Да, земное и Небесное, временное и вечное, суета и мир – вошли в его сердце и стали соседствовать там, на огромной глубине раскрытого истиной сознания. Очищение души в таинстве исповеди, причастие Тела и Крови Сына Божиего, непрестанная чудотворная молитва и всегда желанный пост – мало–помалу сделали своё дело. «Никто не может служить двум господам; ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Невозможно служить Богу и мамоне» – эти слова, будто семена упавшие на почву души со временем проросли, и случился долгожданный кризис: Иван бросил прежнюю жизнь и всё переиначил. Так он купил автобус и стал возить паломников в святой град – Новый Иерусалим.
Вот они – чем‑то похожие, чем‑то разные и каждый по–своему уникален – сидят за его спиной и вместе с ним едут в земной Иерусалим, Новый Иерусалим – символ небесного. Как‑то духовник обители сказал Ивану, что в последние времена каждый верующий христианин на себе сорок неверующих в рай поднимет. Иван сразу представил себе автобус, едущий по земным ухабам в Небеса. Он сидит в кабине водителя за рулем, он знает куда и как ехать, каким образом уберечь людей, потому имеет благословение священника и его непрестанное молитвенное содействие. За его спиной люди, спящие, слушающие слово Божие или рассеянные, мужчины и женщины, дети и старики, бодрые и унылые, веселые и печальные, преступники и законопослушные – такие разные люди. Что их объединяет? Что привело в один автобус? Как‑то Иван прочел у замечательно святого простеца – преподобного Силуана Афонского: если Бог положил тебе на ум желание молиться за человека, это значит, Он хочет спасти этого человека твоими молитвами.
Иван автоматически управлял автобусом, краем уха отмечал как вдохновенно сегодня рассказывает Маша, перед глазами неслась под колеса дорога, слева и справа – леса, поля, поселки; сверху по синему небу их сопровождал эскорт белых облаков, сыпало солнышко яркими лучами, а там – еще и еще выше – «над небом голубым» он видел таинственным образом сверкающий прекрасный «город золотой» – Новый Небесный Иерусалим. Именно туда направлялся их автобус, по земле – в Небеса.
Иван посматривал иногда в глубину салона, чувствуя прилив любви к людям, иногда пробегал глазами по списку пассажиров, вплетая в Иисусову молитву их святые имена. И если Бог через его молитву хочет спасти этих людей от адских мучений и привести в Своё совершенное блаженство любви – то до последнего дыхания будет Иван молиться за людей и вести свой оранжевый автобус по земному пути–дороге в Царство Небесное.
Мальчик мой
Грех спрашивать с разрушенных орбит!
Но лучше мне кривиться в укоризне,
чем быть тобой неузнанным при жизни.
Услышь меня, отец твой не убит.
(«Сын! Если я не мертв, то потому…» И. Бродский)
Мальчик мой, с этой минуты я стану обращаться к тебе чаще и чаще.
Не кажется ли тебе, что внутренние монологи, которые слоятся и закручиваются галактическими спиралями в моей несчастной голове… Не кажется ли и тебе, что обращение к моему пока незримому собеседнику, почти ангелу, только во плоти ребенка – привнесет в мыслительный хаос столь желанную направленность, стремительный вектор, указующий путь к истине?
Что я знаю о моём мальчике? Пока ничего определенного… Хотя, знаешь, ведь если я обращаюсь к тебе, это значит только одно – ты есть. …Ну, хотя бы в моем воображении. Впрочем может статься, ты существуешь в некотором отдалении и оттуда придешь ко мне, когда потребность в тебе станет невыносимой, как муки совести. И тогда ты своей крохотной ручкой с пухлыми пальчиками притронешься к моему раскаленному лбу и скажешь что‑то вроде «не бойся, я с тобой» – и отпадет окалина ржавчины с души, и мы с тобой… Чем обычно занимаются с детьми? Ну, скажем, выйдем из дома и пойдем, куда глаза глядят, только чтобы идти и смотреть по сторонам и видеть траву под ногами, кусты сирени, деревья в цвету, синеву неба, вдыхать чистый ароматный воздух. А я постараюсь всё это видеть твоими глазами и чувствовать твоими органами чувств, не отравленными ядами цивилизации, прозрачными для восприятия добра, изначально заложенного в людях, животных, птицах, растениях.
Ведь ты появишься, не так ли?..
Может, тебя родила знакомая мне женщина, или ангел в виде аиста принесет на крыльях, или подкинет тебя к моей двери отчаявшаяся мамаша, или в каком‑нибудь детдоме ты бросишься ко мне на шею, а я пойму, что это ты, мой мальчик! Не знаю… Такие события всегда в воле Божией, которую я ищу, как Диоген искал с фонарем человека, ищу и часто ошибаюсь. Только верю, что если ты уже меня слушаешь и если ты где‑то существуешь, то Господь обязательно сведет нас в крохотной точке бесконечной вселенной, и мы станем настоящими друзьями, неразлучными друзьями на всю жизнь.
Какой ты сейчас? Наверное, совсем еще крохотный, может даже зародыш, состоящий из нескольких клеток, делящихся в женском теле… Только знаю, каким бы ты ни был, ты уже меня слышишь и понимаешь каждое слово, потому что не к клеткам плоти я сейчас обращаюсь, а к твоей бессмертной божественной душе, которая мудра изначально, потому что цело–мудренна, то есть естественно и нераздельно умна божественной мудростью. Быть может, твоё тельце сейчас нежно и хрупко на вид, но душа‑то сильна и способна на самые необычные формы общения, нечто вроде телепатии или молитвенного откровения. А может, твоя душа сейчас в этот миг рядом со мной, и ты не только слышишь, но и видишь меня, как Ангел–хранитель? Это я по грехам своим тебя не вижу, а ты – чистый, целомудренный и безгрешный – видишь и слышишь, а может даже, знаешь про мою жизнь больше меня самого?
Например, я не знаю, как тебя зовут. Могу лишь чисто умозрительно предположить, что если у такого грешника и непутёвого как я, столь великое имя – Арсений, то наверняка у тебя оно звучит… Ну скажем, Павел! А что! В честь великого первоверховного апостола, обтекшего всю вселенную, и вместе с тем, просто и очень даже по–русски: Павел, Павлик, Паша. Когда‑нибудь и это откроется мне. Ну что ж, буду рад познакомиться, мой мальчик. Буду очень рад.
Когда я нашел себе терпеливого собеседника и пока разговаривал с ним, меня самого благоверный Александр Невский водил дорогами Святой Руси. Из Нового Иерусалима я попал в Сергиев Посад, где в толпе многолюдной Лавры поклонился мощам преп. Сергия и омылся в бурных струях святого источника в Малинниках.
Оттуда, переполненный святой силой, напитанной от Сергиева Гремячего ключа, направился в Переславль–Залесский. Купался в Плещеевом озере – колыбели русского флота. На этих ветреных водах учился царь Петр вождению парусных судов. Крохотный городок походил на подсвечник, где сияли свечами монастыри и храмы, и самый известный из них – Преображенский собор. Своей архитектурной лаконичностью собор немного напоминал Дмитриевский во Владимире и храм Покрова–на–Нерли – над четырехугольным храмом возвышается единственная луковица купола.
Строгая научная тетечка на вопрос, служат ли в храме, ответила сурово: «только музей–заповедник с его исторически–научным потенциалом способен сохранить эту жемчужину древнего зодчества для мировой культуры». Что поделать, обошел собор, прислонился лбом к прохладному белому камню и простоял так, пока бдительная тетечка не нашла меня, и не накричала, и не прогнала. Как учил меня отец Сергий: «приложись к святыньке да и отойди в сторону, дай другим дорогу, а помолиться можно всюду – Господь нас и на дне морском, как апостола Иоанна, услышит».
Ярославль я предполагал пройти «по касательной»: все‑таки большой шумный город. Мимо фонтанов, декоративных фонарей и цветочных клумб дошел до места слияния Волги и Которосли, где стоял памятник тысячелетию города (это уже столько!) с золотым орлом на вершине колонны. Конечно, постоял на Стрелке у беседки, которую полюбили кинооператоры, и уж думал покинуть древний град. Но залюбовался красно–бело–зеленой церковью Илии Пророка, узнал у бабушки в белом платочке, что завтра в Ильин день будет единственная служба в году и решил тут причаститься. И на постой меня пригласила эта самая бабушка. Мы с ней вместе исповедовались на всенощной, ужинали, вычитывали правило к Причащению – а уж в память знаменитой молитвы пророка Илии, отверзшей небеса, сидел ночью на полу, зажав голову между коленей – это уж один.
После причастия мы, счастливые и мирные, шли в дом, а старушка возьми и скажи:
— Ну что, Арсеньюшка, теперь‑то поди в Кострому направишься?
— Если говорите в Кострому, Анна Ильинишна, то так тому и быть.
— Ой, а что мне тебе туда собрать‑то! У меня там ведь любимая племяшечка Верочка живет – уж такая красавица, аж дух захватывает.
— Ну вы уж того, что‑нибудь полегче, я ведь на себе потащу.
— А и то правда. Ладно, я ей колечко моей мамы через тебя передам – вот и будет легкий и ценный гостинчик. – И вручила мне серебряное чернёное кольцо с ярко–синей бирюзой.
— Ну вы уж того, что‑нибудь полегче, я ведь на себе потащу.
— А и то правда. Ладно, я ей колечко моей мамы через тебя передам – вот и будет легкий и ценный гостинчик. – И вручила мне серебряное чернёное кольцо с ярко–синей бирюзой.
Покормила меня старушка, вышла провожать на улицу – и надо же! – нам навстречу идет с чемоданом сосед Анны Ильиничны – Павел.
— Куда направился, Паша? – спросила бабушка.
— В Кострому по Волге, – ответил мужчина и посмотрел на меня: – Не желаете ли присоединиться?
— Раз вы так говорите, то, конечно, желаю, – ответствую я, соответственно.
— Тогда надо поторопиться, наш лайнер отходит через сорок минут.
Теплоход «Димитрий Пожарский» принял нас на борт, и матросы отдали швартовы. Забурлила свинцово–охристая вода, плавно развернулось трехпалубное круизное судно и вышли мы в фарватер на самую середину, на самую глубину могучей реки. Бросили в крохотную каютку с двухъярустной кроваткой вещи и сели на кресла, расставленные вдоль борта, любоваться зелеными кудрявыми берегами, жадно вдыхая свежий речной ветер.
— Теперь понимаете, Арсений, почему я предпочитаю плавать по воде!
— О, да! Это весьма и весьма!..
В Костроме Павел помог найти дом на Ямской, где проживала таинственная племяшка, сказал на прощанье: «Смотри, брат, не влюбись в Верочку, а то голову потеряешь!» – и удалился. Видимо с этим домом и с этим именем у него связаны не очень радостные воспоминания, может, племяшка отшила бедолагу, а он до сих пор страдает, декламируя из Асадова: «А девушка была так близко, как жизнь и молодость она». Не без трепета нажал я на кнопку звонка на двери, врезанной в высокий забор. Дверь сама собой открылась, и я вошел в яблоневый сад, в глубине которого белел кирпичный одноэтажный дом. Мне навстречу вышел седоватый мужчина лет сорока пяти и сразу открыл объятья:
— А мы вас ждем, Арсений! Аннушка, сестрица моя позвонила и предупредила, чтобы я гостя дорогого встретил как положено.
— Вот оно что! А я‑то думаю–гадаю, что такое, почему незнакомца так уважительно встречают–привечают.
— Так ведь Аня сказала, вы сегодня причастились? А такой гость в дом – Бог в дом.
За столом нам с Юрой прислуживала Верочка. Я не сразу решился рассмотреть её, да и девушка не задерживалась, поставит чашку с огурцами – и нырьк в кухню. Наконец, я решился и попросил Юру позвать дочь, чтобы выполнить поручение Анны Ильиничны.
— Вот, милая барышня, гостинец вам от тетушки. – Протянул я подбежавшей девушке колечко в коробке. – Теперь я понимаю, почему она подарила вам кольцо с этим камнем, – сказал я, слегка оторопев, – у вас глаза такого же синего цвета.
Тут мы смутились втроем и замолчали, только Вера надевала колечко, отводила руку и любовалась обновкой. Наконец, я пришел в себя и сказал отцу:
— Да, Юрий Ильич, предупреждали меня насчет красоты вашей дочери, но чтобы вот так… Она же само совершенство!
— Как пятый элемент? – прозвенел голосок девушки. – Там героиню, которую играет Мила Йовович, все так называют: само совершенство! Хи–хи! Ой, большое–пребольшое вам спасибо, Арсений! Колечко очень красивое.
— Ну ладно, егоза, успокойся и посиди с нами, – сказал Юрий.
— Что, не просто такую дочку воспитывать, да еще без матери? – спросил я.
— Да нет, вообще‑то она у меня скромница, послушная, из дому не выгонишь. Это она при вас… Видно понравились вы ей. Вообще‑то это редко случается. Вера по глазам сходу определяет, каков человек и что у него на уме.
Как‑то очень просто и непринужденно я оказался в этом доме желанным гостем. Хотел на недельку–другую задержаться, а вышло надолго. В первый же вечер, когда мы втроем преодолели первое смущение, я вкратце рассказал свою историю, Варя долго пронзительно посмотрела на меня и вдруг сказала:
— Арсений, у вас тут будет очень важная встреча. Придется вам подождать. Так что устаивайтесь поудобней и надолго.
— Вот так она всегда, – вздохнул отец, – скажет что‑нибудь, а потом всё исполняется.
Вот так, мой мальчик, я познакомился и остался жить с этими замечательными людьми. Юрий устроил меня к себе на работу на деревообрабатывающий завод, я работал кладовщиком, отпускал пиломатериалы, имел достаточно времени, чтобы читать, молиться и ходить в храм. Верочка попривыкла ко мне и совершенно открылась, как близкому родственнику. Мне нравилось быть с ней рядом, чем‑то она напоминала мне Машу: такая же чистая, искренняя, светлая. Юра всё время зовет меня в начальники, но я ему объясняю, что наруководился на всю оставшуюся жизнь.
Знал ли я о чудотворной Феодоровской иконе Пресвятой Богородицы? Конечно, мой мальчик. Но, понимаешь, словно тот участок сердца, в котором жила эта икона, онемел, был заблокирован свыше… Прошло много месяцев, пока настал срок, и я прильнул к святому образу, вмиг почувствовал, как он дорог, какая светлая сила от него исходит невидимым, но мощным сиянием. Верочка рассказала, что этот образ – молельная икона князя Александра Невского. Так вот кто меня сюда привел! Впрочем, я и не сомневался.
Рано утром по дороге в Богоявленский кафедральный собор, Вера сказала: «Сегодня у тебя встреча!»
В соборе, наполненном людьми, не замечал я ни толпу вокруг, ни роскошную золоченую сень вокруг образа. Кто‑то за моей спиной тихо произнес: «да это не образ, это Она Сама – Пресвятая владычица наша» – и с той секунды именно Пресвятая Богородица стояла предо мной и пронизывала меня ласковой материнской любовью.
А после праздничной литургии я вышел из собора, оглядываясь, искал Веру, а нашел его. Он стоял в потертом подряснике на паперти и собирал милостыню. Я подошел к нему, положил сложенную купюру в синюю кружку и посмотрел на него – и утонул в этих прозрачных бездонных озерах. Господи, сколько там всего жило, сколько повидали эти глаза! Да, мой мальчик, передо мной стоял настоящий живой святой. Он поднял кружку, ссыпал деньги в карман рюкзака и сказал: «Пойдем, брат!» И я пошел за ним, мимо Верочки, которая всё понимала; мимо Юрия, который с печалью прощался со мной последним долгим взглядом; мимо людей, домов, деревьев, рек, дорог – мимо всего земного. В ту минуту я был уверен, что пришел последний день моей жизни, что вот сейчас, этот старый монах поднимется на небеса и за руку возьмет меня с собой – туда, высоко–высоко, туда, где нет боли и мрака, где нет предательства и лжи, но всё свет, истина и покойная радость.
Но старый монах привел меня на берег Волги и, как раньше в детстве с Машей, и как раньше в юности с Борисом – мы долго сидели у текучей воды и говорили. То есть, говорил в основном монах, а я слушал…
Тамерлан и Тамерлан
Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти.
И пусть так будет всегда. Воспитывай свой разум.
Когда твоя мысль постоянно будет вращаться
около смерти, твой жизненный путь будет прям и прост.
(Хагакурэ. Книга самурая»)
По краю дагестанского села, раскинувшегося на холмах Кавказа, неспешно шагал странник в черной одежде с посохом в руке. Он изредка поднимал сощуренные глаза на золотистый шар солнца, утопающий в зеленых волнах предгорья, на извилистую сверкающую ленту реки, на стрелы тополей, взлетающие в сизое небо над кудрями садов и белыми крышами домов – и вновь опускал взгляд под ноги, на пыльную тропу, перебирая сухими губами тихие слова и пальцами – шерстяную нить в узелках.
В это время в одном из домов за обширным, некогда гостеприимным столом, понуро сидел юноша, пил водку, закусывая каурмой – бараньими потрохами с изрядным количеством зелени и чеснока. Он жадно всматривался в угол над холодильником, откуда с красочного портрета властно взирал великий завоеватель, непобедимый и жестокий Тамерлан. Там же зеленел бронзовый бюст, рядком висели цветные фотографии памятников Темир–Аксаку в Ташкенте и Самарканде, а также деньги – узбекские сомы – с его изображением и копия ордена с хищным профилем.
Неделю назад снова приходил Аслан и в последний раз предложил ему подумать об участии в банде:
— Тебе всего‑то и придется, что докладывать нам о перемещении русских войск и на время прятать оружие, предназначенное на продажу, – говорил бородач с лошадиным лицом в военном комбинезоне. – С каждого ствола ты получишь сто долларов. – Видя, что юный Тамерлан тупо молчит, проявляя слабость, непозволительную для настоящего мужчины, бандит прошипел на прощанье: – Решай! Только не забывай, как поступает эмир Умар с теми, кто его предает.
Завтра ему, Тамерлану Хасановичу, предстоит дать ответ грозному боевику. Завтра решается его судьба – или он пособник бандитов, но живой, – или предатель «освободительной войны», но… вряд ли живой… Понятно, почему они так в него вцепились: мать давно умерла, отец недавно подорвался на русской мине, живет юноша один в большом доме, глухая старуха–тетка не в счет, а до лагеря Умара – рукой подать, только речку перейти.