— Обойди их с этими и ударь с тыла!
Сонгвар из рода Свардов кивнул и начал, покрикивая на своих бойцов, помалу забирать вправо, так что в тот самый миг, когда основной отряд нападавших, отбивая мечами и топорами наставленные на них копейные острия, врубился в ромейский строй, разорители Велесова капища были почти одновременно атакованы с тыла.
Над Велесовой поляной взлетели к темному небу дикие крики сражавшихся, лязг железа о железо, треск столкнувшихся щитов и чмокающий звук рассекаемой плоти. Варяги ударили в ромейский строй и пробили его, как тяжелая льдина пробивает по весне хлипкую запруду. Наскоро выстроенная стена прямоугольных щитов рассыпалась.
В ромейском войске пехотинец — лишь инструмент в руках стратига и младшего командира. К бою один на один он не приучен — потеряв строй, паникует и теряется, даже если это крепкий боец из личной охраны порфирородной принцессы.
Увидев, как меч Владимира без видимого усилия пробивает тяжелый щит и кольчугу их командира, ромеи смешались, дрогнули и пустились в бегство, но было уже поздно. Мечи и секиры застоявшихся в мирной жизни варягов не знали пощады, так что к тому времени, когда князь, сам едва выйдя из боевого угара, рыкнул своим: «Охолоньте!», ромейские воины полегли все до единого — поляна была усеяна неподвижными и слабо шевелящимися телами.
Приходя в себя, Владимир оглядывал место сражения, пересчитывая глазами своих и проверяя, все ли целы, когда со стороны горящих домов на поляну, на ходу сбрасывая с плеч веревки, выбежал волхв — седой, с гривой волос до плеч и в длинной льняной рубахе.
— Остановите их!!! — крикнул волхв, указывая рукой на капище, над которым «черти» разворачивали свой требушет-журавль с раскачивающейся тяжелой бочкой.
Не дождавшись помощи, волхв обреченно махнул рукой и ринулся к камню. Дорогу ему перегородил один из фартучников — киевский князь признал в нем яйцеголового моавита, который пытался угрожать ему божьей карой. В руке яйцеголового сверкнул нож. Волхв — человек, никогда не державший в руках оружия, — охнул и, сложившись пополам, упал на землю.
«Если волхв на смерть пошел, лишь бы остановить этих чужих, значит, это неспроста», — подумал Владимир, бросаясь вперед и увлекая за собой воинов, едва переведших дух после отчаянной рубки с ромеями.
Когда до капища оставалось не больше десятка шагов, сразу два, а потом три «черта», словно язи на кукане, повисли на веревке, привязанной к проушине бочки, подвешенной к журавлю и наполненной почти до краев. На раскаленный камень обрушился поток ледяной воды. С шипением вскинулись вверх облака пара, и тут же послышался громкий треск, какой бывает зимой в лютый мороз, когда на Днепре лопаются громадные льдины. «Черти», радостно загомонив, разом прыснули из-под журавля, словно пастены из-под сунутой в щель лучины.
— Живыми брать! — приказал князь.
Дружинники кинулись врассыпную, охватывая фартучников широким полукольцом и прижимая их к озерцу. Сам же Владимир отыскал глазами лежащего волхва, подошел к нему и осторожно поднял за плечи.
— Жив ли?
Волхв с заметным усилием открыл глаза. Дыхание у него было тяжелым и частым.
— Они разрушили капище! — с натугой прохрипел он прямо в лицо Владимиру, не то вопрошая, не то утверждая, не то упрекая.
— Нет! — мотнул головой князь. — Цел твой камень, цел. Только треснул. А изваяние, что эти проходимцы сожгли, мы вам новое вырежем, это я тебе обещаю.
— Не сожгли, в озеро скинули, — поправил волхв, а потом, осознав сказанное ему князем, спросил с дрожью в голосе: — Как треснул?
— Пополам, от края до края, — пояснил подошедший Сонгвар и добавил: — Но беда небольшая, с трех шагов трещину уже и не видно. Всех семерых изловили, князь. Троих, правда, кончить пришлось: кидались с ножами, точно хорьки. А старшего взяли, вот он…
Дружинники приволокли и бросили перед князем на колени яйцеголового фартучника. В близоруких глазах египтянина читался одновременно смертельный страх и какое-то непередаваемое торжество, словно ему удалось выполнить что-то столь важное, что он почитал главным делом всей своей жизни.
— Святотатство ты затеял… — медленно произнес Владимир. Голос его был столь бесцветно-спокойным, что знавший конунга много лет Сонгвар напрягся и невольно провел пальцем вдоль лезвия дареной секиры. — Я тебе запретил капище трогать, да, видно, княжий запрет тебе не указ. Только вот не поспей мы вовремя, поутру на князя бы все подумали. Говори, кто тебя послал, и я, возможно, сохраню тебе жизнь.
Уши главаря осквернителей — точнее, их мясистые оттопыренные верхушки, — затряслись мелкой дрожью.
— Не убивай меня, князь! — пролепетал он, едва совладав с непослушной от страха нижней челюстью. — Этот камень — страшное зло, через которое в наш мир с того света пробивается всякая нечисть. Дьявол хитер, он совращает людей, подкупая их чудесами, а сам только и ждет своего часа, чтобы уволочь грешные души в ад! Ваш город был проклят, и мы пришли сюда, чтобы расколоть этот проклятый камень и навсегда затворить ворота, ведущие в преисподнюю!
Владимир покачал головой.
— Ты болтаешь несуразное, моавитянин. Сегодня ты нанес своей христианской вере вреда больше, чем сторонники Магомета. Нельзя лишать людей в одночасье их веры — нужно много времени и трудов, чтобы горожане сами поняли, что Христос сильнее всех старых богов!
Фартучник рассмеялся, словно баран заблеял:
— Мне нет никакого дела до этого вашего Христа. Мы служим не распятому проповеднику, а тому, чье имя не называют! Несколько сотен лет мы выискивали по всем землям дьявольские камни и уничтожали их, как могли. Этот был последним, так что теперь во всем мире воцарится то знание, которое записал со слов Бога на священной горе наш пророк. А значит, придет наше время!
— Я понял, о каком боге и о каком пророке ты говоришь, — князь усмехнулся. — Но то, что ты сотворил, у всех народов носит одно название — святотатство. А за святотатство, сам понимаешь, полагается смерть — как ни крути.
Владимир-князь сделал шаг назад, давая дорогу Сонгвару. Варяг улыбнулся мягкой добродушной улыбкой, небрежно взял осквернителя за скрученные за спиной руки и, сжимая в свободной руке секиру, поволок его, словно нашкодившего пса, к разбитому камню.
— Лесину подложи, лезвие затупишь! — посоветовал ему кто-то из дружинников. Но Сонгвар, которому не впервой было исполнять быстрые княжьи приговоры, в ответ лишь снова улыбнулся, швырнул моавита грудью на вырезанные письмена и обрушил на тонкую цыплячью шею тяжелое и острое как бритва лезвие, со свистом разрезавшее воздух. Удар был настолько выверен и точен, что секира, сделав свое дело, даже не задела камень. Сонгвар наклонился, подобрал отсеченную голову и, держа ее на вытянутой руке за жидкие волосенки, показал князю. Владимир сумрачно кивнул. Сонгвар, размахнувшись, швырнул голову в озеро. Из темноты раздался негромкий всплеск.
— Что с остальными? — спросил верный дан своего конунга.
— Тоже кончайте, — ответил князь. — Потом местных, кто уцелел, соберите. Своим убитым чтоб устроили по обычаю огненное погребенье, а ромейских воев и этих вот проходимцев, — он кивнул на обезглавленное тело, — пусть, словно собак, закопают.
Сонгвар, на всякий случай выставив караулы, принялся исполнять распоряжения князя. Сам же Владимир, завершив самые неотложные дела, вернулся к раненому волхву.
Волхв сидел с противоположной стороны Велесова камня, опершись спиной на торец. Над ним склонилась измазанная сажей девушка с разорванной на плече рубахой, и князь с удивлением узнал в ней золотоволосую красавицу, которую приметил у реки на крещенье.
Из темноты доносились грубые голоса — дружинники искали деревянного Велеса.
— Куда же он пропал? Может, сожгли все же?
— Нет. Местные говорят, что его точно в воду скатили!
— Конунг велел выловить и на место поставить. Только где ж его искать?
— Дуб — тяжелое дерево. Может, на дно ушел?
Волхв, слушавший разговор вместе с Владимиром, обреченно махнул рукой:
— Они ничего не найдут. В Почайну течением утащило. В Днепр вынесет, а там поминай как звали. До самых порогов может доплыть…
— Тебе виднее, — князь пожал плечами. — Сейчас скажу, чтоб не тратили время. Сам-то ты как?
— Жив, и слава Велесу, — ответил раненый. — Вот сейчас Вторуша, дочь моя, трав целебных принесет да отвар приготовит.
— Нож по ребру скользнул, — пояснила девушка, подняв глаза на князя, — отец будет жить. Но если б вы не поспели, они бы убили всех нас. — Она выпрямила гибкий стан и, не дожидаясь ответа, помчалась в сторону догорающих домов.
«Вторуша, — подумал князь, провожая ее глазами. — Второй ребенок в семье. Прозвища нет — стало быть, пока не замужем…»
— Жив, и слава Велесу, — ответил раненый. — Вот сейчас Вторуша, дочь моя, трав целебных принесет да отвар приготовит.
— Нож по ребру скользнул, — пояснила девушка, подняв глаза на князя, — отец будет жить. Но если б вы не поспели, они бы убили всех нас. — Она выпрямила гибкий стан и, не дожидаясь ответа, помчалась в сторону догорающих домов.
«Вторуша, — подумал князь, провожая ее глазами. — Второй ребенок в семье. Прозвища нет — стало быть, пока не замужем…»
— Давай кликну воев, отнесем тебя в избу, — предложил он волхву, — ваши дома вроде не все сожгли.
— Нет! — мотнул головой лежащий. — Здесь, у камня, нужно мне оставаться да силы копить. Не врал тебе моавит — через камень приходит к нам из других миров всемогущий, только не дьявол, а бог, которого мы Велесом кличем. Сейчас он бродит где-то окрест Киева. Вернется сюда, почует, что камень сломан и что пути назад ему нет — взъярится, на город беду накличет. Буду здесь его ждать — может, отговорить сумею. Силы свои он ведь от камня берет…
«Бредит в горячке», — подумал князь, но, не желая обидеть волхва, кивнул головой.
Вернулась Вторуша. В руках она держала горшок, над которым курился пахучий пар. Напоив отца, который тут же впал в тревожное забытье, вспомнила наконец о себе. Провела рукой по лицу, увидела на ладони сажу, фыркнула по-кошачьи:
— Чумазая, как золовка. Смотреть на меня противно.
— Отчего же? — с улыбкой спросил князь. — Девичью красоту сажей не скрыть.
Вторуша в ответ рассмеялась звонким и чистым смехом, словно не было этой ночью ни пожаров, ни смертей, ни прочих бед.
— Кровь на тебе, княже! Кровь и грязь, — сказала девушка, нисколько не смущаясь разговором с самим властителем Киева. — Пойдем обмоемся. Ночью вода — молоко парное.
Снова не дождавшись ответа, она бросилась к блестевшей в темноте водной глади, скидывая на бегу порванную рубаху. «Вот кому бы стать великой княгиней, — ни с того ни с сего подумал вдруг Владимир. — Анна против нее — ничто. А из этой, сразу видать, вышла бы вторая Ольга».
Князь и дочь волхва, свежие и чистые после ночного купания, вернулись к дружине.
— Тучи идут, конунг! — сказал Сонгвар, указывая на небо. — По всему скоро начнется гроза. Нужно возвращаться во фронхоф, пока не размокли дороги.
— Не нужно! — отрезал князь. — Не любо мне в тереме на Горе, душно и тесно. Пошли гонца, чтоб не искали, с ним передай воеводе, что мы остались здесь до утра.
Сонгвар кивнул и ушел менять караулы.
Вторуша окинула князя долгим испытующим взглядом.
— Ты спас меня и отца. Я должна отблагодарить тебя за это. Но ты князь, а я простая девушка, и у меня нет ни золота, ни мехов. Единственное, что я могу принести тебе в дар — девичью любовь. Примешь ли?
Владимир, вдруг взволновавшись, не знал, что сказать: он стоял и молча смотрел на дочь волхва. Синие глаза ее глядели на него строго и пристально, и в то же время с затаенной нежностью, и князь, изведавший любовь многих жен и дев и не терявшийся ни в бою, ни на пиру, почувствовал, что он тонет в этих синих омутах. «Колдунья…» — подумал он.
А Вторуша взяла его за руку и увлекла за собой туда, где фонарь почти укрытой набегающими облаками луны едва освещал бревенчатые стены и остроконечную крышу стоящего на отшибе дома.
* * *Волхв лежал, ощущая, как живительный отвар возвращает ему жизнь. Железа он не боялся — завтра-послезавтра от его раны не останется и следа. Страшно было другое: плотно прижатая к камню спина не ощущала больше той мощи, которую круг излучал раньше, давая пищу пришедшему из других миров богу. У могучего бога еще оставались силы, но их хватит только на то, чтобы найти себе укромное место и впасть там в глубокий сон.
Волхв прикрыл глаза, отдав себя на волю привычных ночных видений, выбрался из тела, пролетел над водой и узрел вынесенное на берег Днепра деревянное изваяние. Велес лежал на песчаной косе у холмов, стерегущих тихое лесное урочище, до тех пор, пока недоброе багровое солнце, неспешно завершая дневной свой оборот, не закатилось за мохнатые лобастые вершины. Ночь вступила в свои права, и над речной ширью, бросая на воду зыбкую дорожку, засияла мертвенно-бледная луна. Дорожка, отливая смарагдом под цвет днепровской воды, коснулась берега, торкнула погрузневший дубовый комель, и сразу же по вздувшейся от воды резьбе с затейливой вязью забегали юркими синеватыми лепестками холодные огоньки.
Гроза, назревавшая весь день за хмурыми чернобыльскими лесами, выпустив вперед себя табун кудрявых облаков, медленно надвигалась на город. Первый, еще далекий раскат нестрашного пока грома стоном отозвался в теле поверженного бога. Луна скрылась в тучах, засверкали, врезаясь в холмы, ветвистые молнии. Гром отозвался в урочище эхом, которое сплелось с хлопаньем сильных крыльев. На торчащую из воды могучую обугленную осину села огромная птица — то ли филин, что в ночном мраке казался похожим на человека, то ли вещая Гамаюн, принесшая с Восхода чью-то недобрую волю.
Завыл, прохрустел камышами вдоль берега ветер. Огоньки, блуждавшие по Велесову телу, собрались в рой мятущихся мотыльков, оторвались от дерева и поднялись в воздух. Ветер подхватил их, понес в глубь урочища. Дух Велеса, оторвавшись от деревянной оболочки, возвращался к своему камню. Он пролетел вдоль Лысых гор, где в дни гуляний приветствовали его горожане, прогудел, раскачивая разлапистые еловые ветки, по Перевесищу — глубокому яру, который еще не скоро будет поименован Хрещатым. Хотел было взвиться по крутому склону, но утерял уже отпущенные на полет силы.
Бог-покровитель Киева сделал круг над Козьим болотом, пустил белыми змеями густой стелющийся туман и осел на самое дно густой маслянистой жижи. Следуя за ним, все большие и малые боги, исконные покровители здешних земель, преданные русами и обращенные греческими священниками в злую нечисть, до рассвета бесплотными огоньками слетались со всех сторон и опускались в топь, где им предстояло скрываться многие сотни лет.
Действие отвара, приготовленного Вторушей, прошло. Видения, проносящиеся перед мысленным взором спящего волхва начали помалу тускнеть, растворяя яркие краски в густой темной воде сна. К первым солнечным лучам от глубокой ножевой раны, которой полагалось зарубцовываться не меньше двух недель, остался лишь тонкий, едва заметный шрам.
* * *Владимир проснулся от бьющего в глаза света. Ночная гроза, печенежским войском нахлынувшая на Киев, ушла, смыв кровавые следы ночного сражения, и теперь в открытом ставне маячил ослепительный солнечный бок. Князь встал, потянулся всем телом и с нежностью посмотрел на дальнюю половину большой, устеленной мягкой духмяной травой, лежанки, где сладко спала Вторуша.
Дочь волхва лежала, вольготно раскинувшись, — совсем без одежд, словно мраморная статуя греческой богини из тех, что показывали князю в херсонесском мусеуме. Словно почуяв немигающий княжий взгляд, девушка шевельнулась и открыла глаза. В них лучились истома и неподдельное счастье. Вторуша встала и протянула руки Владимиру. Тот взял теплые, пахнущие цветами ладони, потянул девушку на себя и крепко обнял. О том, что было, говорить не хотелось — прежде всего потому, что так хорошо, как сегодняшней ночью, ни ей, ни ему не было никогда. Но не только по этой причине: Владимир понимал с болью в сердце, что у прошлой ночи нет никакого будущего.
Давя ненужные мысли, он наскоро умылся из стоявшего в углу деревянного жбана, накинул рубаху, присев, крутнул на ногах портянки, натянул мягкие сапоги, опоясался оставленным под рукой мечом.
Теперь перед обнаженной девушкой стоял не вчерашний свирепый воин, озверевший от крови, и даже не объятый неодолимой страстью к желанному женскому телу молодой и сильный мужчина, но облеченный огромной властью и столь же огромной ответственностью за каждый сделанный шаг правитель. Великий князь.
— Любишь меня? — спросил он Вторушу.
Она улыбнулась одними лишь уголками губ, приподнялась, обняла его, приникла жарким телом и прошептала:
— Люблю…
Лицо Владимира просветлело, потом нахмурилось.
— Женой своей сделать я тебя не могу. Прости. Дворовой девкой — не хочу: ты дочь волхва и достойна иной доли. Потому поступим мы так: сегодня же под охраной моих людей поедете в Межигорье. Там у меня острожец с охотничьей заимкой, подарю его твоему отцу. В нем и жить будете, а мне от Вышгорода рукой подать. Капище, как ни крути, разорено, и не завтра, так послезавтра придется мне всех жрецов языческих гнать из Киева. А посему — живите в Межигорье, так и тебе, и мне будет покойнее. Если от меня понесешь — ладно будет. Мальчик родится — как подрастет, ко мне пришлешь. Жив буду, гриднем сделаю. Девочку — замуж выдам за лучшего своего дружинника. Как отца твоего зовут?