Толстый господин к стойке не пошел. Он сидел за столом, а квадратная куртка и пучеглазая женщина принесли ему завтрак и потом, по мере того как он наедался — очень быстро, неопрятно и жадно, — подносили ему все новые тарелки с колбасой, омлетом и даже кашей.
«Это мультимиллионер, — предположил Андрей. — Он главный спонсор сборища интеллигенции и за это приказал устраивать за завтраком шведский стол: для него в этом путешествии одна радость — обжорство».
У выхода из ресторана стояла Бригитта Нильсен и раздавала программки. Она каким-то своим, иностранным чутьем угадывала участников конференции, отделяла их, как зерна от плевел, от спонсоров и туристов, заполнявших прочие места на «Симонове». Андрей получил свою программку и выяснил, что первое пленарное заседание состоится в главном салоне в семнадцать часов, после отхода из Таллина.
Валютный магазин на главной палубе был открыт, туда заходили полюбопытствовать, в основном туристы, у которых были свободные деньги. Но туристы ничего не покупали. Они берегли деньги для более важных боев — на чужеземных берегах.
Андрей тоже заглянул в магазин. Продавщица с желтыми волосами узнала его и сказала:
— Я товар еще не подготовила. Я вам потом подскажу, что выгоднее приобрести.
Андрей хотел бы найти «искалку» для ключей — брелок, который отзывается на свист. Но тоже ничего не стал покупать.
Алеша был в каюте. Он дал Андрею такую же программу, как Бригитта. Андрей подошел к иллюминатору. За ним был виден низкий берег и мол с маяком на конце.
— Это уже Таллин, — сказал Алеша. — Костя просил тебя написать статью для газеты.
— Для какой газеты?
— Но ты же был в штабной каюте? Его семейство изготавливает ее.
— Я не знаю, о чем пишут статьи в газетах, — сказал Андрей.
— У тебя щека пухнет.
Андрей провел пальцами по щеке. Щипало. Щека подпухла. Пластырь с одной стороны отклеился.
— Я схожу к врачу, пусть посмотрит.
— И пускай вколет антибиотик, — посоветовал Алеша.
— Ты будешь выходить в Таллине? — спросил Андрей.
— Обязательно. Мне нужны кое-какие пластинки.
«Рубен Симонов» сбавил ход и шел вдоль пирса.
Андрей быстро поднялся к врачу. По крайней мере у него был хороший предлог. На этот раз врач был в кабинете и спросил:
— Земля или грязь могла попасть в рану?
— Это ссадина, а не рана.
— Любая ссадина — повреждение кожи.
Врач был довольно молод, лет тридцати, не больше, но уже огорчительно лыс. Несколько длинных черных прядей пересекали лысину поперек — он еще не отказался от борьбы за шевелюру.
Пришлось Андрею согласиться на укол противостолбнячной сыворотки.
Пока доктор готовил шприц, Андрей сказал:
— По крайней мере я не один раненый на борту.
— Что вы имеете в виду?
— Я сейчас заметил, что у одного из поваров рука забинтована.
— И не только рука, — ответил доктор. — Если бы он показался мне до отхода, я бы его оставил на берегу. Нет ничего святого — напасть на человека практически в порту!
— На него напали?
— На Эдика Пустовойтова? Напали.
— Кто?
— Простите, я не милиция, — сказал доктор. — Ложитесь.
* * *— Не проходит щека? — спросил Владимир Иванович. — Я перед вами виноват, как я виноват, батенька!
«Батенька» у него получился неестественно, отрепетированно, как у театрального актера, играющего роль Ленина.
— Владимир Ильич, — сказал Андрей. — Забудем об этом.
— Владимир Ильич? — лукаво повторил Ленин. — А вы ошиблись, батенька! Меня зовут Владимир Иванович. Владимир Иванович Иванов.
— Как вы считаете нужным, — согласился Андрей, чем порадовал старика, который усмехнулся. — Но я останусь при своем мнении.
— Ну-ну. — Ленин отечески положил руку на плечо Андрею, для чего ему, при невысоком росте, пришлось потянуться вверх, как мальчику в трамвае.
Они стояли в холле, ожидая своей очереди спуститься по трапу в новую страну Эстонию. Но высадка затягивалась, потому что ждали пограничников.
— Вы, батенька, кем будете по специальности? — спросил Иванов.
— Археолог, — ответил Андрей.
— Любопытное занятие, — сказал Ленин.
Он наклонил голову набок, как бы мысленно рассуждая, какую пользу ему и его великому движению может принести один археолог. Лысина у него была желтая, обширная, в пигментных пятнах и очень гладкая. Правая бровь была разрезана тонким шрамом — что было видно только вблизи.
— Значит, будем копать! — сказал он наконец, не придумав Андрею лучшего занятия.
Получилось бодро и громче, чем требовалось. Люди, стоявшие неподалеку, оглядывались.
На голос Иванова прибежала дама с выпуклыми глазами.
Она энергично пробилась сквозь толпу:
— Владимир Иванович, ну куда вы задевались! Оскар Ахметович уже в машине, а вы занимаетесь разговорами.
Она делала выговор Иванову, и тому это не понравилось.
— Откуда я мог знать, где ждет меня товарищ Бегишев, — огрызнулся он.
Он демонстративно протянул руку Андрею, как бы показывая женщине, что не на ихнем проклятом Бегишеве свет клином сошелся. Но та не видела Андрея — она тащила Владимира Ивановича за рукав, показывая всем своим видом преданность Оскару Ахметовичу.
— Я надеюсь, что нас ждут интересные беседы, — обернулся Иванов к Андрею.
— Я тоже, — согласился Андрей.
Женщина увлекла своего спутника к трапу, расталкивая интеллигенцию. Андрей понял, что Бегишев пользуется в Эстонии немалым влиянием — лимузин у трапа не снился даже Косте Эрнестинскому, который здесь главный человек.
Влекомый любопытством Андрей осторожно протиснулся следом за загадочным Ивановым и сверху, через плечо вахтенного, посмотрел вниз. Там, несколькими палубами ниже, стояла черная «Волга». Можно было угадать на заднем сиденье Бегишева, у приоткрытой дверцы стоял костолом Алик, задрав кверху голову и наблюдая за тем, как женщина и Иванов спускаются по бесконечному трапу.
Пограничник, стоявший у трапа, сделал было шаг к ним, но Алик крикнул ему что-то неразличимое за ветром и расстоянием. Пограничник вернулся на шаг назад.
Алик нырнул в машину, а женщина, открыв заднюю дверцу, жестом велела Иванову идти туда, но тот стал отказываться. Андрей понял смысл этой сцены: толстый Бегишев занимал слишком много места, и никому не хотелось оказаться стиснутым в середине заднего сиденья.
Проиграла в результате женщина. То ли по настоянию Иванова, то ли подчинившись окрику изнутри, она полезла в машину. Отступив несколько назад и склонив знакомым жестом голову набок, Иванов смотрел на округлый зад женщины и ее ноги, заголившиеся от неловкой позы. Затем он ястребом залетел внутрь и постарался захлопнуть дверцу. Дверца не желала захлопываться. Прошло с полминуты, прежде чем процедура завершилась и «Волга» тронулась с места. Тут по теплоходу объявили, что можно выходить, и Андрей оказался внизу одним из первых.
В Таллине зарядил мелкий дождик, куда более холодный, чем снег, потому что ледяные капельки умеют острее, чем снежинки, жалить кожу.
Андрей быстро прошел по скучной улице, ведущей к городу, пересек трамвайные пути и оказался перед толстой башней с примыкающей к ней аркой, в которой, как он помнил по прошлому визиту в Эстонию, размещался небольшой, но уютный и хорошо устроенный морской музей.
Он очутился в милом сердцу, неповторимом, сказочном старом Таллине, нашей советской Европе, странной отдушине, как бы приоткрытой форточке в европейский мир. Для студента пятидесятых годов или для голодного до зрелищ, закованного в запреты туриста шестидесятых именно Таллин был тем образом, из которого затем достраивалась воображаемая Европа.
Улицы были романтически кривыми и узкими, звук шагов отдавался до полоски неба, зажатой между смыкающимися над головой крышами. Площадь Ратуши открывалась как картинка на немецкой табакерке. Андрей заглянул в букинистический, но там было мало старых русских книг — лежали модные журналы прошлых лет, торговые каталоги и детективы. Магазин потерял свою исконную солидность, словно бабушка, которая вдруг решила покрасить волосы и намазать губы.
На телеграфе пришлось отстоять громадную очередь за пятнашками.
К счастью, Лидочка была дома.
— Я как чувствовала, — сказала она. — Мне уже два раза звонили из издательства, а я все откладывала и откладывала.
— Дома все в порядке?
— Да, конечно. А что тебя тревожит?
Андрей не удержал смешка — он не умел скрывать от Лидочки ни мыслей, ни настроений.
— Что-то смешное? Ты влюбился?
— И все-таки ты, Лидия, остаешься женщиной, то есть человеком ограниченным и эгоцентричным. Неужели ты полагаешь, что у настоящего мужчины нет других дел, как влюбляться?
— Дома все в порядке?
— Да, конечно. А что тебя тревожит?
Андрей не удержал смешка — он не умел скрывать от Лидочки ни мыслей, ни настроений.
— Что-то смешное? Ты влюбился?
— И все-таки ты, Лидия, остаешься женщиной, то есть человеком ограниченным и эгоцентричным. Неужели ты полагаешь, что у настоящего мужчины нет других дел, как влюбляться?
— Ну ладно, хорошо, не высмеивай мой слабый разум. Ты доехал нормально, устроился в одной каюте с Алешей, и каюта тебе нравится… Я правильно угадываю?
— Ты, как всегда, проницательна.
— И потом ты встретил одного неприятного человека…
— Ты гениальна, Лидия!
— А чем я могу тебе помочь?
— Ты не догадываешься, какого человека?
— Нет, я не провидец.
— Помнишь историю с младенцем Фреем?
— Еще бы!
— Ты уверена, что это был Ленин?
— Ты видел Фрея?
— Погоди, Лидочка, я первый спросил.
— Я не могу быть на сто процентов уверена. Я же не присутствовала при родах. Но я верю Сергею Борисовичу, что это реинкарнация Ленина, его новое тело.
— Честно говоря, — сказал Андрей, — я тогда слушал твою историю, как Пушкин сказку Арины Родионовны.
Вдруг Лидочка засмеялась.
— Ты что?
— Из трезвых представителей человечества, — сказала Лидочка, — ты лучше всех осведомлен о тайнах и чудесах нашего века. Ты отлично знаешь — фантастического не существует. И вдруг, столкнувшись с мелким в масштабах Вселенной чудом, ты встаешь на дыбы и кричишь, что этого быть не может, потому что не может быть никогда.
— Чудес не бывает, — согласился Андрей. — Мы, волшебники, знаем об этом лучше простых смертных.
— То, что я до сих пор жива, — трижды, четырежды чудо. То, что ты жив, — чудо стократное.
— Ладно, что нам спорить! Я принимаю твою версию.
— Это не моя версия. Это версия судьбы.
— Хорошо, будем считать, что я принял на веру теорию, согласно которой некоторые личности, генетически выдающиеся, не желая помирать, могут каким-то образом избежать смерти, родившись заново в последний момент жизни. Есть предположение, что так случилось с Лениным. И потому ритуальные слова «Ленин вечно жив!» приобретают особый смысл. Ленин на самом деле не умер. Правильно?
— Почти. Не совсем. Ведь настоящий Ленин умер. Вместо него родился его генетический двойник. Но генетическое тождество не означает полного повторения человека. Ведь младенец Фрей рос в другой среде, учился в других условиях, был окружен другими людьми. Так что эксперимент, поставленный природой, имеет лишь теоретическое значение.
— Значит, это все же другой человек? — произнес Андрей.
— Другой. Но с характером Ленина. Я это испытала на собственной шкуре.
— Что в нем главное?
— Главное? Злоба. Или злость — не знаю, какое слово точнее. Он — заложник злости. Он мститель. Но теперь не за брата и не Романовым, а за себя.
— Ты не выносишь его?
— Я не выношу того, что он олицетворяет. Царства зла. Тем более когда оно прикрыто лозунгами заботы о человечестве.
Разыскивая свободную переговорную будку и потому заглядывая во все будки подряд, мимо прошел повар Эдик в сопровождении невысокого мужчины в фуражке таксиста. У мужчины был упорный настойчивый взгляд — Андрей столкнулся с ним глазами, когда мужчина заглянул в будку. Лицо было обыкновенное, но не русское. Его обрамляли полубакенбарды, желтоватые, словно покрашенные.
— Ты что замолчал? — спросила Лидочка.
— Здесь разные люди ходят, — туманно ответил Андрей. — Значит, сейчас твоему Фрею шестьдесят восемь лет?
— Примерно. Но он выглядит моложе. Он высох, но еще не состарился.
— С бородкой?
— Фрей сознательно старается подражать самому себе — то есть Ленину. И с возрастом эта страсть охватила его. Но бородку он носит не постоянно — полагаю, что из инстинкта самосохранения. Ему всегда казалось, что если его обнаружат враги, то убьют.
— И он знал, кто его враги?
— Андрюша, откуда враги у полусумасшедшего отшельника? Он сам себе их придумал.
— Зачем?
— А как же великому человеку без врагов? На кого списывать свои поражения? На предателей?
— Предательство — спутник любой диктатуры.
— Андрюша, расскажи, что ты видел? Что заставило тебя обратить на него внимание?
— Почему ты думаешь, что нечто должно было случиться?
— Иначе бы ты не заметил Фрея. Он достаточно незаметен.
— У него утащили чемодан, и я постарался ему помочь.
— Безуспешно, надеюсь? — Лидочка уже испугалась.
— Почему такое странное заявление?
— Люди, которые крадут чемоданы, не любят, чтобы их останавливали.
— Ты права… Впрочем, все обошлось. Но потом он сам подошел ко мне, и его манера разговаривать, повторение слова «батенька»…
— Он любит ленинские словечки. Специально штудировал собрание сочинений, — сказала Лидочка.
— Скорее смотрел ленинские фильмы. Мне показалось, что он подражает не только и не столько Ленину, сколько актерам, которые изображают его на экране.
— В глазах нынешнего поколения это и есть настоящий Ленин… Он тебя увлек?
— Не понял вопроса.
— Не притворяйся, понял. Ты же любопытен, как кот. Тебе хочется устроить очередные раскопки и найти в нем золотую вазу.
— Ты преувеличиваешь.
— Он тебя не заинтересовал?
— Заинтересовал.
— Тогда будь осторожен. Я не могу тебя отговаривать — это бессмысленно. Но, честно говоря, Андрюша, до этого момента я радовалась, что ты отправился в этот круиз: посмотришь мир, себя покажешь, главное — отдохнешь. А теперь я боюсь.
— Объясни. Может быть, это важно.
— Он уже старался меня убить. Он готов убивать ради себя или ради своих вымышленных идей не потому, что идеи так дороги ему, а потому, что жизни других людей для него ничего не значат. Я думаю, что это главное, унаследованное им от Ленина. А ведь ты обязательно захочешь все потрогать своими руками.
— Я буду осторожен.
— Помни, что он хотел меня убить. И убил бы, если бы не случайность.
— Может быть, это и не Ленин. И я все придумал.
— Ну вот! — обиделась Лидочка. — Только я тебе поверила, как ты начал сомневаться. Или ты меня успокаиваешь?
— Тогда скажи: у твоего Фрея была какая-нибудь особая примета? Ты же его не раз видела. Может, какая-нибудь родинка, шрам?
— Шрам! Правая бровь у него как бы разрезана бритвой. Это не всегда заметно…
— Правильно! Я видел. Тогда никаких сомнений…
Лидочка не ответила.
— Ты почему замолчала?
— Жалко, что я угадала. Мне лучше было бы думать, что тебя подвело воображение.
— Странно. Во мне возникло охотничье чувство. Понимаешь? Как будто я увидел волка, который напал на тебя. Теперь я должен его выследить.
— Вот этого я и боюсь. Он же страшный. А в полицию ты обратиться не сможешь.
— Я не хочу оставить Фрея без присмотра, даже не узнав, зачем им понадобилась Дания или Швеция… Это может плохо обернуться для всех. Не только для нас. Ведь, без сомнения, кто-то догадался, что Фрея можно использовать. Но как Ленина или в ином качестве? Уж очень странная компания.
— Фрей вырос и прожил жизнь паразитом. Может, он нашел себе новых покровителей?
— И они катают его по Балтийскому морю?
— Это коммунисты?
— Они не производят такого впечатления. Скорее это так называемые новые русские. Смесь. Взвесь.
— Уголовники?
— Но профессионалы. Но при них есть охрана.
— Будь осторожен… постарайся…
— Можно. Главная причина моего внимания к Фрею тебе известна. Он хотел тебя убить. Я этого ему не простил.
— Андрей, забудь об этом!
— У меня кончаются пятнашки.
— Хоть скажи, как ты устроился, как себя чувствуешь?
— Последняя монетка улетела!
— Неужели ты не скажешь?
— Я тебя люблю!
— Слава богу, догадался!
На остальные обязательные приветы и поцелуи времени не осталось…
Обратно к «Рубену Симонову» Андрей пошел верхом, через Вышгород. Он словно прощался с Таллином, понимая, что завтра Эстония качнется в сторону от России, обложится таможнями и пограничными отрядами, и образ форточки в Европу для небогатых русских туристов окончательно умрет.
На улицах было оживленно, но туристов немного. Впрочем, не сезон. На смотровой площадке над Вышгородом, откуда открывался чудесный вид на город, порт и море, Андрей оказался в одиночестве. «У меня имперское мышление? Вряд ли это сентиментальность старика, который, в отличие от прочих обитателей страны, помнит, что этот город именовался Ревелем».
Возвращение на корабль прошло без особых приключений. Лишь проходя сквозь вокзал, Андрей снова увидел повара Эдика, в котором он подозревал вора, с типом в рыжих бакенбардах. Они покупали водку в киоске возле вокзала и Андрея не заметили, а он ускорил шаг, чтобы не попасться им на глаза. Что делать, если тебя спросят: «Это не ты ли, козел, бегал за мной по гавани?» Что тогда ответить?