— Я обещал вашему отцу хранить молчание, потому что мы боялись за вашу жизнь, — осторожно сказал Сэймэй.
— О чем это ты?
Сэймэй вздрогнул от такого резкого тона.
— Госпожа Сугавара всегда надеялась родить собственного сына. Потом в какой-то момент она была уверена, что ждет ребенка, и задумала устроить вам несчастный случай. Ваш отец вовремя раскрыл ее замысел и отослал вас подальше.
Все эти годы Акитада был уверен, что отец выдворил его из дома из-за сильной ненависти, не позволявшей ему больше терпеть рядом с собой сына. Сейчас он был глубоко потрясен и тронут тем, что отец, оказывается, так серьезно переживал за него. Он смотрел на Сэймэя, но навернувшиеся слезы затуманили взор, и ему пришлось отвернуться, чтобы взять себя в руки. Эти новые подробности подталкивали к новым вопросам. Совладав с собой, он спросил:
— Если он раскрыл такой преступный замысел жены, то почему не развелся с ней?
— Он тоже думал, что она ждет ребенка. К тому времени, когда стало очевидным обратное, вы уже благополучно прижились в доме Хираты и отказывались возвращаться домой.
Да, это была правда. Его учитель, университетский профессор, взял его жить к себе домой. Хирата и его дочь Тамако, теперь жена Акитады, приняли его в своем доме с таким радушием и теплом, что он вмиг забыл обо всех размолвках с отцом.
— Но почему же ты молчал уже после смерти отца? — спросил Акитада. — И почему отец не оставил для меня письма?
— Ваш отец еще раз попросил меня хранить молчание, уже будучи на смертном одре. Уж не знаю, боялся ли он за вас или сделал это ради госпожи Сугавара и ваших сестер. Но мне оставалось только пообещать, что я сделаю, как он просит. — Сэймэй тихо произнес слова, прозвучавшие много лет назад: — «Прежде всего будь верен своему хозяину и держи свое обещание ради него».
Акитада закрыл глаза. Проклятый Конфуций! Все вопросы к нему, подумал он.
— Вы же не хотели бы, чтобы я нарушил свое слово, господин? Разве не так?
Акитада увидел, как слезы катились по морщинистым щекам старика, теряясь в жиденькой бородке.
— Нет, не хотел бы, — со вздохом сказал он. — Расскажи мне о моей матери!
— Ее звали Садако. Она была единственным ребенком Тамба Тосукэ, одного из служащих вашего отца. Семья их была родом из провинции, очень бедная, но уважаемая. После смерти жены Тамба Тосукэ принял внезапное решение стать буддийским монахом, не подумав при этом о дальнейшей судьбе дочери. Люди сочли этот его шаг проявлением крайней набожности, но ваш отец рассердился и взял на себя заботу о ее содержании. Потом он влюбился и женился на ней, несмотря на то что был помолвлен с ныне покойной госпожой Сугавара и готовился к свадьбе. Ваша мать умерла при вашем рождении, господин, и тогда отец принес вас в этот дом, чтобы вас воспитала госпожа Сугавара. Он надеялся, что она станет вам матерью. — Сэймэй помолчал, потом прибавил неуверенно: — Только госпожа выросла в совершенно других условиях, нежели ваша бедная матушка.
Уж это Акитада хорошо знал. Конечно, она презирала ребенка, рожденного женщиной из более низкого сословия, ребенка обогнавшей ее соперницы. Всю жизнь она только и делала, что напоминала окружающим о своей богатой родословной.
Ему вдруг пришла в голову неприятная мысль. А что, если она передала часть своих черт Акико? Разве Акико не желает избавиться от сыновей, рожденных ее супругом в первом браке? Он вдруг понял, что, оказывается, совсем не доверяет сестре. Впрочем, Акико была всего лишь испорченная девушка, но не злая. Она могла быть эгоистичной и легкомысленной, но не жестокой. И тем не менее она, похоже, уже принесла неприятности в дом Тосикагэ. А ему все-таки следовало как-то вмешаться и попытаться воспрепятствовать этому! Вот, пожалуй, и еще одна из частей «наследства», взваленного на него мачехой. Он с горечью думал сейчас о том, что ему предстояло возглавить печальную похоронную церемонию. Какая ирония судьбы! Теперь он, как и Сэймэй, был повязан нерушимыми узами обязательства выполнить последнюю волю усопшей.
Похороны начались с наступлением темноты. Длинная процессия шествовала к месту кремации. Впереди шли факелоносцы и монахи, распевающие буддийские мантры. Тело госпожи Сугавара, обмытое и завернутое в белые полотняные простыни, пропитанные благовониями, покоилось в запряженной быком повозке за задернутыми занавесками, сделанными из ее богато расшитых придворных нарядов. За повозкой шел Сэймэй со священным светильником, а за ним Сабуро с курильницей, источавшей клубы благовонного дыма. За ними следовали остальные, первым — Акитада, потом Тора с Ёри на руках и Тосикагэ. За ними — три женщины в наемных носилках. За женщинами шли слуги и друзья семьи Сугавара. Длинной цепью эта процессия в полном молчании, если не считать распевающих монахов, медленно двигалась по пустынным улицам столицы.
Место кремации располагалось за чертой города. Там уже был приготовлен погребальный костер, вокруг него рассыпан белый песок и сооружены временные шатры для участников траурной церемонии.
Акитада занял свое место среди мужчин и приготовился к долгому ночному бдению. Ясное небо было усыпано звездами, и стоял чудовищный холод. Он распорядился насчет жаровен в шатрах, но толку от них почти не было. Он беспокойно поглядывал на сына, сидевшего рядом. Розовощекое личико малыша, укутанного в многочисленные ватные одежки, казалось до смешного крошечным. Акитада распорядился, чтобы его сестры и слуги накинули особые полотняные рубища поверх обычной одежды. Сам же он, Тамако и Ёри были облачены в темные шелковые кимоно — этим жестом он хотел подчеркнуть, что не состоит в кровном родстве с усопшей женщиной. Поскольку оба вида одежды считались траурными, посторонние вряд ли поняли бы разницу. Или же они приписали бы такой выбор его главенствующему положению в семье.
С его стороны это был маленький акт неповиновения, в противном случае Акитада оплакивал бы госпожу Сугавара со всеми подобающими почестями и расходами, как единственный сын.
Он видел, как возбужденно горели глазки Ёри, когда тот наблюдал за пляшущим пламенем погребального костра, зажженного одним из монахов. В положенный момент Акитада поднялся и положил в костер любимые вещицы госпожи Сугавара изящные шкатулочки, резные четки, цитру и писчие принадлежности. Все эти предметы должны были стать платой за вход в другой мир.
Монахи возобновили пение, пламя поднималось все выше, потрескивая и вознося в ночное небо длинные столбы черного дыма, постепенно заслонившего звезды. Костер этот был символом пустоты, ибо жизнь является не чем иным, как тоненькой струйкой темного дыма, теряющегося в ночи.
Спустя некоторое время Ёри уснул, и отец заботливо накрыл его своей рукой. В женском шатре кто-то громко всхлипывал. «Акико, кто же еще?» — язвительно подумал Акитада. Она всегда хорошо умела делать на людях то, чего от нее ждали. Тосикагэ беспокойно поглядывал на женский шатер, и Акитада уже не в первый раз поймал себя на мысли о том, как Акико повезло с мужем.
Конечно, неприятности Тосикагэ повлияли на нее, и, если подозрения Акитады были верны, сама Акико и была их причиной. Но он в любом случае считал своим долгом помочь Тосикагэ. Только вот эта смерть все усложнила. Теперь все они будут стеснены в передвижениях в течение ближайших семи дней. По сути дела, привязаны к дому. Но даже и после этого Акитаде с сестрами придется соблюдать многочисленные ограничения в течение еще шести недель, пока не пройдет церемония сорок девятого дня и душа усопшей не покинет этот мир.
Зато в ближайшее время его уж точно не призовут ко двору. Правда, положение Тосикагэ, как ни крути, требует разрешения. Теперь им уже совершенно точно известно, что его начальник вознамерился провести служебное расследование. Сейчас опасен каждый день бездействия. Акитада не мог не думать об этом, пока медленно тянулись часы.
Пламя ослабло, и в него подкинули новых дров. В воздухе стоял запах дыма, благовоний и горелой плоти.
Тора осторожно понес уснувшего ребенка к матери. Когда он ушел, Тосикагэ прошептал:
— Как вы думаете, женщинам там не холодно? Акитада посмотрел на небо.
— Скоро рассветет, — тихо проговорил он. — Пойдемте потом ко мне домой погреемся.
Тосикагэ благодарно кивнул.
Акитада подумал о том, с какой легкостью эти слова «ко мне домой» слетели с его уст. Теперь это и впрямь был его дом, больше уже не отравляемый воспоминаниями о родительской неприязни. Перед его мысленным взором возникло суровое лицо отца, так пугавшее его в детстве и оказавшееся всего лишь маской, которую он натягивал в угоду ревнивой жене, чтобы заставить ее думать, что он вовсе не любит своего сына, а только терпит его присутствие в доме. А еще он теперь думал о молодой женщине, которая была его настоящей матерью. Какая короткая ей выпала жизнь! Любила ли она отца? И как сложилась бы его жизнь, если бы смерть не настигла ее так скоро? В глубине души он точно знал, что родная мать обязательно любила бы его.
С первыми лучами рассвета монахи прекратили пение. Они принялись заливать водой остатки костра, потом окропили пепелище рисовым вином. Позже им предстояло собрать останки и поместить их рядом с его отцом. Интересно, где покоится его настоящая мать, подумал Акитада. Участники погребального ритуала поднимались на ноги, носильщики побежали готовить паланкины для женщин. Ёри, так и не просыпавшийся, конечно, поехал с Тамако, но Акитада с Тосикагэ пошли обратно бок о бок пешком.
На обратном пути они остановились у одного из городских каналов совершить ритуальное очистительное омовение. Ледяная вода обжигала.
— Достойные похороны, — сказал Тосикагэ, пряча мокрые руки в просторные рукава кимоно.
— Да. Все прошло как подобает, — ответил Акитада.
Пустые слова, какие обычно произносят, когда нечего сказать. Разумеется, Тосикагэ лучше других знал, что госпожу Сугавара с неподдельной искренностью оплакивают все, включая его собственную жену Акико.
Впрочем, «скорбь» не помешала Акико прочесть стихотворные строки по поводу печального события чуть позже, когда они все собрались за поминальной трапезой. Грустно вздыхая, она поведала о пустоте и тщетности бытия, являющегося не чем иным, как «бесконечной чередой ночных грез», за которыми открывается «последний мрачный путь» к смерти. В перерывах между этими вдохновенными речами Акико, разумеется, не забывала как следует подкрепиться и приложиться к чарочке с горячим саке.
Тосикагэ благодушно любовался ею, утверждая, что теперь благодаря трауру он сможет чаще видеться с обожаемой супругой.
— На работе меня не ждут, — сказал он и с ноткой отеческой гордости прибавил: — Такэнори вполне способен заменить меня на ближайшей неделе. В эти трудные дни он стал мне поистине крепкой опорой.
В тот же день Акитада отправился побеседовать с Такэнори. Было начало дня, и поспать ему довелось всего несколько часов. Погода стояла все такая же ветреная, зато сияло яркое солнце, прогревавшее все вокруг. Облачился он в однотонное серое кимоно и черную шапку-эбоси, ношение которой не возбранялось при трауре — разве что к ней была прикреплена специальная деревянная табличка, служившая знаком ограничения общения.
Такая же табличка висела и на воротах дома — мрачное напоминание о смерти, повергавшее в уныние перед и без того нелегким делом. Сейчас многое — да нет, пожалуй, все — зависело от сына Тосикагэ, а ведь их предыдущая встреча не вселила в него спокойствия.
В императорском городе вовсю кипела жизнь: чиновники, посыльные и нарочные с документами носились туда-сюда; имперская стража торжественно вышагивала перед воротами и занималась муштрой на площади перед казармами. Насчет действенности такой армии у Акитады имелись глубокие сомнения. Эта профессия с некоторых пор возымела успех у сынков мелкой и провинциальной знати, желавшей во что бы то ни стало пропихнуть своих отпрысков ко двору.
Хранилище дворцовых ценностей располагалось в огромном здании чуть севернее резиденции императора. Вход охранялся двумя молодцеватыми стражниками, которые, смерив пристальным взглядом Акитаду с его траурной табличкой и знаками различия на шапке, пропустили его внутрь.
Акитада был не готов к каким бы то ни было вопросам в свой адрес, поэтому испытал облегчение, когда отыскал вывеску с именем Тосикагэ на одной из ближайших дверей. Постучавшись, он услышал из-за двери молодой голос и вошел, закрыв за собой дверь.
Такэнори сидел за рабочим столом отца и делал какие-то записи. Увидев, кто к нему пришел, он замер с кистью в руке и едва ли не отвисшей челюстью.
— Здравствуйте, Такэнори, — любезно проговорил Акитада, усаживаясь напротив юноши.
Такэнори опустил кисть в воду и поднялся на ноги, чтобы раскланяться.
— Здравствуйте, господин, — с благоговением выдохнул он. Даже уже выпрямившись, он все еще выглядел крайне смущенным. — Э-э… Позвольте выразить вам мои соболезнования, — запинаясь, пробормотал он и тут же, нарушая все условности, выпалил: — Но похороны вашей достопочтенной матушки состоялись только вчера, мой отец по этой причине остался дома. Как же это вы сами выбрались сюда? — Он умолк и вдруг со страхом на лице и в голосе воскликнул: — Что-то произошло! Что-то с отцом? Он занедужил?
С облегчением Акитада отметил про себя, что парень явно беспокоился об отце. Что-то начинало проясняться.
— Нет-нет, ничего такого не произошло, — сказал он. — Вы, пожалуйста, садитесь. Просто я хотел поговорить с вами в отсутствие вашего отца, вот и все.
Такэнори медленно опустился на подушку. По его нахмуренным бровям Акитада понял, что к нему вернулась прежняя антипатия. Его, конечно, раздирало любопытство, что это за важная вещь такая заставила Акитаду нарушить общепринятые нормы траурного приличия и так поспешно явиться сюда, чтобы переговорить с ним лично.
Акитада улыбнулся:
— Хотя мы с вашим батюшкой знакомы совсем недавно, я уже успел почувствовать к нему огромную симпатию.
Такэнори с трудом скрывал неприязнь. Он явно не верил Акитаде, но ответил весьма учтиво:
— Благодарю вас, господин. Вы оказываете нам великую честь.
— По этой вот самой причине я как раз очень обеспокоен этими пропавшими ценностями. Полагаю, вы осознаете всю серьезность положения вашего отца. Если его признают виновным в этой краже, то он вместе со всем своим семейством должен будет отправиться в ссылку в какое-нибудь отдаленное и малоприятное место в глухой провинции.
Такэнори покраснел.
— Мой отец ни в чем не виноват, и он это докажет!
— Более того, — продолжал Акитада, будто бы и не слышал его слов, — имущество его будет конфисковано, и вы все, включая вас и вашего брата, останетесь нищими.
Такэнори притих, только все время сжимал и разжимал пальцы, неотрывно глядя на Акитаду. Вдруг он хрипло и резко спросил:
— Так вы пришли сюда сообщить мне, что намерены забрать вашу сестру обратно в вашу семью, потому что боитесь за ее будущее?
Акитада высокомерно изогнул брови.
— То, что вы сейчас сказали, прозвучало не только грубо, но и глупо. Если бы я и стал обсуждать подобное, то не с вами, а с вашим отцом.
Но Такэнори продолжал изображать негодование.
— Хорошо, если вы не насчет брачной размолвки, то в таком случае я не понимаю, какая еще срочная причина могла бы выгнать вас из дома в момент официального траура. Что еще, простите за непонимание, могли бы вы обсуждать со мной?
Глядя искоса и свысока на своего собеседника, Акитада приступил к делу:
— Ну вот что, Такэнори, мы-то с вами оба знаем, кто взял пропавшие ценности. Разве нет?
Такэнори не отрываясь смотрел на Акитаду и постепенно бледнел.
— Что-о… вы хотите этим сказать?
— Так где же они? В вашей комнате в доме отца или где-нибудь в этом здании?
— Но почему вы обвиняете меня? Их мог украсть кто угодно!
Акитада заметил, что до сих пор молодой человек старательно избегал прямого отрицания, поэтому решил надавить посильнее:
— А вот и нет. Кто угодно не мог. Только вы и ваш отец могли вынести их отсюда и принести домой. Я сам видел статуэтку из списка в комнате Акико. Никто из ваших домочадцев не имеет доступа к ценностям, и никто из здешних служащих не имеет доступа в комнату моей сестры. Я уже говорил, что начал питать к вашему отцу огромную симпатию. Он не способен ни на кражу, ни на ложь. А вот вы для меня человек совершенно незнакомый.
Такэнори то краснел, то бледнел. Не спуская с него глаз и скрестив на груди руки, Акитада задумчиво продолжал:
— В последнее время я много думал о вас, пытаясь понять, что вы за человек. Алчны ли вы до денег и власти? Или вы так обижены на отца, что готовы принести в жертву и себя, и всю свою семью, лишь бы наказать его за то, что он почти забыл о вас с братом ради ребенка, которого носит под сердцем моя сестра? Или, быть может, вы забавляетесь какими-то детскими играми в надежде расстроить брак вашего отца с моей сестрой?
Такэнори покраснел до корней волос и закусил губу.
— Ага! Значит, последнее. Я так и думал. Только знаете, молодой человек, у вас ничего не получится. Вы играете с огнем. Недавно вы вознамерились спровоцировать скандальную сцену между вашим отцом и его начальником, подсунув в комнату моей сестры императорскую статуэтку, когда думали, что отец пригласит своего начальника в ее покои полюбоваться новой ширмой. Не загляни я к вам случайно в тот день, беда произошла бы неминуемо. Вашего отца арестовали бы. И как же вы тогда надеялись вызволить его из ловушки, которую сами подстроили?
— Они не посмели бы арестовать его! — воскликнул Такэнори. — Он богатый человек, и ему незачем красть. Просто списали бы на халатность, как обычно. А вот вы обязательно узнали бы и сочли его виновным. И тогда она оставила бы моего отца!