Лейтенант насупился, но ушел.
Николай глаз с Семеновского не спускал:
— Зачем? Убьют ведь, — сказал тихо. — Совсем зачерствели?
— А ты меня не кори. Война, она знаешь, всех в одно корыто гребет. И нет здесь ни женщин, ни мужчин, ни детей, ни взрослых — все взрослые, все солдаты.
— В смысле, война все спишет. Слышал. Не пойдет! — отрезал. — Война вот-вот закончится. Мне лишний грех на душу не нужен. Мы без женщин справимся.
— За первую отмыться не можешь? — глянул на него мужчина.
У Николая желваки ходуном заходили.
Всем замполит хорош, но как нападет на него упрямство, хоть об стенку горох — ничего ни слышать, ни понимать не хочет.
— Не место женщинам в боевых операциях, — поцедил. — Плевать мне, кто, что и у кого. В моем батальоне женщины в бою гибнуть не будут.
Семеновский руками развел — дерзай.
Уже легче, — чуть успокоился Санин.
— Миша! — крикнул. Тот рядом встал, котелки с кашей на стол бухнул и в потолок смотрит, обиду выказывает.
— Давай за командиршей этой.
— Так они только спать легли.
— Плевать! Зато Костя не лег! Отвезет ее в штаб… да куда угодно! — по столу хлопнул. Поболел, так их раз так! И ведь не отлучался, а уже вон новости такие, что ни в какие ворота не лезут.
Мишка понял, засиял даже.
— Так точно! Сейчас будет!
И ринулся из хаты, с крыльца скатившись с миг.
— Осипову тоже отправишь? — спросил Семеновский, наблюдая за Николаем. Тот чая попил, головой мотнул: не лезет, и ладно. Проблем из-за не хватать, желания нет, бумажки всякие, формуляры, докладные — сдались они. Сейчас с этой новенькой суеты бумажной хватит. Еще не факт что его желание исполнится.
Политрук естественно это понимал, потому спокоен был, ухмылялся в усы.
А что смешного? Зачем девчонку — то подставлять?
— Ты где ее нашел, Савельич? На хрена к нам притащил?
— Так фамилия у нее, подходящая, — улыбнулся. — Санина.
Коля хмыкнул:
— Повод?
— Довод.
— Ну и оставил бы, где была.
— А нигде не была. Из госпиталя к нам распределили.
Санин вздохнул: приплыли. Теперь точно ее из батальона не сдвинешь.
— Ладно, придумаю, что-нибудь.
— Думай, думай. А лучше не думай. Пусть служит.
— Убьют ведь.
— Ай, Коля, всех нас когда-нибудь земля примет.
— Женщина она, ей детей рожать. Ты посмотри, что творится — потери людские колоссальные. Как восполнять будем, если еще женщин подставлять станем?
— Так себе в штат возьми, переводчицей вон. Пустует место-то. Немецкий она поди знает.
Тьфу, еще не лучше. Издевается? Каким это Макаром он ее из разведки в переводчики переведет?
— Мишки хватает.
— Или Милы?
Николай в сердцах сахар в кипяток бухнул. Хлебнул и обжегся, выругался.
Семеновский хитро в усы улыбнулся: вот сейчас и глянем — кто, чего, почему.
— Подъем, лейтенант!! — орал Мишка.
— Ну, чего ты блажишь, скаженный?! — запустил в него сапог Пал Палыч.
— Лейтенанта к майору, быстро!
Лена выползла из-за занавески, на ходу ворот гимнастерки застегивая:
— Не кричи, дай людям поспать, — почти вытолкала придурка. Огладила волосы, пилотку надела.
— Ой, ну королевна! — фыркнул парень, во все глаза ее рассматривая: губы очень понравились, припухшие ото сна.
— Что ты ехидный такой? — поморщилась Лена. — Нормальный ведь парень с виду, а рот откроешь — ну, мать честная, откуда что берется.
— А чего? — притих тот, рядом вышагивая. — Нормальный я.
— Вот я думаю.
Тот помолчал и бросил.
— Думаешь. А с Гаргадзе крутишь.
— С кем? — перекосило девушку.
— Отар! Лейтенант.
— А! Тьфу, — отмахнулась: еще один полудурок.
— Болтает, да? — сообразил парень.
— У него спроси, гляжу ему виднее. Язык без костей, вот и мелят. Да тебе-то что?
— Ну, как? — плечами пожал — лицо постное: чего он, правда? — Он со всеми крутит.
— Ну и счастья.
— А тебе значит, не нравится?
— Да тебе-то что? — обернулась.
— Как это? Моральный облик!
— В норме! Замужем я!
У Мишки лицо вытянулось:
— Это ты когда успела-то?
— Нет, ты чего ко мне привязался? — возмутилась.
— Так тебе лет сколько?!
— Слушай, отвяжись, а?! — разозлилась. — Ты приказ передал? Передал. Я его исполняю? Исполняю! Ну, и иди, без тебя дорогу к штабу найду!
Мишка подумал и обиделся.
— Цаца! — бросил, обгоняя девушку. Та не сдержалась, язык ему показала и улыбнулась обоим умиляясь — что он, что она — старшая группа детского сада. А еще лейтенанты!
— Сейчас будет, — объявил майорам Белозерцев, на лавку у дверей сел.
Николай покосился на него, папиросу мять начал.
В дверь постучали.
— Войдите, — бросил подкуривая.
Лена вошла и приморозилась к дверям, мурашки по коже пошли, под пилотку залезли. В первый момент подумала — с ума сошла. Перед ней сидел Николай и она никак не могла его ни с кем спутать. Да, другой, возмужавший, совсем взрослый, а не тот мальчишка лейтенант. И волосы у висков с сединой, шрам через щеку… Но это был он!!
Лену качнуло, ворот гимнастерки рванула, чувствуя, что воздуха ей не хватает, а слезы сами навернулись:
— Коля… — прошептала.
Тот спичку загасил, на нее уставился.
— В общем так, лейте… те… — осекся на полуслове, увидев девушку. И мороз по коже прошел, горло перехватило.
Она вниз по дверям ползет, во все свои глазищи на него глядя, а он шевельнуться не может, глазам не верит, сообразить ничего не может и, вот ринулся, подхватил. Оглядел жадно, волосы с лица убрал:
— Лена? — голос хрипит, губы сводит, голова не соображает.
— Коля…
И слов нет, смотрят друг на друга, не замечая, что на полу фактически стоят, что еще две, кроме них в комнате.
У Мишки челюсть сама вниз уехала. Семеновский вздохнул: ну, вот и ясно, бывают, значит, чудеса-то. Бывают.
— Лена? — коснулся щеки пальцами Николай, а она теплая. Живая! — Лена! — обнял, сжал, еще не веря, что она это, что не погибла. Лицом в волосы зарылся. — Леночка… Лена…
Господи!
Никому теперь не отдаст, никогда!
В лицо опять заглянул, огладил: живая, здоровая?!
Шрам над бровью, на скуле — больно стало, поморщился. Тоска в глазах:
— Прости, — коснулся пальцем дрогнувшим, кожи.
— Ты живой… — выдохнула, пальцами по щеке ему прошлась и вдруг обняла за шею, зажмурилась. — Коля!
"Девочка моя!" — задохнулся от счастья. Подхватил ее, крепко обнимая, закружил.
Семеновский встал и бочком, бочком, ординарца за шиворот и за двери — не стоит паре мешать.
Николай усадил ее на лавку и рассматривал, рассматривал. А в душе сердце — весна.
— Не верю, — коснулся лица. — Мне все кажется — сон. Ты мне постоянно снилась.
— И ты мне. Так странно, мы знали друг друга дней десять…
— А снимся почти два года.
Лена улыбнулась, тепло, светло, погладила шрам на его лице:
— Ранили?
— Ерунда, — он тоже улыбался, но не чувствовал того. Нежность его топила. Он видел не ту девочку из поезда, а взрослую девушку, и такой она казалась ему еще более прекрасной. Как бутон розы привлекая, грозит распуститься, и ослепить своей красотой — Лена ослепляла его. Внутри все трепетало от желания расцеловать ее, коснуться губами ее губ, ее кожи, почувствовать ее тепло и нежность, но он боялся спугнуть, оттолкнуть. Боялся, что она исчезнет, и ему опять останется лишь боль и сожаление.
И очнулся, вспомнил:
— Тебя привел Семеновский.
— Да, — она улыбалась как наивное дитя, но понимала ли, как опасно ее положение?
— Леночка, тебе нужно написать рапорт и уйти…
— Нет! — нахмурилась. — О чем ты, Коля? Как ты можешь такое говорить?
Мужчина вздохнул: если бы перед ним была любая другая женщина, она бы просто приказал, но ей, как раз той, кому обязан был — не мог.
— Леночка, — взял ее за руки, надеясь мягко донести необходимость перевестись куда-нибудь в штаб, подальше от линии фронта, но увидел ее руки, шрамы. Сердце ухнуло о грудную клетку и перевернулось. Лицо каменным стало, а взгляд…
Лена смутилась и испугалась:
— Ты что, Коля?
А у него слов не было. Со всем отчаянной неотвратимостью он понял, что эти годы любимая не сидела дома, под присмотром сестры и брата — она воевала, она прошла не меньше, чем он, и видела столько же.
Ему стало душно.
Мужчина это одно, но когда девочка, наивное, эфемерное создание попадает под этот жуткий, бесчеловечный маховик, это страшно до седых волос.
Мужчина расстегнул ворот и полез за сигаретами, боясь даже смотреть на Лену. Ему казалось сейчас, что он виноват в случившемся от начала до конца. Если бы тогда он… А чтобы он сделал? Что он мог сделать?!
Николай потер затылок, ругая себя, Гитлера, войну. Закурил. Рука подрагивала:
Николай потер затылок, ругая себя, Гитлера, войну. Закурил. Рука подрагивала:
— Леночка, тебе нужно уехать. Домой, — начал осторожно, подбирая удобные для нее слова.
— У меня нет дома, — заметила она тихо. Встала, к окну отошла, но не смогла смотреть куда-то, когда Николай рядом, она столько его не видела!
— Я знала, что ты жив, я говорила! — обернулась к нему, а он рядом стоит, смотрит.
— Сашка не верил, а я говорила, ты жив, — улыбнулась, не скрывая влюбленного взгляда.
— Сашка? — он не мог отвести от нее глаз, боялся на миг из поля зрения впустить. Она только на пару шагов отошла, а его страх обуял и сердце замерло.
— Дрозд. Александр! Друг твой! — засмеялась: ну, какой же он забавный!
До Николая дошло:
— Саня?! Так он тоже жив?!
— Ну, конечно! Жив! Мы с ним вместе, в отряде партизанили!
— Вы?! — улыбка с губ сползла. — Подожди, ты партизанила?
— Конечно! Коля, ты так говоришь, будто для тебя это новость.
— Представь, — затянулся, чувствуя горечь во рту.
Значит, два года по лесам? Шутка ли сказать.
— Да что с тобой? — озадачилась. — Все же замечательно! Ты живой, Санька — живой, я живая! Под Сталинградом немцам дали — дали! Гоним их — гоним!
Она светилась, она лучилась от счастья, глупая девочка. А у Санина душу переворачивало от мысли, что этот миг может быть последним, что Бог или Дьявол вынес ее, прикрыл, вывел к нему, а его к ней, но дальше ему решать, ему защищать.
Сможет ли?
— Ты должна уехать. Семеновский сказал, тебя направили из госпиталя. Значит, была ранена? Почему не комиссовали?
Он не шутил, он был серьезным, даже жестким и, Лена растерялась:
— Ты шутишь?…Что вас так комиссовать-то меня всех тянет? — возмутилась.
— Всех? — он подтянул ее к себе за руку, оглядел пристально. — Ты была серьезно ранена?
— А ты? — помолчав, нашла что ответить.
— Я другое!
— Мы будем ругаться?! Мы только встретились!
— Ладно, — выставил руки и вдруг обнял, прижал к себе. Сердца выскакивали и у того и у другого, словно навстречу друг другу спешили.
— Тебе придется рассказать все: каждый день, каждый прожитый час. Я хочу знать. Кстати, где Саня?
Лена отодвинулась, к столу прошла села:
— Там остался.
И не смотрит, боится укор в глазах Николая увидеть — ведь она здесь, а его друг там.
— Не понял, — в глаза заглянул, присев перед ней.
— Я ушла. Так надо было, а он остался. Их в кольцо брали, и я не знаю, что с ним… Но он будет жить, — заверила. — Он обещал. Мы договорились с ним встретиться у ВДНХ после войны, в шесть. Каждую субботу ждать будет. Обещал.
— Узнаю Саню, — усмехнулся: даже на войне его друг успевает назначить свидания.
И кольнуло в сердце ревностью, но тут же погнал ее прочь. Никаких прав у него на Лену нет, а Санька хороший человек, и если у них… наверное он должен быть рад?…:
— Чай будешь? — спросил, чтобы сменить тему.
— Если можно, товарищ майор, — улыбнулась. Все-таки Николай несильно изменился — все так же смущается, что-то себе на уме держит.
Мужчина толкнул дверь и попросил ординарца подогреть чай, что-нибудь поесть сообразить.
Счастлива она была, до неверия самой себе — абсолютно счастлива.
Она из кусочков сахара домик складывала, как ребенок из кубиков и улыбалась, Коля наискосок сидел, глаз с нее не сводил. Миша кипяток разлил, поглядывая на них настороженно: нет, не пара они друг другу. Майор мужчина видный, орденов и медалей грудь полна, боевой, не из робких, а эта так себе, что-то с чем-то. Осипова и то интересней.
— Представляешь, я за два года совсем забыла, что есть сахар, как он выглядит. У ребят из отделения увидела, даже не поняла сначала что это? — сказала Лена, озорно глянув на него. Она подтрунивала над собой, а ему было не до смеха.
— Тяжело было?
— Да нет, как всем сейчас, тогда, — плечами пожала. И призналась, подумав, шепотом, только для Николая. — Страшно. Каждый раз, когда на задание шла.
Миша чайник грохнул на стол и, Лена вздрогнула. Майор глянул на парня недовольно: чего пугаешь людей?
— Свободен.
Белозерцев вышел, покосившись на девушку: вот вертихвостка! Еще и трусиха! Не пара она майору, точно.
А они опять друг на друга уставились. Коля взял ее руку в свою, робко поцеловал. Она не отняла, не вырвала, и мужчина порадовался — нравится ей, не противен. Как бы еще объяснить, что и она ему, да еще настолько, что в графу ее женой записал.
— Как ты к нам-то попала? Семеновский?
— Судьба, — подумав, сказала.
— Судьба, — вздохнул. — Время для нее откровенно нехорошее.
— Время не выбирает судьбы, скорее судьба выбирает время.
Странно Николаю от нее это взрослое суждение слышать было. Впрочем, два года на войне, что десятки лет в мире — любой порой за день повзрослеть может.
— Ты изменилась.
— Мы все. Ты бы Сашу видел. Он совсем другой стал.
— Какой?
— Не ветреный, — ответила подумав. Глаза лучились теплом и нежностью, а взгляд был задумчив. — Он ведь выживет, Коля, и мы все, правда? К концу война идет.
— Да. До Сталинграда было тяжело, непонятно, а все равно знали точно — захлебнуться фашисты, полягут все здесь, как французы. А сейчас тем более, — взял ее руку в свои ладони, осторожно поглаживая. — Леночка, уехать тебе надо. Пойми, войне конец, но она еще заберет немало жизней. А тебе природой дано рождать жизнь. Погибает мужчина — горе, но если женщина — горе вдвойне. Не сердись, подумай. Уверен, твой брат поможет…
Лена отдернула руку, отпрянула к стене. Взгляд стал непримиримым, лицо замкнутым.
— Что-то случилось? Твой брат погиб? — нахмурился мужчина.
— Разведка очень грязное дело, да? — спросила минут через пять молчания.
Николай насторожился, что сказать не знал.
Да, что внешняя, что внутренняя, что разведка, что политика, не могут быть «чистыми». Но понятие это относительное и зависит от цели и средств достижения. То что Лену тогда, в сорок первом ее же родные использовали вслепую было грязно, но оправдано или нет, вряд ли он или она узнают об этом.
— Игорь убил людей, — сказала тихо. Пальцем стол начала карябать, только чтобы в глаза Николая не смотреть и свои чувства не показывать, но они в голосе проступали и говорили больше, чем слова. — Я сама видела. Где-то далеко, на краю сознания я понимаю, что он не был эсэсовцем, что он выполнял задание, но его поступок перечеркнул все святое. Перечеркнул даже память о нем.
"Бедная девочка", — закурил Николай, волнуясь. Он понимал, что она, та наивная идеалистка пережила, если видела, как ее брат, кто был для нее кумиром, стреляет в гражданских.
— Я не могу его оправдать, потому что не могу понять. И не могу понять цель этой разведки. Его задания. Любой разведчик действует на благо своей Родины. Это четко, это ясно. Но кто он, если убивает народ своей Родины, действуя во благо Родины убитых? Какое здесь благо? В чем логика? Как можно это принять и понять? Как это стыкуется?
— Леночка, задания бывают разные.
— Даже такие, что приходится убивать своих же?
— Даже.
— Не знаю, — покачала головой. — Мне этого не понять.
— Почему ты не кушаешь? — решил отвлечь ее от плохих мыслей. Невыносима ему была ее печаль.
Подвинул ей картошку.
— Хозяйка? — кивнула на нее.
— Да, хорошая бабулька. Правда не всегда нам так везет. Как правило, приходишь — а в доме никого. Или вовсе: ни дома, ни человека. Немцы угоняют людей, дома жгут. Идешь по деревне, а там…печи и головешки.
Лену повело, душно стало. Как наяву услышала крики тех, кого сжигали в амбаре и, до судорог сердце сжало.
— Лена? Лена! — встряхнул ее, видя, как девушка резко побелела и начала падать с открытыми глазами. — Да ты что? Леночка! — прижал к себе, заставил чая глотнуть.
Санина головой замотала, стряхивая оцепенение и дурман.
— Лена? Тебя контузило?
Сколько тревоги было в его голосе!
Девушка нашла в себе силы улыбнуться мужчине, успокаивая, правда улыбка горькой вышла:
— Как сказал один умный доктор, мы все контуженные.
Бойцы на траве лежали, на солнышке весеннем млели.
Васнецов в небо смотрел и травинку жевал. Рядом на локти опираясь, Палий. Осматривал местность, думу гадал и спросил:
— Гриш, вот интересно, чего она так долго? Наступление, наверное, будет?
— Наступление по-любому будет, но не сейчас.
— Это почему?
— Потому. В тыл фрицев не ходили, разведку боем не проводили. А «язык» так, разведка ситуации на сегодня, в плане планов противника.
— Да? А чего тогда майор лейтенанта четвертый час держит.
— Может он ее в объятьях держит, — хохотнул Суслов.
— Мимо, — равнодушно парировал Васнецов.
— Это ты с чего решил? Может, они там по-другому подумали.