— Есть немного. Ночь не спали.
— Леночка, на следующее задание отделение без тебя сходит.
— Опять?
— Не опять. Этот раз ходила? Хватит, — снял ремень, на спинку стула повесил. Лену раздевать начал.
Живот огладил, поцеловал:
— Ты меня не порадуешь?
— Чем?
— Ну…Ребенком.
— Коля, ты меня уже десятый день все об одном спрашиваешь. Мечтаешь в тыл отправить?
"Мечтаю", — посмотрел на нее: "наступление скоро, как пить дать, и ты к этому времени должна быть подальше от передовой".
— О ребенке мечтаю.
Лена вздохнула, смягчившись:
— Не время, наверное.
— А жаль, — протянул Санин. Значит нужно срочно искать какой-то другой выход из положения.
Обнял Лену, к себе прижал: ты жить будешь, жить!
Девушка грудь его гладила, ускакивало ее тепло его кожи, запах, что от нее исходил.
Только все равно тревожно — наступления страшно. Только бы жил Коля, только бы жил, — целовать его начала. Никогда не смела, смущалась и робела, а сейчас она сдерживать себя не будет. Пусть ночь, две, но он будет счастлив, и может быть в память о них, выживет.
— Нежная моя, ласковая, — прошептал одурманенный ее неумелыми, но такими трепетными ласками.
И понял в ту ночь одно — Родина не только леса и поля, обозначенные на карте или в душе, это не только мать и сестра, соседи, подъезд, родная улица, дом, это и любимая женщина. И ради нее, только ради нее без всяких патриотических лозунгов, без всяких "лесов полей и рек" он пойдет в бой, зубами глотки врагов рвать будет, голыми руками убивать, а придется, сложит голову, не задумываясь. Ради нее, ради того, чтобы она была, пусть и после него. И не просто была — а была счастлива и в безопасности.
Глава 39
Июнь прошел без изменений, уже июль плавил траву, а на их участке фронта стояла тишина. Слева уже громили фашистов под Курском, а Западный и Брянский фронт ждали приказ о начале операции «Кутузов».
Она началась утром двенадцатого мощным залпом артиллерии.
Николай закинул Ленину гимнастерку за сундук и потащил девушку в пристройку у избы, в одних штанах и исподнем. Молча.
Санина не понимала, что он творит, брыкалась и пыталась вразумить, но оказалась в сарае. Мужчина запер ее и рванул на передовую. Лена кричали, чтобы ей открыли — бесполезно. Канонада стояла почти три часа и все это время девушка безуспешно пыталась вырваться из «каземата». Ее переворачивало от злости. Попадись ей сейчас Николай, она бы рассказала ему столько прекрасного на простом и доходчивом русском, что он долго бы потом переводил. Такой ярости по отношению к нему Лена не то, что не испытывала, предположить не могла, что испытает.
Минометчики уже просеяли минные поля и батальон шел в бой на немецкие доты, которые, увы, устояли после артобстрела, а Лена все выбивала двери. Она билась и билась, зверея от мысли, что там погибают люди, там сейчас ее отделение без командира, а она здесь, в одном тельнике, пугает мышей в сарае.
Мила услышала в эфире чей-то надсадный голос: "комбат погиб… комбат погиб…доты!" И отпрянула. Вышла на улицу, царапая горло и пытаясь понять: как же так? Как?!!
В это время Лена, наконец, выбила дверь, выпала наружу, злая как дивизия чертей и в дом рванула. Наткнулась на Осипову и не стала мешкать:
— Раздевайся!
— Что? — Мила вообще ничего не понимала: откуда здесь Санина, если Николай убит? Какой раздевайся?
Лена рванула с нее ремень, потащила гимнастерку вверх.
— Да ты что?!!
— Николай гимнастерку спрятал! А ты все равно здесь сидишь! Мне к отделению надо! Не в исподнем же фрицев и своих пугать!!
До Милы дошло. Затряслась, стягивая гимнастерку:
— Лена… Леночка…
— Контузило?! — ожгла взглядом, стягивая форму с рук.
— Коля… Это я… Я виновата…
Лена натянула снятую с девушки гимнастерку и встряхнула связистку:
— Что Коля, что виновата?!
— Он погиб… погиб! Только что!…
Лену перевернуло, на минуту словно оглохла: не верю, нет!
— Я виновата! Я! — сжалась Осипова то ли белье свое прикрывая, что все прелести выказывало, то ли от горя.
— Нет, он жив!
— Левый фланг! Погиб!
Лена отступила. Стояла, смотрела на нее тяжело дыша и, понимала — не верит, ни за что не поверит. Развернулась и рванула к левому флангу.
Взрывы, грохот, Мила в дом попятилась. Запнулась о ступеньки и рухнула, и как озарение пришло: какой левый фланг? Она с ума сошла? Там же Авдеев! В дом рванула, пронеслась по комнатам, нашла Ленину гимнастерку, натянула и бегом по прямой, к флангу Санина. "Я только проверю, только проверю!" — билось в голове: "Он не погиб. Это не я. Я сгоряча его смерти просила. Это неправда. Он жив. Это Авдеев погиб!"
Солдат прижимали, не смотря на прошедший массированный огонь артиллерии. Фрицы авиацию в ход пустили и лупили, лупили, только земля вздыбливалась от взрывов и очередей.
— Наши-то где?! — взревел Чаров, кривясь и прижимаясь к пахоте.
Васнецов слева какого-то полудурка заметил, рвался тот от воронки к воронке вперед.
— Куда?!! Заляг, мать твою!! — голову приподнял и, шарахнуло. Как раз тот из воронки выполз и снаряд прилетел. Отделение пылью, комьями и чем-то мокрым обсыпало. В лицо Грише вовсе одна сырость ударила и шлепнулось что-то рядом. Глаз приоткрыл, стер влагу с лица и понял — амба. Кровь, частички мяса — прямым попаданием убило придурка.
— Мать вашу! — взвыл от вида кусков человеческого мяса на своей каске, гимнастерке Суслов.
— Отползался, — протянул Чаров.
— Сказал же ему — лежи! — поцедил Гриша. Взгляд упал на кусок обуглившейся гимнастерки в ошметках розового, красного, в крови. В аккурат карман и явно с документами. Расстегнул пуговку, морщась: узнать хоть кто такую страшную смерть принял. Корочки в крови все: комсомольский билет, офицерская книжка.
— Офицер? — приподнял голову Чаров.
— Лежи!
Прямо перед носом очередь прошлась, пули землю вспахала, брызгами лица обдали.
Солдаты в землю уткнулись. Пара секунд, Васнецов голову опять приподнял, корочки открыл и замер: лейтенант Санина Елена Владимировна. В первую минуту не доходило — пялился на залитое кровью фото, видел знакомое лицо, а не понимал. Только вот по коже мороз прошелся и, жутко стало, а ни что говорить, ни что делать…
В прострации документы в карман убрал, тряпицу свернул, стряхнув части кожи и мышц — все, что от жены комбата осталось, в другой карман сунул и смотрит перед собой. Саня толкнул его:
— Оглох?! Кто говорю?!
Гриша уставился на друга, а что тот спрашивает, не понимает.
— Да ты чего?!! Контузило?!
Мужчина автомат подтянул к себе и понял, что сделает:
— Лейтенант это. Наш. Замятин бы был за старшего, но он ранен. Значит за старшего теперь я. Если убьют, документы комбату отдашь.
У Сани лицо все больше от каждого слова вытягивалось.
— Да сдурел…
Васнецов поднялся:
— Вперед!!! Ура!!!
Лена до позиций добежала, автомат у убитого солдата забрала и опять вперед. Грохотало, взрывы не прекращались — от ровного поля — месиво, все в воронках. Пыль в воздухе стоит, не понять день или вечер.
Мало авиация утюжила — танки еще впереди видны были.
Запнулась о наст, грохнулась и тут же под него была затянула.
— Сдурела, лейтенант?! Смерти ищешь! Вишь тигры идут?!
— Видела, — лицо от пыли оттерла. — Комбат где?
— А нет. Спекся. Прямое попадание, — бросил кто-то.
— Братва, приготовились!! — пробежало по окопу, накрытому крепким настилом.
По нему, тяжело давя, проехал танк. Лена голову в плечи вжала невольно, подумав, что сейчас эта махина прямо на нее упадет. Но ничего, осыпало землей и пылью и только. Еще танк, второй, пятый.
Сердце в пятках билось и одно в голове: "спекся комбат. Прямое попадание", и не понимала, не верила.
— Ждем, славяне!
— Так танки в тыл уходят! — бросила Лена.
— Ты, дочка, не шуми, — попросил пожилой солдат, гранату противотанковую зажимая в руке.
Минута какая-то и насты дружно вскрыли. В одну сторону полетели гранаты, в «спину» танкам, в другую очереди, минометные, автоматные — по пехоте. Ее отсекли от танков и планомерно давили. Тигры уперлись далеко и не могли помочь. Разворачивались, скрипели траками обратно, но не стреляли, потому что по своим как раз и прошлись бы.
В небе советская авиация сцепилась с немецкой. Вой стоял, уши закладывало.
Лена строчила из автомата, ничего не соображая. В голове только билось: "за Колю, за ребят! За детей, за Колю!"
— Вперед!!! Ура!!! За Родину!!! — пронеслось и, солдаты высыпали из окопов, рванули вперед, на ходу строча по немцам.
Пробежка будь здоров. Вокруг жужжало, ухало, грохало, выло. Кто-то вскрикивал, падал, но пехота все равно неслась вперед.
У окопов в зубы первому фрицу прикладом. Братва в рукопашной схватилась следом. Вроде час, а вроде миг фашистов в траншее укладывали.
У окопов в зубы первому фрицу прикладом. Братва в рукопашной схватилась следом. Вроде час, а вроде миг фашистов в траншее укладывали.
— Связь!! — заорал Николай.
— Нет связи!!
— Тогда вперед!! И связь мне, связь!!
Вывалились из траншеи и вперед бегом — никого вокруг. В диком темпе проскочили лес, вклинились на следующий рубеж немцев с маху. Огонь из дотов остановил. Залегли.
Лупили из дотов так что голову не поднять и к ним не подползти. Десяток солдат уже на подходе сняли. А минометы сыпали и сыпали, кроша залегших.
Обойти? Если слева?
— Гранаты, дед, — бросила старику.
— Ты чего? Не дури!
— Дай!
Тот со старшим по званию спорить не стал, выдал и бросил:
— Самоубийца.
— Точно, — и ползком влево. Коли нет и ей жить не за чем. Только вот поквитается за его смерть, пару фрицев еще уложит, тогда и встретится с Николаем.
— Встретимся, Коленька. Я сейчас, сейчас родной. Чуть-чуть подожди.
Юркнула к насыпи, на спину перевернулась. Теперь гранату докинуть. Чеку рванула и размахнулась. Пули в нее, граната точно в прорезь. И обратно по насыпи распласталась, пуля только по щеке чиркнула, красную полоску оставляя — ерунда. Грохнуло.
Лена ползком вдоль затихшего дота ко второму. Лупит там гад. «Фоккеры» в небе завыли. Жахнуло. Лена к стене прижалась, с головы пыль стряхивая. На землю упала и опять ползком. Очередью буквально в сантиметре прошило. Чушь все!
Солдаты двинулись, обтекая доты. Косило их.
Лена чеку сорвала — последняя граната. Кинула, приподнявшись, в смотровую щель целясь, но граната об угол ударилась и отлетела в сторону. Бухнуло, землей незадачливую «метательницу» обдав. Мимо чьи-то сапоги пробежали. Голову подняла — прорвались трое бойцов. Молодой, незнакомый пыльный весь лейтенант подмигнул Лене, вжавшись в стену. Чеку зубами выдрал — выглянул и сбоку в щель ее кинул. Сверху солдат гранату метнул, свесившись. Второй дот заглох.
— Вперед!!! — пронеслось.
Лена поднялась, ринулась и…ударило что-то в голову, мгновенно сил лишив. Смотрела как отцветает взрыв меж ней и тем незнакомым лейтенантом и не соображая почему она вперед идти хочет, а ее назад клонит и темно отчего-то стало. Мысль некстати мелькнула: в своем батальоне она всех лейтенантов знает, этот, откуда взялся?
Как упала, не поняла, только дышать почему-то трудно и небо не голубое — серое.
— Зацепило? Ах, ты! — склонилось над ней знакомое лицо старого солдата. — Лейтенант ранена! Сестру давайте!!
Кто-то куда-то ее оттащил. А она все вздохнуть не могла, смотрела, а видела кадрами и сложить их не могла ни в пространстве не во времени. Только одно в голове:
— Напутала что-то Мила… Жив Коля, жив…
К исходу дня одиннадцатая армия западного фронта прорвала оборону противника и углубилась местами до двадцати двух километров. На стыке с Брянским фронтом форсировала речку Фомина, преодолела главную полосу сопротивления противника. Армия два дня не выходила из боев. А впереди было еще форсирование речки Вытебеть и встреча с танковыми соединениями фашистов.
В образовавшемся на несколько часов затишье, солдаты отдыхали, ожидая кухню. Комбат метался, требуя связи, ждал подкрепление бойцами и боезапасом. С патронами было ахово, развед данных никаких. Что там, куда, чего — ничего не понятно.
— Разведчиков давай, быстро! — бросил Михаилу. Тот яблоко ему в руку сунул:
— Перекусите, — и помчался по пролеску в поисках развед отделения.
Николай рожу обтер сел у березы, глядя на Грызова:
— Списки пока составь.
— Боезапас нужен, комбат. Некоторые под чистую отстрелялись. Опять с прикладами и голыми руками?
— Не ной, Федя! Весь батальон без патронов.
Семеновский прибежал:
— Пришли машины, кухня подошла, — сообщил задыхаясь.
Санин вскочил:
— Давай капитан, поднимай бойцов. Укомплектовывай под завязку, кормить и вперед! Час на все!
— Есть! — рванул к своим.
Семеновский руками в колени уперся, дух переводя:
— Связь наладили.
— Где?!
— Там, в балке.
Санин туда, а по связи одно: приказ наступать.
— Вперед, майор!
— Комплектуемся…
— Подкрепление подойдет.
А толку? Танкисты отстали, артиллеристов не видно и в помине.
— Приказ понял.
— Час на передышку и выступаете!
— Есть!
Выругался и осел, глянув на незнакомого связиста, молоденького, лопоухого паренька. Папиросы достал, закурил:
— Ты кто? Откуда? Почему не знаю?
— Рядовой Петренко, — вытянулся. — Так послали, товарищ майор. А мое дело приказ выполнять.
— Лейтенант Осипова где?
— Так пропала, — развел руками.
Семеновский в балку сполз, уставился на Санина вопросительно:
— Через час выходим, — сообщил тот. — Слышал, Осипова пропала.
— Слышал. Клава теперь за нее. Здесь где-то бегает. Укомплектовали вон желторотиками, — кивнул на парня.
— Да нам бы хоть таких. Что по потерям?
— Еще что-нибудь спроси.
— "Здорово"! Мишка где?! Разведка?!
— Да тут, тут! — раздалось из темноты — Белозерцев у березы вверху встал. Напротив майора разведчики потрепанные, как все в бригаде.
— Замятин где? — оглядел их сумрачные лица.
— Ранен. Кузнецов убит, — ответил за всех Григорий.
— Ладно, — поджал губы мужчина: о потерях потом. Кивнул Васнецову. — Примешь командование.
— Уже.
— Хорошо. Нужны данные, хоть какие и быстро. Через час опять выступаем, а я ни хрена не знаю, что там у холмов и за ними. Задачу понял?
— По времени можем не успеть.
— А ты постарайся Гриша, очень тебя прошу!
Тот помолчал, как-то странно поглядывая на комбата и, кивнул:
— Сделаем товарищ майор.
— Под свои пули не попадите, если не успеваете.
— Понял, — и к карману потянулся. Вытащил документы и часть гимнастерки, погрел в ладонях, не решаясь передать, и все же протянул: неправильно при себе оставлять. Они могут не вернуться, а значит с ними и документы Лены пропадут. Неправильно это. Вообще все неправильно. Жалко девушку и майора жалко.
— Эх, — вздохнул Чаров. Бойцы развернулись и пошли в темноту.
— Тошно, — заметил Роман.
— Ему хуже, — буркнул Григорий, кивнув в сторону Санина.
— Что это? — скривился политрук, разглядывая тряпку в засохших вкраплениях человеческой плоти, бурую от крови, обугленную у кармана.
Николай ему ее отдал, поморщившись: накрыло видно кого-то конкретно, так что только клочки полетели.
Книжку открыл, разлепляя ссохшиеся кровью листы. Уставился на фото и… оглох, ослеп. Выронил документы, зашатался, оглядываясь: куда-то надо, но куда? Душно, — рванул ворот гимнастерки. Губы побелели, лицо серым сделалось. Закружил с совершенно безумным взглядом: Лену искал, а ее нет…
Мишка спрыгнул вниз, заметив, что с майором не хорошо, но был отодвинут Семеновским. Майор подобрал книжечки, открыл, глянул и снизу вверх уставился на Санина: звиздец…
— Водки найди, — бросил Мишке и за комбатом.
А тот идет куда-то и оглядывается, шатается, запинается, чувство, что ноги не несут.
И вдруг осел и дико закричал, впившись пальцами в траву.
Все в округе притихли — жутко сделалось, показалось не человек — зверь раненный кричит.
Грызов явился, глянул на Санина и уставился на Семеновского: что за?…
А тому без него муторно, и что делать — иди пойми.
Белозерцев фляжку ему в руку сунул и на комбата кивнул: ему, как просил. Мужчина перед ним присел, фляжку в руку вложил:
— Выпей Коля. Выпей!
Николай уставился на Владимира, а кто перед ним не соображает.
— Выпей! — процедил, к губам поднес. Майор автоматически хлебнул и свернуло, скрутило, лицо судорогой исказило: больно от горя, и так, словно его разорвало. Лучше бы его…
Фляжку выронил, губы оттер и сидит стеклянными глазами в землю смотрит: пусто, тихо и больно до одури, до пелены перед глазами. И не понял, что слеза покатились…
Грызов хмурился, вопросительно на Мишку глядя. Тот плечами пожал и на политрука кивнул: я не в курсе, а он да.
Семеновский фляжку подобрал, выпрямился, сам из нее хлебнул. Рукав к носу прижал, отдышался и капитану отдал:
— Помяни, — прошептал.
"Кого?" — застыл в глазах Федора вопрос.
— Жену, — бросил, кивнув на комбата и, отошел, сел на траву, закурил. Санина лучше сейчас не трогать, а вот в бой пойдут присматривать. Не иначе смерти будет искать.
Мишка и Федор рядом сели, смотрят на майора, а тот как замерз.
— Как же? — спросил Белозерцев.
— Прямое попадание.
Грызов из фляжки водки хлебнул и ощерился:
— Сука война… Сука!
Николай будто сам умер, ничего не чувствовал и отупел — понять ничего не мог. Леночка? Да нет же… Леночка?… Ведь он все сделал, чтобы она не попала в бой.