Мужчины тяжело уставились на нее, и она в ответ непримиримо, зло.
— Моя вина! Но кабы знать, соломку бы стелили!
И лицо руками закрыла — вовек ей не отмыться. Зареветь от бессилия хотелось, завыть от ненависти к несправедливости устройства мира, к фашистам, Гитлеру, Богу, ко всем!
— Ты права, — бросил Чаров. — Но не виновата.
— Судьба у всех своя. Видно суждено было пацаненку, — тяжело вздохнул Роман, лицо оттер ладонью — так себе утешение. — Мать их всех за ногу. Хуже нет, когда дети гибнут.
И смолк. Так и молчали все утро, друг на друга виновато поглядывая.
Лена вздохнула:
— Спать. Я дежурю два часа, потом Васнецов, Чаров, Красносельцев, Хворостин. И выходим.
Николая колотило. Курил одну папиросу за другой и шагами двор мерил. Обратно хотел, в окопы, чтобы сразу узнать — вернулись. Семеновский утащил — из штаба опять звонить должны были. К тревоге готовят.
Ночь как в лихорадке провел. Утром пусто стало, тихо и тоскливо на душе. Курить уже не мог. Сидел в прострации на крыльце и в выщербленные доски ступеней смотрел. Плохое из головы гнал, хорошее с трудом возникало.
Семеновский не выдержал — смотреть на комбата страшно было: лицо серо-зеленое, глаза стеклянные
— Хватит тебе, Николай Иванович! — отрубил, рукой махнув. — Вернутся.
Коля кивнул: конечно.
— Уже. Должны были. Часа два как. А на левом фланге под утро стреляли. А потом тихо. Опять. ишь? — есь как- нибудь. очи Дягилевахнул, уперся и застонал. Как он Леночку отправит? Как жить будет, пока она там? И осел б
И понял — все, ни одного задания больше Лене, как придет. Не переживет он еще одно, с ума сойдет. Хватит. Голушко вернется, встанет на ее место… И вспомнил, что Дягилев спрашивал, подтверждая слова Семеновского — интересуются Леной. "А почему, комбат?"
Знать бы…
Волосы пригладил, вне себя от ярости и в небо уставился, оскалившись: мать вашу!!
Вечером вышли, к ночи на позициях были и ужами почти под ногами фрицев к нейтралке. Какой-то черт глазастый их уже на ней заметил, дали в спину, так что разведчиков в землю вжало, головы не поднять. Хворостин рядом с Леной лежал — зацепило — охнул.
Лена за аптечкой полезла, Васнецов рыкнул:
— Голову пригни, лейтенант!
— Пал Палыч ранен!
На спину перевернулась, тягать раненого начала, дальше Гриша помог. Прижал обоих к земле. Девушка оттолкнула, сорвала упаковку с бинта зубами, голову мужчине перевязала. А рядом пули вжикают, чуть не по ним прыгают. Как комаров их после дождя на болоте.
— Где бьют?! — спрыгнул в окоп Санин.
— На нейтралке. Похоже наши засели — проходу им не дают, — сообщил Грызов.
Николай в бинокль оглядел полосу меж окопами: били действительно прицельно и по одному месту, кучно.
— Ответный огонь!! Пли!! — приказал.
Лену по уху чиркнуло — прилетела пуля со своей стороны.
— Мать вашу! — только выругался Красносельцев, лицом в землю впечатался.
— Двигаемся!!
— Сдурела, лейтенант?!!
— Положат! Уходим!! — и ползком вперед, наплевав на трассы пуль, помогая Васнецову раненого тащить.
— Давай братва!! — закричали с той стороны.
— Этого б крикуна сюда!
— Демаскировщик… — выругался Чаров.
— Базар!
— Двигаемся!! — орала девушка, плохо соображая, что вообще говорит.
— Мать! — чиркнуло по скуле Романа.
— Не останавливаться! Красносельцев! Резвее мать твою!! — закричала.
Мат стоял, грохот. Гранаты полетели со стороны немцев.
— Ну… — беззвучно матерился Красносельцев, Васнецов громче вторил и тащил Пал Палыча, тот в себя пришел, помогал.
— Резвее!!
Наконец окопы. Кто-то из своих вылез, раненого перехватил. Одни руки, вторые — стянули всех в укрытие.
Разведчики на землю осели, тяжело дыша. Лена лицо пилоткой вытерла и выдала длинно и некультурно. Чаров хрюкнул, за ним Васнецов — пошел гогот по окопу, перемешиваясь со свистом пуль.
— Ну, сестренка, — качнул головой Красносельцев, скулу потрогал, сплюнул. — Ерунда.
По траншее уже комбат бежал:
— Живые?!!
— А чего нам? — нервно хохотнул Хворостин, и поморщился, прижав ладонь к ране. — Шандарахнули, сучьи дети.
Николай Лену схватил за грудки, встряхнул, в глаза заглядывая:
— Живая?
Ощупывать начал, она лягнулась и мужчина напротив осел, лицо вытер, взглядом только любимой рассказывая куда бы он ее сейчас дел и чтобы сделал. Высек бы!!
— Сестру!! — заорал, глянув на Хворостина.
— Доползу, комбат, — просипел тот, морщась.
— Помогли, бегом! — прикрикнул на солдат.
Минут через десять вся группа уже за третьей оборонительной полосой была.
— Всем отдыхать! Рядового в медчасть!
И Лену за шиворот как котенка схватил, потащил.
— Озверел! — возмутилась, отцепиться хотела и оказалась в его объятьях. Крепко сжал, у нее дух захватило. Долго стояли — дыхание переводили.
Потом он ее на руки и в штаб.
— Коля я сама могу идти!
— Ты можешь. Я не могу! — рявкнул. Лена вздохнула, сообразив, что это он от переживаний, и обняла за шею, зарылась пальцами в его волосах, сдаваясь. Коленька…
Пусть несет раз нравится, если спокойнее ему так, она очень не против. Наползалась и набегалась выше головы — мышцы даже свело.
Семеновский в штаб пришел, Мишка суетился. Лена умылась, Николай рожу зверскую скорчил, увидев ранку на ухе и, карту расстелил:
— Давай.
— Здесь минное поле, — ткнула. — За ним взвод от силы. А вот дальше — ох. Прямо перед нами, ты был прав, бутафория, но пехоты батальон, наверное. За ними пустая деревня. Никого. Между деревней и минным полем, выше, вот! Станция — пять составов. Два с танками, один с гранатами, новенькие, в масле. К одному вообще не подойти — патрули с собаками
Николай на Семеновского посмотрел. Политрук подбородок потер: а ничего картинка.
— Авиацию бы, — сказала Лена. — Грех такой шанс упускать.
— Ну, это не от нас зависит, — задумался Николай и вышел к дежурной связистке. — Штаб давай. Дягилева.
Доложил, выслушал, и карту свернул.
— Все, отдыхать. Я в штаб, — поцеловал Лену и бегом, водителя поднимать.
Миша в комнату заглянул:
— Кушать будем?
— Нет, если только Владимир Савельевич. А мне бумагу бы, Миша и карандаш.
— Понял.
— Что так? — внимательно посмотрел на нее замполит.
— Написать кое-что надо.
— Угу.
Достал из планшета лист, карандаш, положил перед ней. Закурил, поглядывая, что она там царапать вздумала.
"Рапорт" — прочел. Оп-па! Это на кого же?
И бровь выгнул, прочтя следующее вышедшее из-под карандаша: "Я, лейтенант Санина Е.В, довожу до вашего сведения о своем проступке, порочащем честь командира Красной армии. Находясь на задании, мною был использован в качестве проводника местный мальчик лет восьми из опустевшей деревни. Ребенок очень помог в выполнении задания, благодаря ему был сохранен состав группы, но из-за моей халатности мальчик погиб. Я полностью осознаю свою вину. Готова нести ответственность по всем законам военного времени"….
Таак, вот не было комбату печали, — уставился на девушку пытливо: дура, наивная или претворяется?
Потянул лист к себе:
— Это мне деточка.
— Вам?… Ах, да. Давайте подпишу.
— Даа? Ну, ну.
Она подписала, чем вовсе озадачила. Но Семеновский промолчал. Свернул лист:
— Разберемся.
— Я готова понести любое наказание…
— Я понял.
— Мне больше не место…
— И это понял.
Лена уставилась на него: может, она чего-то не поняла?
— Идите отдыхать, Елена Владимировна. Разберемся, — улыбнулся ей, как тяжелобольной. — А может в санбат? Не контузило? — позаботился.
— Нет, — ухо пощупала. — Не болит почти.
— Все равно — отдыхать, — сунул свернутый лист в планшет и встал. — Спокойной ночи.
Семеновский ушел, а она долго еще сидела, раздумывая над его странным поведением. И спать легла — глаза от усталости слипались.
Николай на рассвете вернулся. Только на крыльцо взбежал — политрук окликнул:
— Николай Иванович?
— Да? — обернулся.
— Как там, в штабе?
— Замечательно, — заверил.
Политрук все равно стоит, не уходит, ждет словно чего-то.
Николай понял, что разговор не исчерпан и нехотя к Семеновскому спустился.
— Отделению благодарность, нам, понятно тоже, ну, а фашистам, что заслужили. Думаю, составы с техникой уже благополучно догорают.
— Прекрасно, — покивал и камешек у крыльца попинал.
— Что-нибудь еще?
— А ты к жене спешишь?
Николай понял, что переход на «ты» чреват какой-нибудь отвратительной новостью. Сел на ступени:
— Что у нас?
— У нас нормально, — заверил, рядом присаживаясь. — У тебя, Николай, откровенно хреново.
— У нас нормально, — заверил, рядом присаживаясь. — У тебя, Николай, откровенно хреново.
— Пояснения будут? — насторожился.
Семеновский молча достал рапорт Саниной и подал майору.
Мужчина прочел и затылок огладил: мамочка моя! Что ж ты делаешь, Леночка?
Губы пожевал, вопросительно на политрука глядя. Тот папиросы достал и демонстративно отвернулся. Николай понял — зажигалкой щелкнул и огонек к бумаге поднес. Вспыхнула — пара секунд — только пепел по двору полетел. Поднес Семеновскому к папироске, сам закурил.
— Ребенок она.
Политрук кивнул.
— Потому и показал тебе. Только вот что, Коля, для ее же блага ей нужно повзрослеть. Иначе загремит твоя жена под трибунал, потом штрафбат. А там не только разжалованные, там уголовники, Коля. Порвут ее прямо в окопе. Если в предвариловке не порвут.
У Николая лицо судорогой свело.
— Я понял.
Семеновский кивнул опять, вздохнул:
— Наивная она у тебя, чистая. А мир, Коля, жесток, не для таких как она делан. Задавит он ее, затопчет, а не поймет.
— Мы все продукты этого мира.
— Да, только смотрим на него реально, иллюзий не питая. Так проще с ним ужиться.
— Я все понял, Владимир Савельевич. И… спасибо.
Мужчина похлопал его по плечу и пошел к себе.
Николай разделся, лег к Лене и попытался ее к себе развернуть, она тут же проснулась и попыталась до подбородка укрыться — так и стеснялась его. Посмеялся бы, но не сейчас.
— Лена-а? Ты знаешь, кем был твой брат, кто твой дядя?
Девушка совершенно проснулась от такого вопроса. Подперла щеку кулачком, чтобы лучше Николая видеть, нахмурилась озадаченно.
— Это ты к чему?
— К рапорту, — не стал тянуть.
— Таак, — сообразила. — И что? Я совершила преступление, халатность…
— Какую? — спросил сухо. — Есть "допустимые боевые потери" — так называемые "безвозвратные санитарные". То, что произошло, относится к ним.
— Ты знаешь, что произошло? Он шел по минному полю впереди нас! А должна была идти я! Командир!
"И подорваться", — во все глаза смотрел на нее.
— Какой я командир после этого?!
— Какой?! — схватил и перевернул на спину, навис. — Хороший, — процедил. — Вы ушли впятером и впятером пришли. Использовала местного жителя — молодец. Он погиб? Ты причем?!
Лена уставилась на него: серьезно не понимает? Шутит?
— Пойми, ты ни в чем не виновата. Погиб ребенок, очень жалко, но ты в этом не виновата. Твой долг выполнить задание любой ценой, сохранить бойцов по максимуму. Это ты сделала. Остальное… Сантименты, Лена. Твой рапорт — дорога в трибунал, а потом штрафбат. В лучшем случае — пятьдесят процентов — отбросы общества, зеки. Ты знаешь, что может случиться с женщиной в обществе уркаганов?
Девушка побледнела, накрыла рукой глаза:
— Значит, я должна молчать?
— Да. Да! Ты выполнила поставленную задачу. Начальство интересует только это, остальное — твое желание нажить неприятности. Не больше.
— Но я виновата, из-за меня погиб ребенок.
Николай вздохнул, лег и уставился в потолок:
— Это называется "кладбище командиров". У каждого из нас свое личное кладбище, — прозвучало это глухо и скорбно. Теперь Лена нависла над ним:
— Ты о тех, кого не вывел тогда?
— Не только, — погладил ее по щеке. — Нам ставят задачу, мы ее выполняем, но это приводит к неизбежным потерям. Если они минимальны — радуйся. У меня больше батальона за спиной, и каждого в лицо помню, никого не забуду. Виноват? Нет, потому что мы здесь, а не под Москвой, потому что фашисты выдыхаются, потому что не оставлены, а освобождены города и села. Значит я прав, значит, мои бойцы погибли не зря. Больно, когда погибает ребенок, но поверь мне, он тоже погиб не зря. Вспомни, сколько техники было на станции? Вы принесли эти сведения и составы сейчас уже уничтожены. А это значит, что лишние десять, двадцать танков не выстрелят, значит, не погибнет десять, двадцать солдат, значит, будет пусть на двадцать, но меньше похоронок. Одна жизнь, да ребенка и итог — жизнь многих бойцов, плюс ослабление немцев на этом участке фронта. Это армия, Леночка, это война. Оттого что ты берешь на себя несуществующую вину, легче никому не будет, а вот тяжелее — да. Вместо того чтобы действительно помогать, действительно воевать, ты бы тупо погибла. И я за тобой. Я бы просто набил морду полковнику и пошел под трибунал следом. И никто бы никогда не понял, почему я это сделал.
— Значит, я уничтожила троих, — прошептала, цепенея от безвыходности ситуации.
— Или четверых, — положил руку на ее живот.
Лена побледнела, вскочила и оказалась снова на постели в объятьях мужчины:
— Куда?
— За рапортом.
— Его уже нет, — заверил. — На будущее — максимально избегай докладных, рапортов и всего, что так или иначе может навредить тебе и окружающим. Научись просчитывать ситуации, говорить не говоря. Я все понимаю, Леночка, ты женщина, тебя в принципе не должно быть на войне, как ее в принципе не должно быть. Но мы имеем, что имеем. И надо с этим как-то жить.
Дни летели, отщелкивались, как шелуха с семечек.
Приехал корреспондент и журналист, расспрашивал, посматривал, фотографировал. Ему с удовольствием позировали, с не меньшей искренностью отвечали на вопросы и все старались задать свои.
Николай попросил снять его с женой и обязательно выслать фото, что ему клятвенно пообещали.
Потом был концерт. Комбата вызвали общим «просим», зная, что он умело обращается с гитарой и неплохо поет. И он спел вроде бы для всех, но смотрел только на Лену, и она видела и слышала только его.
После неделю батальон гудел в воспоминаниях. Санину вынесли благодарность "за отличное понимание политического момента" — попросту за правильный прием столичных гостей и выдачи им правильной информации. Вышла отличная статья про один из батальонов передовой, с фотографиями бравых солдат. Газету передавали из рук в руки, зачитали до дыр, но даже тогда не пустили на самокрутки.
Двадцать шестого объявили общую тревогу и, батальон сутки ждал наступления немцев, но ничего не произошло. К вечеру объявили отбой и снова, словно ничего не было — тихо и так спокойно, что солдаты, привычные по неделям не спать, не выходить из боя, жить, подтягивая пояса от голода, дурели от сытости, спокойствия и размеренности.
Один раз, когда Лена устроила чтение статей, чтобы занять ребят, шарахнуло прямо у блиндажа — так все только головы повернули, посмотрели, как осыпалась земля. Девушка с пилотки и волос пыль стряхнула, Суслов с плеч, Чаров с газеты и дальше читать начал.
Так прошел май, пришел июнь.
Разведчиков начали чаще посылать на задание. Поползли слухи о наступлении.
Двенадцатого взяли языка. Лена переводила, внимательно слушая, что он говорит. После его отвезли в штаб дивизии, а Санин, Саулин, комбат танкистов, что стояли за спинами батальона, Минаев и Семеновский остались и хмуро разглядывали карту.
Выходило, что немцы все подтягивают и подтягивают силы.
— От бисовы дети! — усмехнулся Аркадий Саулин. — Нам вон, много надо? Неделя — вот тебе три линии обороны, еще неделя — полная комплектация людьми и боеприпасами. Баки под завязку, снарядов по макушку. Короче, две недели и все готовы к бою: и отдохнули и выспались. Дольше отдыхать — разлагаться — бухать и бухать, да Маньку санбатовскую пялить, а больше нечего делать. А этим — везут, везут, копаются, копаются. Тьфу! Все едино, ампер им в дышло, потикают. Прошли те времена, когда они своими моторизованными частями в котлы нас загоняли. Прошли! Теперь мы их, гадюк, до самого победного давить и давить будем!
— Немцы в шахматном порядке выстраиваются, — заметил Санин.
— Хрен на их шахматы с пробором!
— Это понятно, не понятно пока куда попадем, если в наступление пойдем. Здесь-то вот — пустышка, а вот с левого — напротив батальона Авдеева и с правого фланга, как раз напротив Силина, уже серьезные силы сгруппировались. Но у нас по прямой за пустышкой — опять — пехота, гаубицы. Выходит, по уму нам в наступление идти, самое тонкое место рвать.
— Авиация поможет, сравняет! Не сорок первый!
— Ладно, — бросил гадать Николай. — Решать все равно не нам. Завтра наверняка у полковника все соберемся, там расклад и будет ясен.
— Слышь, комбат, а эта разведчик — переводчик у тебя ой, хороша девка. Познакомь, а? — подмигнул Саулин.
Семеновский спрятал улыбку в усы, услышав.
Николай сурово глянул на Аркадия и кивнул:
— Легко. Лейтенант моя жена — Санина Елена Владимировна.
— Упс, — осел майор. — Понял. Ушел, — изобразил покаянно постную физиономию.
Лена не слышала этого разговора — спала прямо в одежде. Зато как пришел в комнату Николай, услышала, встрепенулась:
— Ну, что?
— Ничего, — улыбнулся, погладил по плечу. — Устала?