
Вот и в этот раз я устроилась на диване с телефонной трубкой, развернула газету, еще мокрую от травы на газоне, и начала читать все объявления подряд. Дошла я только до сообщения об открывшейся в нашем городке студии традиционного тибетского пения, которому брался научить за резонные деньги любого желающего господин Тан, — и в это время зазвонил, конечно, телефон. Пометив карандашом Тана, чтобы продолжить поиски после телефонного разговора, я ответила на звонок. Обычно я звонила Кэйт, она же мне — только в исключительных случаях, когда я, например, сидела на унитазе, проклиная лишнюю ложку майонеза в соусе, или возилась с эпилятором…
— Что ты делаешь, милая, разводишь крысиный яд для своего тирана или считаешь морщины на своей шее? — вместо того чтобы поздороваться, спросила она.
От упоминания крысиного яда мне едва не стало дурно, хотя я давно привыкла к тому, что в шутках Кэйт всегда есть много бо€льшая доля правды, чем в обычных шутках. Но откуда она все узнала?!
— Ждала твоего звонка, потому что если его не ждать, то ты обязательно позвонишь, — ответила я довольно резко, уж очень меня огорчил крысиный яд. А может, посоветоваться с нею, мелькнула мысль, ведь все равно она догадывается…
— Я не обижусь и не повешу трубку, не надейся, — она действительно нисколько не обиделась. — Я чувствую, что тебе необходим мой совет.
Мы обе замолчали, но через минуту я рискнула.
— Скажи, Кэтти, с чего бы ты начала, если бы тебе надо было решить… ну, некую проблему… конфиденциально… — тут меня, как мне показалось, осенило, — допустим, у меня есть некоторые подозрения относительно моего здоровья, и мне нужно найти доктора, который все проверит, не поднимая шума ни в каком случае…
— ЭЙДС?! — завопила она так, что я могла бы ее услышать без всякого телефона. — У тебя ЭЙДС?! Но он же не мог передаться через взгляд на того латиноса-бармена! А кроме него — от кого он мог бы у тебя взяться?
— Ты не все знаешь, — гордо сказала я, уже сама почти веря, что меня заразил случайный любовник, и вспоминая всякие эпизоды из фильмов с мотелями, неотразимыми негодяями и неудержимой страстью… — Это было случайно, минутное безумие… А теперь я не нахожу себе места от страха, но не хочу идти к нашему доктору Вэйнстайну, потому что потом… потом я уже не найду в себе сил обратиться к нему, если я еще чем-нибудь заболею…
— После ЭЙДС ты уже ничем не заболеешь, — мило пошутила Кэйт. — А Элу ты еще не сказала? Или у тебя после… после твоего грехопадения ничего не было с Элом? Как тебе удалось? У него что, уже проблемы с эрекцией?
За секунды, в которые она задавала свои неприличные и глупые вопросы, я сообразила, что все это — не такая уж хорошая выдумка.
— Никаких проблем у него нет, а у меня, боюсь, есть… Что касается Эла вообще… ты же знаешь, что у нас уже два года разные спальни… Ну, так что ты думаешь по этому поводу? Как мне найти то, что мне нужно — не совсем легальное, но и не вполне криминальное? Я сейчас смотрю нашу газетенку, эту паршивую «Эплвудскую хронику», но пока…
— Боже, в каком веке ты живешь?! — опять закричала она в трубку так, что у меня зачесалось в ухе. — Ты что, не слышала, что уже изобретен Интернет и в нем есть все? Например, все десять или сто миллионов врачей, которые тебе скажут, что вообще незащищенный секс опасен, особенно со случайными партнерами, но у тебя на этот раз обошлось благополучно…
— Значит, — оставаясь в своем образе милой дурочки, перебила я, — ты уверена, что искать следует в Интернете? И там есть то, что мне нужно?
— Сраная дура! — рявкнула вместо ответа Кэйт и бросила трубку.
Она бывает очень раздражительной, но обязательно извиняется потом и делает какие-нибудь безумные подарки. Однажды она назвала меня «алчной сукой», причем прилюдно, на заседании нашего совета «Женщины Эплвуда за аборты», но в тот же вечер стояла у моих дверей на коленях, протягивая коробочку с очень милыми сережками, мой камень — сапфир. Не сказать, чтобы крупные, но все же…
Я спокойно продолжила читать газетные объявления, собираясь заняться Интернетом ближе к вечеру. Но, дойдя до недвижимости в районе Пэрадайз Хиллз, недавно застроенном на противоположном берегу озера, и совсем немного подержанного Lamborghini, я поняла, что Кэйт и на этот раз была права — газета как носитель информации безнадежно устарела, надо включать ненавидимый мною лэптоп.
Впрочем, если использование техники необходимо и неизбежно, я управляюсь с нею не хуже нормальных людей. На следующее утро примерно через полчаса поисков, я прочла на экране то единственное объявление, которое было мне нужно: «специалист поможет в решении любых персональных проблем, конфиденциально, легально». К счастью, специалист дал не только свой e-mail адрес, но и номер телефона — терпеть не могу эти письма в пустоту! Никаких других подходящих объявлений не нашлось даже в Интернете.
* * *Голос в телефоне был симпатичный, немного с хрипотцой, но молодой.
— Я могу приехать к вам, мэм, — так ответил он на мой вопрос об адресе его офиса, или мастерской, или кабинета, не знаю, как это назвать. — Где вы живете?
Такая нежданная любезность меня смутила. Я привыкла к тому, что все специалисты, за исключением разве что сантехника, требуют везти предмет их деятельности к ним — все равно, сломавшуюся кофейную машину или больного дедушку. А располагаются их служебные помещения, как правило, где-нибудь на границе штата. И в поисках адреса мой GPS в машине — одно из немногих любимых мною электронных приспособлений! — сходит с ума, а когда я наконец стучу в ободранную дверь, обнаруживается, что прием закончился час назад, и специалист, черт бы его взял, уже подъезжает к аэропорту, чтобы улететь в родной Канзас на уикенд. Точнее, до вторника, мэм, нет, мэм, вы не ошиблись, сегодня четверг, но я ничем не могу вам помочь, я просто сосед, который присматривает за всем этим, когда он улетает в Канзас, бывали в Канзасе, мэм?..
Он сказал, что прекрасно знает Эплвуд, сам живет неподалеку и может приехать минут через сорок. Был полдень, среда, Эл должен был появиться не раньше половины шестого вечера, и я разборчиво продиктовала свой адрес. Что сказать этому парню, я уже придумала — меня осенило сегодня под утро. Мне нужны сильные снотворные, а врач не выписывает, это не совсем законно, но в том и проблема — без снотворных я не могу, а получить их обычным путем не могу тоже… Не очень складно, но довольно правдоподобно — правда всегда не очень на себя похожа.
Он выглядел примерно так, как и должен был выглядеть. Щетина на голове короче, чем на щеках, под старым полотняным пиджаком рубаха навыпуск, будто он впопыхах вылетел из спальни, слишком длинные джинсы, лежащие складками на не соответственно дорогих ботинках… Словом, настоящий специалист, из тех молодых, которые умеют все, но хотят чего-то такого, что мне непонятно — да и им, думаю, тоже. От выпивки не отказался и уселся с бутылкой пива в кресло, повернув его таким образом, что у меня остался выбор: либо стоять, причем за его спиной, либо сесть на диван к нему прямо лицом, через стеклянный столик.
— Я хочу предупредить вас, мэм, — начал он, будто мы уже час беседуем и обо всем договорились. — Во-первых, вы мне будете говорить правду, исключительно правду о ваших проблемах. Во-вторых, вы заплатите мне много, хотя вам будет казаться, что я ничего не сделал, только поболтал с вами. В-третьих, вы заплатите только после успешного преодоления ваших трудностей.
Я сразу забыла свою версию вранья и, словно под гипнозом, кивнула три раза.
— У вас проблемы в отношениях с мужем? — он продолжал тем же тоном если не старого знакомого, то домашнего доктора.
И я снова кивнула.
Через полчаса я рассказала ему все, кроме как о намерении убить Эла. Но об убийстве заговорил он сам.
— Другого решения вы не найдете, — сказал он (я уже знала, что его зовут Марком). — Любое другое приведет к потере денег вами, а следовательно, и мной — мой гонорар пропорционален сумме, которая вам достанется, и составит от нее тридцать процентов.
— Таким образом вы предлагаете свои услуги наемного убийцы, — меня начала бить сильная дрожь, потому что я вдруг поняла, что происходит. — Тридцать процентов — это много, но как вы собираетесь проверить, не обманываю ли я вас?
— Я найду способ, — он усмехнулся. — Странно… Вы интересуетесь, почему я доверяю вам, но не озабочены тем, можно ли доверять мне…
Увы, иногда, особенно когда разнервничаюсь, я забываю о том, что мне, с моими золотыми кудряшками, не положены мозги. Вот и сейчас, стараясь унять дрожь и начисто утратив чувство юмора, — что ни говори, я впервые нанимала киллера, — брякнула лишнее, да еще тоном человека, который привык делать умозаключения.
— Если вы не боитесь, что я вас обману, значит, собираетесь обмануть меня раньше, — вот что я сдуру сказала, но тут же спохватилась и добавила: — Такого принципа ведения дел придерживается мой муж Элайя, и он так часто повторяет это, что я запомнила.
Подняв глаза, я встретилась взглядом с Марком, он смотрел на меня с интересом и явным удивлением — следовательно, его не ввела в заблуждение моя ссылка на мужа, который на самом деле за всю жизнь не сказал ничего похожего и вообще изъяснялся очень просто… Некоторое время мы сидели молча, первым заговорил он.
— Я полагаю, что вы уже обдумывали отравление, и вас испугали трудности. Так вот: моя работа — справляться с трудностями в такого рода делах… В частности, я использую вещество, следов которого уже через полчаса никакой анализ не обнаружит.
— Вы все сделаете сами?! — мое восклицание выдало меня с головой — мою заинтересованность и мою растерянность. Он даже не кивнул, только прикрыл веки.
* * *Все, что происходило потом, осталось в моей памяти отдельными картинками, промежутки между которыми я до сих пор никак не могу заполнить. А сами картинки яркие, подробные, но какие-то странные, как будто все на них не настоящее, а нарисованное. Именно картинки — и каждая в таком облачке, в тумане по краям, как старые комиксы.
И звук немного плывет, будто проигрыватель изношен.
И при этом картинка сменяет картинку так быстро, что не успеваешь понять, реальность это или действительно комикс.
…Жарким бесшумным полднем я слышу шорох у задней двери и выхожу прогнать наглую белку. На крыльце лежит холщовая сумка из супермаркета натуральных продуктов, в ней бутылка Jack Daniels, полная примерно на две трети…
…В кабинете сумрачно и прохладно из-за постоянно закрытых жалюзи, я боюсь перепутать бутылки или уронить — перчатки из латекса скользят…