А там и Рождество и забвение тленного, облаченного в нетление воплощением на земле бессмертного Сына Божиего. А там и всеобъемлющая радость жизни, и жизни вечной, в совершенной красоте любви. Но, видимо, необходимо опуститься до самого каменного дна, чтобы потом взлететь на мощной волне в лазурные небеса и застыть на пенистом гребне, задыхаясь от счастья стремительного вознесения с земного дна в небесную высь.
Паломничество
Паломничество – это замечательный способ
познакомиться с самим собой,
это способ вспомнить себя настоящего
(«Паломничество» Пауло Коэльо)
Конечно не всегда удавалось мне беспрепятственно блуждать по катакомбам внутреннего сознания. Иной раз окружающая действительность вторгалась извне и заставляла обратить на себя внимание. Итак, вынырнув из рождественских воспоминаний, я оказался в древней столице Северо–Восточной Руси – в славном граде Владимире. Довез меня до окраины веселый молодой человек на стареньком «москвиче», он сильно припадал на «о» и буквально требовал, чтобы я ОбязательнО пОсетил истОрические памятники его рОдного гОрОда.
И вот по проспекту Ленина – куда же без него! – по улице Дворянской – строго параллельной улице тов. Дзержинского – вышел я к сооружению, напоминающему богатыря на огромных широко расставленных ножищах, в белых одеждах и в золотом шлеме – Золотые Ворота. Раньше такого рода памятники строили во всех крупных христианских городах мира в память о въезде Спасителя в Иерусалим через одноименные городские ворота.
Белый цвет памятника и название сразу напомнили о Борисе, покойном брате. Это он, сияя белым костюмом, любил на прогулке со мной напевать песню из репертуара легендарного квартета «Golden Gate» («Золотые Ворота») – «Down by the Riverside»:
I’m gonna lay down my burden,
Down by the riverside,
Down by the riverside,
Down by the riverside
I’m gonna lay down my burden,
Down by the riverside,
I’m gonna study war no more
Боря начинал приглушенным баритоном: «яйм гона лэй даун май бёрден» – далее вступал дребезжащим фальцетом я: «даун бай зэ риверсайт» – три раза; и припев: «айм гона стэди уар ноумор, ноумор, ноумор…» – мы вместе, раз десять, с негритянским спиричуэлс–подвыванием. Увлекшись совместным вокалом, мы начинали пританцовывать на ходу, размахивать руками и закатывать очи к небу. Мирные граждане, бредущие по улице с работы домой, – кто разбегались от «фулиханов» в разные стороны, а кто – их всегда было гораздо меньше – приветственно улыбались и даже подпевали – эта песня едва ли не первой пробила «железный занавес». Ее выпустили на пластинках, но купить их было невозможно, поэтому песню записывали, перезаписывали на магнитофонах с каждым разом добавляя дозу свистящего шума, заглушавшего слова и музыку.
Чем это было для нас? Свежим ветром грядущих перемен, влажной тропической жарой с ананасами и бананами, плясками и заунывными песнями негров, сверканием белых зубов и драгоценностей на дамах, длинными спортивными автомобилями, мельканием ярких огней рекламы, мощным солнечным ветром с океана, поднимающим бело–голубые волны; высокими пальмами вдоль шоссе, улыбками гордых мулаток, тростниковыми крышами над пляжными барами, боями в пятнадцать раундов профессиональных боксеров, отражением малинового солнца на стеклянных стенах небоскребов – тем, чего больше всего желаешь в молодости – блаженной свободой!..
— Дядя, а почему ты плачешь? – тонким голоском протянула девочка лет пяти. Она, подпрыгивая, увязалась за мной.
— Разве? – Засуетился я, стирая следы лицевой протечки и смущения.
— Тебя кто‑то обидел? – продолжало допрос милое дитя, подняв на меня большущие серо–голубые глаза. Она встала передо мной, перегородив дорогу огромной широкополой шляпкой, которую поддерживала обеими руками, чтобы не улетела.
— А? Нет, юная барышня, просто детство вспомнил.
— Твое детство было плохим? – соболезновала девочка.
— Нет! Нет, что ты! У меня было детство самое лучшее в мире!
— Почему тогда плачешь?
— Наверное потому, что оно ушло и больше никогда не вернется.
— А–а-а!.. – пропела девочка и… куда‑то подевалась. Может, ветром унесло, на крыльях шляпки?..
Пройдя торговые ряды, я пересек площадь 850–летия Владимира (ого, это уже столько!) и вплотную подошел к величественному белому пятиглавому храму – кафедральному Успенскому собору. Он возвышался на крутом берегу Клязьмы, откуда открывался просторный вид на извилистую ленту реки и долину поймы в сизой дымке. Внутри храм казался еще более огромным – откуда‑то сверху, из щелевидных окон центрального барабана струились в затемненное пространство храма расплывчатые лучи солнца. Я встал в очередь к мощам великого благоверного князя Александра Невского, русского Иосифа, Солнца Земли Русской и пока стоял, наблюдая земные поклоны паломников, вспомнил слова преподобного Серафима Саровского.
"Неоднократно, – пишет Мотовилов, – слышал я из уст великого угодника Божия старца о. Серафима , что он плотью своею в Сарове лежать не будет. И вот однажды осмелился я спросить его: – Вот вы, батюшка, все говорить изволите, что плотию вашею вы в Сарове лежать не будете. Так нешто вас Саровские отдадут?
На сие батюшка, приятно улыбнувшись и взглянув на меня, изволил мне ответить так:
— Ах, ваше боголюбие, ваше боголюбие, как вы! Уж на что царь Петр‑то был царь из царей, а пожелал мощи св. благоверного князя Александра Невского перенести из Владимiра в Петербург, а святые мощи того не похотели и в Петербурге их нет.
— Как не похотели? – осмелился я возразить великому старцу. – Как не похотели, когда они в Петербурге в Александро–Невской Лавре почивают? – В Александро–Невской Лавре, говорите вы? Как же это так? Во Владимiре они почивали при вскрытии, а в лавре под спудом – почему же так? А потому, – сказал батюшка, – что их там нет».
Вот так, не похотели мощи – и всё тут! И даже земной царь–реформатор святым не указ! Приложился и я к непокорным мощам Русского Солнца и попросил у благоверного князя Александра помощи в моем паломничестве. Затем уступил место следующему паломнику, а сам увидел рядом с золоченой ракой Невского Чудотворца еще одну – оказалось, это мощи благоверного Юрия Всеволодовича. Приложился и к ним, а когда разогнулся после поклона, слышу знакомый голос:
— Как думаешь, Арсений, меч, что в деснице князя, – старинный или новодел?
— Какая тебе разница? – пробурчал я. – Главное, что мощи настоящие!
— Выйдем?
— Погоди, мне еще фреску Страшного суда рассмотреть надо, чтобы, значит, страх пробил аж до самого хребта, – сказал я, напряженно вспоминая, с кем же говорю.
— Ты знаешь, что написали фреску Андрей Рублев с Даниилом Черным? – Заговорил тоном экскурсовода мой безымянный собеседник. – Это видение пророка Даниила. Уникально здесь то, что судьи Страшного Суда – а это апостолы – вовсе не страшны. Посмотри, они даже улыбаются, как бы говоря: «не бойтесь, детки, Бог милостив, если вы сюда пришли и смотрите на нас, то мы вас на Суде вас простим, потому что зря сюда никто не приходит».
Словом, искомого страха Божиего я так и не снискал! Не снискнул… Хоть и всеми силами снискивал… Ну почему!.. Почему, когда мне нужно побыть одному наедине со святыми и не торопясь прочувствовать самого себя и тихонько помолиться… Почему обязательно появится кто‑то, кому нужно разрушить эту сокровенную связь моей грешной души с небесной святостью! Да не тяни ты меня за рукав, иду, иду!.. Вышел на солнце и ослеп.
— Прости, никак не могу вспомнить, где мы познакомились? – спросил я.
— И не мудрено, – закивал тот, – я стоял между тобой и Сергеем Юрским в храме «Всех скорбящих радосте», что на Ордынке в Москве. Оно конечно, знаменитый актер гораздо больше тебя заинтересовал, чем моя скромная персона. Но Сергей сразу после литургии уехал, а мы с тобой в книжную лавку зашли, там и разговорились.
— А здесь какими судьбами?
— Так Юрий Всеволодович – мой небесный заступник, я к нему сюда в гости каждый год приезжаю.
— Так ты Юрий? А я‑то никак не могу твоё имя вспомнить.
— Ты дальше куда? Могу тебе предложить поездку в Новый Иерусалим? Мой друг купил автобус и катает паломников. А меня по старой дружбе – безвозмездно. Поедем?
— Благослови, отче! – заОкал я на владимирский манер. В конце концов, почему бы и нет? Не был там ни разу.
В автобусе я открыл путевой дневник и стал записывать свежие впечатления. Меня очень порадовали Иван да Марья – замечательные люди! Можно сказать, новая постсоветская генерация! Христианская… Вот и решил о них написать.
Водитель оранжевого автобуса
Небесный град Иерусалим
Горит сквозь холод и лед,
И вот он стоит вокруг нас,
И ждет нас, ждет нас
(«Дубровский» Б. Гребенщиков)
От покойной воды озера нехотя оторвался прозрачный туман, поплыл над прибрежной травой, обильно высевая жемчужные росы. Казалось, всепроникающая сырость не предвещала погожего дня. Только мужчина поднял глаза к серому небу и таинственно улыбнулся, видимо, он был из тех, кто и за облаками видит солнце. Впрочем, стоило ему выйти из старинного парка, обогнуть квартал и сделать первые шаги по широкой площади автовокзала, как солнце выглянуло из‑за облака и плеснуло на землю добрую порцию яркого света. И стало ясно – в природе, в городе и на душе пешехода, который энергично шагал к огромному ярко–оранжевому автобусу.
И вот он стоит вокруг нас,
И ждет нас, ждет нас
(«Дубровский» Б. Гребенщиков)
От покойной воды озера нехотя оторвался прозрачный туман, поплыл над прибрежной травой, обильно высевая жемчужные росы. Казалось, всепроникающая сырость не предвещала погожего дня. Только мужчина поднял глаза к серому небу и таинственно улыбнулся, видимо, он был из тех, кто и за облаками видит солнце. Впрочем, стоило ему выйти из старинного парка, обогнуть квартал и сделать первые шаги по широкой площади автовокзала, как солнце выглянуло из‑за облака и плеснуло на землю добрую порцию яркого света. И стало ясно – в природе, в городе и на душе пешехода, который энергично шагал к огромному ярко–оранжевому автобусу.
Забравшись в кабину водителя, он запустил мотор и подал машину к очереди на остановке. Пассажиры, не смотря на уговоры девушки–экскурсовода, как всегда подталкивая друг друга, спешили занять лучшие места. Наконец, пристроили багаж, попрыгали на мягких сиденьях, кто‑то опустил спинку, кто‑то поднял подлокотник, кто‑то открыл баночку с квасом и поднес к губам пирожок – и все как один повернулись к окну. Люди внутри оставались на своих местах, пол, крыша и стеклянная кабина автобуса – были статичны, но автовокзал с толпой людей тронулся и медленно поплыл по стеклянному экрану назад, от непознанного настоящего – в неразгаданное прошлое.
— Доброе утро! – раздался из динамиков приятный баритон. – Командир экипажа автобуса, следующего до святого града Новый Иерусалим, приветствует вас на борту экспресса и желает всем доброго пути. Меня зовут Иван, экскурсовода – Маша, она расскажет вам кое‑что о том чудесном месте, куда мы все вместе направляемся. А сейчас пять минут новостей.
Следом за приветствием из динамиков полилась режущая ухо музыка, потом диктор скрипучим голосом настырного рекламного агента приступил к передаче блока новостей: аварии, наводнения, пожары, убийства, ограбления, экономический кризис… – вдруг поток словесного хаоса замер.
— А сейчас, я просто обязан поделиться с вами, дорогие пассажиры, одним открытием, которое удалось мне сделать, – голос Ивана, по–прежнему глубокий и мягкий, прозвучал торжественно. – Открытие, которое изменило всю мою жизнь – и заметьте – в лучшую сторону. Итак слушайте и не говорите, что не слышали: Бог сотворил нас не для страданий, а для того, чтобы поделиться с нами Своим блаженством, Своей любовью!
Наступил тот миг, ради которого Иван три года назад изменил жизнь. Он оставил руководящий пост в процветающей компании, купил автобус и подарил его автопарку с тем условием, что сам будет им управлять. Сказать, будто он удивил окружающих таким поворотом судьбы – значит, ничего не сказать: он всех шокировал. Всех, кроме себя и друга Юрия, с которым они вместе прошли по пути познания Истины.
Это «высокое беспокойство» началось у друзей едва ли не в детстве. Тогда мальчишки гоняли в футбол, играли в войну, а чуть позже стали бегать за девочками, а в это время Иван с Юрием зарывались в заумные взрослые книги, часами спорили о смысле жизни, гуляя по скверам и улицам вдали от многолюдья. Дворовые друзья и одноклассники иногда смеялись над странной парочкой «ботаников». Родители и учителя, поначалу всполошившись, несколько успокоились – ребята хорошо учились, занимались спортом, оставались любящими сыновьями, и в конце концов окружающие смирились с необычным поведением подростков. А несколько лет спустя, ребята превратились из неуклюжих хрупких акселератов в крепких ясноглазых парней, и тут обнаружилось одно весьма положительное свойство, которое помогло им устроить свою жизнь наилучшим образом – они стали поразительно везучими парнями! Будто судьба выделила их из толпы, как‑то по–особому стала благоволить, осыпая щедрыми дарами.
«В 1656 году патриарх Никон, только что начавший церковную реформу, распорядился о строительстве нового монастыря. Вдохновенный национальной идеей "Москва — Третий Рим", патриарх замыслил монастырь как религиозный центр всего православного мира. Он должен был служить прообразом Святой Земли (и называться Новый Иерусалим), а главный собор — храм Гроба Господня в Иерусалиме», – рассказывала тем временем Маша.
Итак, новенький автобус летит по гладкому шоссе прочь от дымного мегаполиса в чистые подмосковные поля, руки автоматически крутят руль, ноги жмут на педали, Маша звонким голоском рассказывает историю Нового Иерусалима, пассажиры – кто слушает, кто дремлет, кто глазеет в окно, попивая напитки и жуя пирожки с бутербродами… А в душе Ивана творится такое!.. Что передать словами затруднительно.
Сердце вместе с порцией артериальной крови выплескивает очередной виток непрестанной Иисусовой молитвы. Тихая солнечная радость заполняет все человеческое существо. Разум рождает отнюдь не чудовищ, ведь он не спит. Бодрый его разум приносит из таинственных глубин подсознания величайшие картины вечности: адские пепельно–багровые бездны – и райские золотисто–лазурные высоты.
«Реку Истру переименовали в Иордан (Иордань). Также окрестные холмы и деревни получили новые, библейские, названия, как то Вифания, горы Фавор и Елеон, поток Кедрон. Для пущего сходства, в Палестину был командирован монах Арсений Суханов, который произвел обмеры и составил чертежи храмов. Масштабы Нового Иерусалима были намеренно уменьшены по сравнению с Иерусалимом настоящим, так что монастырь представлял собой именно образ Святой Земли, а не попытку ее собой заменить», – весело сообщала Маша, очаровательно улыбаясь.
…Однажды Юрий принёс в дом Ивана замечательную книгу отца Серафима Роуза «Не от мира сего» – толстенный покетбук в полторы тысячи страниц. В ней рассказывалось, как Евгений Роуз, воспитанник американской семьи англиканского вероисповедания, так же как они с Юрием, «взалкал» и встал на путь познания истины. Вполне разочаровавшись в религиях Запада, упрямо исследуя религиозные течения Востока, Евгений нашел попутчика и друга Германа, и они вместе однажды пришли в Православие. Отец Серафим Роуз говорил, если человек встанет на путь истины и будет честен и настойчив на своем пути, он обязательно придет к Православию и в нем найдет всё, что он так мучительно искал – Истину.
«В 1658 году на насыпанном холме в излучине Истры началось строительство собора. Сам Никон в 1658 году из‑за явных разногласий с царем Алексеем Михайловичем объявил, что слагает с себя патриарший сан, и до 1664 года жил в скиту в Новоиерусалимском монастыре. Затем он все же вернулся в Москву, где в 1666 году был лишен сана и сослан в Кирилло–Белозерский монастырь. Уже при новом царе, Федоре Алексеевиче, он смог получить разрешение вернуться в Новый Иерусалим, но умер по дороге. Никон был похоронен в Новоиерусалимском монастыре.»
Иван с Юрием к тому времени успели исследовать и даже кое‑что познать на практике из различных философских и религиозных течений. Только это ощущение мистического голода не проходило. Нечто незримое настойчиво указывало им на опасность того или иного пути. Совсем рядом жили своим надмирным служением православные храмы, но то ли атеистическое воспитание, то ли огромные завалы лживого исторического мусора в головах, то ли просто бытовая гордость – не позволяли им войти в храм и стать в ряды верующих.
А тут американец!.. Им, русским парням!.. Открывает сокровище, которое у них рядом, на соседней улице – дома!..
Сразу и позор, и радость открытия, и мощный всплеск «алчбы» – нахлынули на соискателей истины, и началась новая жизнь. Только войдя в храм, распахнув Православию душу, Иван с Юрием поняли, что так сильно удерживало их на пути поиска. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» – тут вам и разгадка голода–алчбы, и блаженство и насыщение! Только приняв Православие всем сердцем, друзья обрели всё, что так мучительно и долго искали. Здесь, нашли ответы на тысячи вопросов, не позволявших им спокойно спать и предаваться удовольствиям земной жизни. Здесь они познали истину и истина сделала их свободными.
«В Откровении Иоанна Богослова мы встречаемся с двумя свидетельствами о храме в Горнем Иерусалиме. В одном месте апостол Иоанн говорит: "Храма же я не видел в нем (Горнем Иерусалиме), ибо Господь Бог Вседержитель — храм его, и Агнец" (Откр.21:22). Но в ряде других мест Откровения ясно говорится о некоем таинственном "храме Божием", который "отверзается на небе" (11; 1:19; 15:5–8) и в котором есть "престол Бога и Агнца", на престоле этом — "Сидящий" — Господь, рядом с Его престолом находятся двадцать четыре малых престола для "старцев" — "священников", перед престолом Вседержителя горят "семь светильников", далее стоит "золотой жертвенник" (4:2–5; 8:3) и окрест всего этого совершается определенное Богослужение (15:6; 4:8; 19:1). Следовательно, в Горнем Иерусалиме нет храма в земном смысле, как особого здания для молитвенных собраний, но некий таинственный "храм Божий" там все‑таки есть!»