Очевидно, мы не страдаем отсутствием обоняния, потому что воспринимаем реальность такой, какой она нам предъявлена. Не имея обонятельных способностей гончей, мы, однако, редко задумываемся о том, что все могло бы быть иначе. Сходным образом, пока ребенок не узнает в школе, что пчелы воспринимают ультрафиолетовые сигналы, а гремучие змеи руководствуются инфракрасными, он не задумывается о том, сколько информации проходит мимо нас по каналам, к которым мы не имеем врожденного доступа. Как показывают мои неформальные опросы, мало кто знает, что видимая для нас часть электромагнитного спектра составляет всего десять триллионных всего спектра.
Хорошей иллюстрацией неведения границ нашего умвельта являются люди, страдающие цветовой слепотой: пока они не знают, что другие люди могут видеть цвета, мысль об этом не приходит им в голову. То же самое касается и врожденной слепоты: отсутствие зрения не означает, что человек ощущает «темноту» или «черную дыру» на том месте, где должна быть визуальная картинка. Слепые от рождения люди не ощущают недостатка зрения, они просто не постигают, что такое зрение. Видимая часть спектра не является частью их умвельта.
Чем глубже наука заглядывает в эти скрытые каналы информации, тем яснее нам становится, что наш мозг настроен на восприятие лишь поразительно малой части окружающей реальности. Наши органы чувств поставляют достаточно информации для ориентации в нашей экосистеме, но они и близко не могут подойти к восприятию общей картины мира.
Будет полезно, если понятие умвельта войдет в общественный лексикон. Оно хорошо передает идею ограниченности знания, недоступной информации и невообразимых возможностей. Вспомните политические дебаты, отстаивание различных догм, абсолютно уверенные суждения, с которыми вы сталкиваетесь каждый день, и попробуйте представить себе, что во все это будет добавлена должная доля интеллектуального смирения, приходящего с осознанием того, насколько велик объем недоступного для нас мира.
Рациональное подсознание
ЭЛИСОН ГОПНИК
Психолог, Университет штата Калифорния (Беркли), автор книги The Philosophical Baby: What Children's Minds Tell Us About Truth, Love and the Meaning of Life («Малыш-философ: что детский разум может рассказать нам об истине, любви и смысле жизни»)
Одно из величайших научных открытий XX века заключается в том, что большая часть психологических процессов не происходит сознательно. Но то, что большинство людей понимают под понятием «подсознание», касается иррационального подсознания по Фрейду – мутного и необузданного «Оно», едва поддающегося сознательному контролю и рефлексии. Этот взгляд все еще очень распространен, хотя почти все построения Фрейда были со временем научно опровергнуты.
Новое понимание «подсознания», которое привело к большим научным и технологическим прорывам, можно назвать рациональным подсознанием Тьюринга. Если бы версия «подсознания», представленная в таких фильмах, как «Начало», была научно правильной, в этом фильме присутствовала бы целая армия ботанов с логарифмическими линейками, а не девицы в неглиже, размахивающие пистолетами посреди пейзажей в духе Дали. По крайней мере, тогда у зрителей сформировалось бы более полезное представление о собственном разуме – хотя они вряд ли купили бы больше билетов.
Мыслители прежних лет, такие как Локк или Юм, предвосхитили многие открытия в области психологии, но они полагали, что главными конструирующими блоками разума являются осознанные «идеи». Алан Тьюринг, отец современного компьютера, начинал с размышлений о последовательных и в высшей степени сознательных расчетах, которые выполняет человеческий мозг, – точь-в-точь как те расчеты, которые выполняли девушки, расшифровывавшие немецкие радиограммы в Блетчли-парке.
Первым большим озарением Тьюринга стала идея о том, что эти процессы – и с теми же результатами – можно воспроизвести на совершенно лишенной сознания машине. Машина могла расшифровывать немецкий тайный код, проделывая те же последовательные шаги, что и обладающие сознательным мышлением люди. Лишенные сознания компьютеры, состоящие из переключателей и вакуумных ламп, давали правильный ответ так же часто, как существа из плоти и крови.
Вторым большим прозрением Тьюринга стала мысль о том, что разум и мозг человека можно понять, если рассматривать их как бессознательный компьютер. Девушки из Блетчли-парка блестяще справлялись с сознательными вычислениями, но на подсознательном уровне они выполняли не менее точные расчеты каждый раз, когда обменивались незначащими репликами или просто глазели в окно. Выявление сообщений о трехмерных объектах в хаосе непрерывно поступающих с сетчатки сигналов – не менее сложный и важный процесс, чем обнаружение тайной информации о подлодках в нацистских шифровках. Как оказалось, разум решает обе проблемы сходным образом.
Затем ученые, занимающиеся когнитивной наукой, добавили к этим наблюдениям теорию вероятности, так что теперь мы можем описать подсознание и создать компьютер, который одинаково мастерски делает индуктивные и дедуктивные выводы. Используя этот вид вероятностной логики, система может довольно точно познавать мир, постепенно повышая вероятность одних гипотез и уменьшая вероятность других, а также пересматривая старые гипотезы в свете новых фактов. Эта работа опирается на логику обратной разработки. Сначала нужно установить, как именно рациональная система выявляет истинные положения в полученных данных. Часто оказывается, что на подсознательном уровне человеческий разум именно так и поступает.
Результатом этой стратегии стали некоторые из наиболее прогрессивных идей в когнитивной науке. Но в общественном сознании они остались незамеченными, что можно понять: общественность тогда была увлечена дискуссиями о сексе и агрессии, которые разворачивались в эволюционной психологии (как и идеи Фрейда, эти дискуссии гораздо занимательнее). А тем временем исследователи зрения изучают, как мы превращаем хаотичные сигналы, поступающие с сетчатки, в связанный и точный образ внешнего мира. Возможно, это наиболее успешная ветвь когнитивной науки и нейробиологии. Она берет начало в идее, что наша зрительная система на подсознательном уровне делает рациональные заключения на основании поступающей с сетчатки информации, определяя таким образом, как выглядят предметы. Ученые начали с того, что сами рассчитали оптимальный способ решения этой проблемы, и затем подробно изучили, как мозг выполняет эти расчеты.
Идея о рациональном подсознании изменила наше представление о существах, которые традиционно считаются неразумными, – таких как дети и животные. Нам следует учитывать это в повседневной жизни. Фрейд идентифицировал младенцев с фантазирующим, иррациональным подсознанием, даже классические воззрения Пиаже сводились к тому, что маленькие дети абсолютно чужды логике. Но современные исследования показывают, что существует огромная пропасть между тем, что маленькие дети говорят – и, предположительно, чувствуют, – и той поразительной точностью, которая сопровождает их обучение, рассуждения и умозаключения на подсознательном уровне. Рациональное подсознание помогает понять, как младенцы могут столь многому научиться, когда кажется, что они так мало понимают.
Кроме того, концепция рационального подсознания выстраивает мост между осознанным опытом и несколькими килограммами серого вещества в нашем черепе. Пропасть между нашим опытом и нашим мозгом настолько велика, что люди кидаются от восторга к недоверию при каждом открытии, подтверждающем, что знания, любовь и доброта «действительно находятся в нашем мозге» (хотя где же еще они могли бы находиться?). Связывать рациональное подсознание с сознательным опытом и нервной системой очень важно.
На уровне интуиции мы чувствуем, что знаем свой разум и что осознанный опыт прямо отражает то, что происходит в подсознании. Но многие интересные работы в социологии и когнитивной психологии показывают, что между рациональным подсознанием и осознанным опытом зияет бездна. Например, наши сознательные расчеты вероятности того или иного события выглядят просто плачевно, хотя на подсознательном уровне мы непрерывно производим те же расчеты весьма искусно. Изучение сознания показывает, насколько сложными, непредсказуемыми и изощренными являются взаимосвязи между разумом и опытом.
В то же время, чтобы действительно все объяснить, нейробиология должна пойти дальше «новой френологии» – простого приписывания психологических функций определенным областям мозга. Концепция рационального подсознания позволяет понять, «как» и «зачем» работает то или иное в нашем мозге, а не просто «где» оно находится. И снова дорогу здесь наметили исследования зрения: элегантные экспериментальные работы показали, как определенные нервные сети могут работать подобно компьютерам, решая проблемы зрения.
В то же время, чтобы действительно все объяснить, нейробиология должна пойти дальше «новой френологии» – простого приписывания психологических функций определенным областям мозга. Концепция рационального подсознания позволяет понять, «как» и «зачем» работает то или иное в нашем мозге, а не просто «где» оно находится. И снова дорогу здесь наметили исследования зрения: элегантные экспериментальные работы показали, как определенные нервные сети могут работать подобно компьютерам, решая проблемы зрения.
Разумеется, концепция рационального подсознания имеет свои ограничения. Зрительные иллюзии демонстрируют, что наша якобы точная зрительная система временами дает сбой. Хотя сознательное мышление временами приводит к заблуждениям, оно может быть познавательным, «подпоркой», ментальным эквивалентом корректирующих очков, которые смогут компенсировать ограничения рационального подсознания. Для этого и нужны научные институции.
Самым полезным применением понятия рационального подсознания была бы демонстрация того факта, что осознанные открытия – это не привилегия нескольких человек, называемых учеными, а право каждого по рождению, дарованное нам всем эволюцией. Попытка достучаться до своего внутреннего зрения, или «внутреннего ребенка», возможно, не сделает нас более счастливыми или более успешными, но поможет лучше понять, насколько мы на самом деле умны.
Мы не видим многого из того, что формирует нашу психическую жизнь
АДАМ ЭЛТЕР
Психолог, кафедра маркетинга Стернской школы бизнеса, факультет психологии Университета Нью-Йорка
Человеческий мозг, бесспорно, невероятно сложный инструмент. Когда мы занимаемся повседневными делами, мозг на подсознательном уровне обрабатывает огромное количество информации, и хотя эта информация остается за границами сознания, она исподволь влияет на наши мысли, чувства, действия и самые важные жизненные решения. Позвольте проиллюстрировать сказанное с помощью трех коротких примеров, взятых из моей будущей книги, которую скоро опубликует Penguin Press.
1. Цвет.
Цвет – самый распространенный индикатор окружающей среды, хотя мы редко замечаем цвета, разве что они особенно яркие или поразительно не соответствуют нашим ожиданиям. Тем не менее цвет может влиять на наше поведение. Например, исследование, которое недавно провели в Университете Рочестера психологи Эндрю Элиот и Даниэла Ньеста, показывает, что мужчины в красных рубашках кажутся женщинам более привлекательными, чем те, кто одет в рубашку другого цвета. То же самое с женщинами – они кажутся мужчинам более привлекательными, если их фотографии помещены в красную рамку. Красный цвет сигнализирует о романтических намерениях и доминировании также и у других видов, причем особи мужского и женского пола воспринимают его сходным образом.
Такая взаимосвязь между красным цветом и доминированием объясняет результаты, полученные в ходе исследования, проведенного в 2005 году антропологами Расселом Хиллом и Робертом Бартоном из Университета Дарема. Они обнаружили, что «в самых разных видах спорта» спортсмены в красной форме имеют тенденцию одерживать победу над теми, у кого форма другого цвета. Но красный цвет не всегда благотворен: мы стали ассоциировать его с ошибками и предупреждением об опасности, поэтому, хотя красный и повышает нашу бдительность, он же может и подавлять наше творческое начало.
Все эти эффекты имеют прочное биологическое и психологическое обоснование, но они не становятся из-за этого менее интересными и удивительными.
2. Погода и температура окружающей среды.
Нет ничего удивительного в том, что в теплые солнечные летние дни наше настроение поднимается, но погода и температура воздуха оказывают и другое, гораздо более неожиданное влияние на нашу психику. В дождливую погоду мы более погружены в себя и более склонны к самоанализу, а это, в свою очередь, улучшает память. Как показали Форгас и его коллеги, люди лучше запоминают интерьер магазина в дождливые дни, чем в солнечные.
В солнечные дни обычно растет фондовый рынок, в то время как в прохладные и дождливые дни биржевые индексы обычно снижаются. Что еще удивительнее, изменения погоды коррелируют с уровнем суицидов, депрессии, раздражительности и несчастных случаев – все это, согласно исследованию, вызывается изменениями в электрическом состоянии атмосферы.
Связь между теплом и добротой – это больше чем просто метафора. Недавно было показано, что новый знакомый кажется вам более симпатичным, если вы составили первое впечатление о нем, держа в руках чашку горячего кофе. Метафора тепла и добра распространяется и на общественное неприятие: людям буквально становится холоднее, если они оказываются в социальной изоляции.
3. Символы и образы.
Городской ландшафт насыщен символами и образами, которые невольно влияют на наши мысли и поведение. Мои коллеги и я обнаружили, что люди, идентифицирующие себя как христиане, склонны к более честному поведению, когда в поле их зрения оказывается распятие, даже если они не осознают, что видели его. В 1989 году психолог Марк Болдуин из Центра исследований групповой динамики Мичиганского университета экспериментально показал, что христиане чувствуют себя менее добродетельными, если видят (на подсознательном уровне) образ папы Иоанна Павла II, так как он напоминает им о недосягаемых стандартах добродетели, к которым призывают религиозные авторитеты.
Люди склонны мыслить более творчески, когда видят логотип компании Apple или когда включают свет. Логотип Apple и форма электрической лампочки часто ассоциируются с креативностью, а однажды введенные в оборот и потом укоренившиеся метафоры формируют наше мышление.
Сходная ассоциативная логика подсказывает, что национальные флаги должны способствовать единению. И действительно, израильтяне правых и левых взглядов, ставшие участниками эксперимента, были более склонны вникнуть в точку зрения друг друга, если в поле их зрения оказывалось изображение израильского флага. Подобным образом и американцы, сидящие перед большим американским флагом, в этот момент более миролюбиво относятся к мусульманам.
Эти три внешних стимула – цвет, погодные условия, символы и образы – наряду с десятками других обладают неожиданно большой способностью влиять на наши мысли, чувства, поведение и решения. Осознав, что это за стимулы и как они формируют наше психическое состояние, мы сможем эффективнее их использовать, а при необходимости – игнорировать.
Инстинкт обучения
УИЛЬЯМ ТЕКУМСЕ ФИТЧ
Биолог-эволюционист, профессор когнитивной биологии, Венский университет, автор книги «The Evolution of Language» («Эволюция речи»)
Одно из самых пагубных заблуждений в области когнитивной науки – стремление разделить врожденное и приобретенное. Многие психологи, лингвисты и социологи, а также журналисты популярных изданий продолжают считать природу и воспитание взаимоисключающими идеями, а не дополняющими друг друга взглядами. Им кажется абсурдной идея о том, что нечто может быть одновременно и «врожденным», и «приобретенным», одновременно и «биологическим», и «культурным». В то же время большинство биологов сегодня признают, что для понимания поведения необходимо признать существование взаимосвязи между врожденными когнитивными процессами (такими как обучение и память) и индивидуальным опытом. Это особенно касается человеческого поведения, поскольку речь и культура – главные результаты адаптации нашего вида – обязательно включают в себя и биологические элементы, и элементы, позаимствованные из окружающей среды, то есть и врожденное, и приобретенное.
Противоядием к противопоставлению природы и воспитания может быть понятие «инстинкт обучения». Этот термин был введен Питером Марлером, одним из пионеров исследования птичьих песен. Птенцы певчих птиц, еще сидя в гнездах, жадно слушают пение взрослых особей своего вида. Несколько месяцев спустя, когда они, оперившись, пробуют петь сами, они создают свои первые песни в соответствии с сохраненными в памяти образцами. В течение этого периода неопределенного щебетания («подпесни») птицы постепенно перерабатывают и совершенствуют песню, и вскоре они готовы защищать территорию и привлекать партнеров с помощью собственной, возможно, уникальной, но типичной для этого вида песни.
Обучение пению у певчих птиц является классическим примером инстинкта обучения. Инстинкт побуждает птицу слушать пение взрослых, а потом петь самой, подражая услышанному. Чтобы пройти эти стадии, птице не требуется опека или критические отзывы родителей. Тем не менее сама песня не является врожденным знанием, птица ее выучивает, это элемент культуры, который передается через поколения. У птиц одного вида есть местные «диалекты», случайным образом варьирующиеся от одного региона к другому. Если же птенец в детстве не будет слышать песен взрослых, он и сам впоследствии будет издавать лишь жалкие крики, но петь не будет.