Натура его требовала действия.
— Вот что, — сказал следователь, — на тебе записку… — Он чиркнул несколько слов на бумаге. — И иди в ЧК, отдашь дежурному, а я пока здесь побуду.
Матрос сунул записку в карман и зашагал, пыля клешем. Романов обошел телегу, отпряг коней, огладил и пустил к траве на обочину.
В доме напротив по-прежнему было тихо. Собака, позевывая, сидела на крыльце.
Романов лег на траву и закинул руки за голову. Облака медленно плыли в осеннем небе. Кони похрустывали подорожником.
«Видно, нужно им это письмо, — думал Романов. — Ох, нужно!»
Он припомнил, как кинулся этот человек в толпу, как шел, пригибаясь, меж возов и вынырнул неожиданно к пролетке.
«Побеспокоился заранее пролеточку подогнать, — думал Романов, — все предусмотрел. Видно, печет. Печет…»
Кони пофыркивали. Время потянулось томительно.
* * *Подходя к зданию ЧК, Романов еще издали увидел светлые вихры Антона, маячившего на ступеньках у подъезда. Антон разговаривал с часовым. Часовой, увидев подходившего следователя, что-то сказал пацану. Тот кубарем скатился со ступенек.
— А я вас ищу, ищу… — заторопился он.
— Ты не ел, наверное? — спросил Романов. — Вот тебе ключ от номера в гостинице, получишь за меня паек, поешь и жди меня дома… Понял?
Антон хотел что-то возразить, но Романов сказал:
— Иди, времени у меня в обрез. А если поздно вернусь, укладывайся спать без меня.
Из подъезда вышла группа красноармейцев и начала строиться, в колонну.
— Давай — одна нога здесь, другая — там, — еще раз сказал Антону Романов и пошел к дверям.
Часовой посторонился, пропуская его в ЧК.
Поднявшись к себе в кабинет, следователь прежде всего позвонил в порт Ремизову. Телефон гудел сиплыми сигналами, хрипел, но порт не отвечал. Романов раз двадцать крутнул ручку, и, наконец, чей-то замирающий вдали голос ответил:
— Река слушает…
— Мне Ремизова, — сказал следователь.
— Нет Ремизова, — ответил голос и стих, растворился в треске и хрипе проводов.
— Ремизова, Ремизова, — повторил следователь, — разыщите и скажите, что звонил Романов, пускай срочно приедет в ЧК. Очень важно.
Голос чуть оживился. Ответил:
— Хорошо.
Ожидая Ремизова, Романов прошел к дежурному, узнал, когда приедет начальник Дончека. Скорятина ждали часа через два.
«Это хорошо, — подумал следователь. — К этому времени я многое успею выяснить».
У дома на окраине остались два товарища, присланные дежурным.
Романов мог не волноваться — оттуда и муха не вылетит незамеченной, — и все же ему было неспокойно. Ему казалось, что он сделал что-то не так и не то. А ошибаться он не имел права.
Романов вновь с ожесточением начал крутить ручку телефона, Но ему по-прежнему ответили, что Ремизова еще нет.
Люди, с которыми он боролся, торопились. Это следователь отчетливо понял.
Убийство на «Атланте» произошло двое суток назад. Баркас обнаружили у Таганрога. Вчера вечером помощник капитана «Атланта» был в Ростовском порту. Затем сегодняшний случай с портфелем. Да, они торопились. Он был убежден в этом. Торопились, но действовали обдуманно и методично.
«Нет преступлений нераскрываемых, — вспомнил следователь слова, часто повторяемые начальником Дончека, — есть преступления еще не раскрытые. И надо помнить, что успех в раскрытии преступления во многом зависит от нашей оперативности».
Следователь взглянул на часы. Прошел час, как он вернулся в ЧК. Ремизова все не было.
Романов еще раз позвонил в порт.
Уже знакомый, чуть слышный голос ответил, что Ремизов ушел в ЧК.
Следователь положил трубку, и в это время в дверь постучали.
Это был Ремизов. И куртка, и брюки, и сапоги его были белы от муки. И можно было, не спрашивая, сказать, чем гружен пароход, который он только что отправил.
«Дергаю я его, — подумал Романов, — а ведь у него и своих дел невпроворот».
Ремизов сел к столу, и стул под ним жалобно заскрипел. Словно поняв мысли следователя, Ремизов сказал:
— Видишь, какой я здоровый, мебель не выдерживает — жалуется. Вторые сутки на ногах, жена шумит: «Свалишься!» Но ничего, выдюжим, надо выдюжить!. Да, как твоя рана?
— Ничего, — сказал Романов, — подживает. День-другой — и сниму повязку.
— Добре… Живуч ты… Так говори, зачем позвал.
— Опиши мне, — сказал Романов, — как выглядит помощник капитана «Атланта».
Ремизов подумал минуту, сказал:
— Высокий, поджарый, смуглолицый… Хваткий такой мужчина… Молодой еще…
И, вдруг вспомнив, добавил:
— Да, у него есть заметная примета — припадает он слегка на одну ногу. Видать, ранен в прошлом был.
Помощник капитана «Атланта» не был похож на человека из домика, на окраине.
— Понятно, — сказал следователь, — а нет ли в команде «Атланта»…
И он как можно подробнее описал того, кто утром вырвал портфель у Антона.
— Не помню, — сказал Ремизов, — нет, не помню.
Романов встал, прошелся по комнате, зябко запахнул шинель. Ремизов, взглянув на него, неожиданно спросил:
— А ты ел что-нибудь сегодня, товарищ?
И, не дожидаясь ответа, вытащил из кармана воблу и ломоть хлеба.
— В порту что только не грузим! И рыбу, и мясо, и хлеб. Вчера масло грузили. А самим жрать нечего.
— То для Москвы и Питера, там еще хуже…
— Знаю, — сказал Ремизов. — Вот здесь, — он постучал себя пальцем по лбу, — все ясно. Но придешь домой — детишки глядят голодными зверьками, а от тебя запах, хоть режь ножом — и на сковородку.
— Да, — ответил Романов, — нелегко…
— Куда уж там! Ну ладно, это все разговоры. Давай о деле.
Грызя воблу, следователь спросил:
— Сегодня, завтра или в ближайшее время из Таганрога не выходит какое-нибудь судно на Кавказ?
Ремизов подумал, сказал:
— Завтра нет, но вот на рассвете послезавтра идет одно судно.
Романов отложил воблу.
— А кто капитан?
— Капитан из старых, — ответил Ремизов.
— Ну и что он за человек, надежный?
— Как тебе сказать… Служить он нам служит, но вот насчет надежности… Два элеватора имел он до революции… Человек не нашей руки….
— Так… — протянул следователь. — Понятно…
— Что ты задумал? — спросил Ремизов.
— Сейчас узнаешь, — ответил Романов и вышел.
Он вернулся через несколько минут. Сказал:
— Пойдем. Начальник Дончека приехал.
Когда они вошли в кабинет Скорятина, тот стоял у белевшей во всю стену карты Донской области. Повернувшись на скрип дверей, он поздоровался и, прихрамывая, пошел к столу.
— Это товарищ Ремизов, — сказал следователь, — из портового комитета. Коммунист.
Начальник Дончека еще раз кивнул Ремизову и, устало положив руки на стол, помолчал. Затем сказал:
— Погиб сегодня начальник охранного эскадрона. Боевой мой товарищ… В бою погиб…
Помолчали.
— Что у вас? — спросил Скорятин.
Следователь рассказал о письмах, найденных у капитана «Атланта», о составе команды, о портфеле, о письме на имя капитана, о проложенном на карте маршруте, о судне, которое послезавтра должно выйти из Таганрога.
— Я думаю так, — сказал он, — они хотели угнать «Атлант» за границу. Этого им не удалось, тогда они сделали ставку на второе судно.
— Логично, — сказал Скорятин, — а что с этим субъектом с окраины?
— Надо его брать, — отрезал Романов, — арестуем немедленно.
— Нет, — сказал Скорятин. — У нас пока есть время. Подождем до рассвета. Может быть, он здесь не один. Если же к нему никто не явится, на рассвете арестуем. А вот насчет Таганрога надо подумать. Угнать судно не так-то просто. Такое готовят заранее…
Скорятин повернулся к Ремизову.
— А ты как, товарищ, думаешь?
Ремизов чуть кашлянул в кулак, прочищая горло, и, навалившись широченной грудью на край стола, сказал:
— Насчет того, что трудно, — это точно, но уж больно все концы сходятся. Я считаю…
* * *Антон терпеливо и долго ждал Романова. Гостиница заснула не сразу. До полуночи гремели шаги в коридорах, раздавались голоса, потом шаги стали реже, голоса приглушеннее, и, наконец, все смолкло.
Изредка внизу, в вестибюле, хлопала дверь, но потом и ее не стало слышно. А он все ждал.
Разные думы приходили к Антону. Он мечтал, как будет хорошо, если он навсегда останется жить с Романовым. Будет ждать его вот так вечерами, вымоет комнату, будет ходить за пайком, а позже и сам начнет работать в ЧК. С этими мечтами он и уснул. Романов в эту ночь домой не пришел.
* * *Рассвет долго зрел за Доном. Наконец пополз по улицам парной туман: белый, клубящийся, и сразу же вспыхнул у горизонта первый багряный луч.
— Пойдем, — поднялся следователь и шагнул от плетня на дорогу. Мягкая пыль заглушала шаги.
Рассвет долго зрел за Доном. Наконец пополз по улицам парной туман: белый, клубящийся, и сразу же вспыхнул у горизонта первый багряный луч.
— Пойдем, — поднялся следователь и шагнул от плетня на дорогу. Мягкая пыль заглушала шаги.
Подойдя к калитке, он взялся за влажное от росы кольцо, и тут же от сарая бросилась, задыхаясь в лае, собака.
Кто-то из красноармейцев перехватил ее и, свалив, прижал к земле. Ремизов шагнул к дверям, навалился всем телом. Косяки затрещали.
Когда следователь вбежал в комнату, хозяин, полуодетый, рвал оконную раму. Рама не поддавалась.
— Спокойно, — негромко сказал Романов.
Хозяин повернулся, лицо у него дрожало.
— Спокойно, — повторил Романов. — Вы арестованы.
Пока арестованный одевался, к дому подкатила телега.
— Эй! — закричал с телеги возчик. — Хозяин!
Один из красноармейцев вышел к нему.
— Что тебе, дядька?
— Да вот сосед подрядил свезти его в Таганрог, — сказал возчик, слезая с телеги.
На голоса вышел Ремизов. Толкнул калитку. Дядька возился в телеге, перекладывая мешки.
— Здорово живешь, — подходя, сказал Ремизов.
— Здорово, коли не шутишь, — покосился возчик.
— Так куда подрядил тебя сосед? — спросил Ремизов.
— До Таганрога.
— А который сосед?
— Да вот тутошний, приезжий человек.
Романов, стоя у окна и не сводя глаз с арестованного, прислушивался к разговору.
У арестованного тряслись руки, и он никак не мог застегнуть пуговицы.
«А на расчет ты жидковат, — подумал Романов, глядя на эти прыгающие руки. — Все вы такие. Гонору барского, спеси — полный короб, а к ответу стройся — голубая кровь не выдерживает».
— Давайте поживей собираться, — сказал он, — тянуть нечего.
* * *— Мы вас слушаем, — сказал начальник Дончека.
— Я хочу выслушать вас, — ответил арестованный. — На каком основании я подвергнут аресту?
Видно было, что он успокоился, и лицо его, как прежде, было надменным, холеным и злым.
— Кто вы? — спросил Скорятин.
— Вам уже известно. Я приезжий из Петрограда.
— Чем вы занимались в Петрограде?
— Служил в частной конторе.
— А это не ваше? — спросил начальник Дончека, поднимая со стола найденное при обыске офицерское удостоверение.
— До революции я был офицером. Но сложил оружие, и Советская власть гарантировала мне свободу.
— Да, — сказал Скорятин. — Советская власть, гарантировала свободу тем, кто сложил оружие…
— Вы знаете капитана парохода «Атлант»? — задал вопрос Романов.
— Мне неизвестен не только капитан, но и этот пароход.
— Вы говорите, что сложили оружие и что не знаете капитана «Атланта», — сказал Романов, — а, между прочим, в квартире этого капитана обнаружен наган, номер которого совпадает с номером, указанным в вашем офицерском удостоверении. И зачем вам понадобился портфель капитана, которым вы завладели на вокзале? Скажете, что это не ваш? Тогда почему в нем лежало письмо на имя Отто Опица?
Романов поднялся, лицо его стало жестким.
— Давайте договоримся: не нужно валять дурака. Вчера в бою с бандой погибли пятеро наших бойцов во главе с командиром. Вы интеллигентно выражаетесь, а бой ведете с нами беспощадный, жестокий и все ищете место, куда побольнее ударить. Для чего вы собираетесь в Таганрог?
Офицер удивленно поднял глаза.
У Романова круто обозначились скулы.
— Не смотрите на меня с удивлением. Зачем телегу наняли до Таганрога?
Офицер опустил голову и сдавленно произнес:
— Меня ждут в Таганроге.
— Кто?
— Капитан «Атланта».
— Адрес?
— Гимназическая улица, дом три.
Лицо офицера исказилось.
— Меня расстреляют? — спросил он дрогнувшим голосом.
— Вас будет судить трибунал, — ответил Романов.
— Боже мой, — поднялся офицер, сжав руками голову, — в какую я влез авантюру!..
Он шагнул к столу.
— Я боевой офицер и честно воевал с немцами. Меня просто втянули в это безнадежное дело.
— Вы не ребенок, — сказал Скорятин, — за ручку водить не надо, тем более если вы боевой офицер. Так вернемся к тому, с чего мы начинали разговор. Мы вас слушаем…
* * *Через час из ворот здания ЧК выехал отряд в десяток всадников. Прогремев по булыжникам Большой Садовой, отряд свернул на Таганрогский проспект и, горяча коней, пошел рысью.
Солнце уже разогнало туман и поднялось над домами, но улицы были еще безлюдны. День только начинался.
Утро было прохладным, и кони шли легко, но следователь знал, что им предстоит переход в семьдесят верст, и придерживал удила. Они миновали Скобелевскую, вышли к Ростов-Горе, их взгляду открылась степь.
Кони сами перешли на жесткую, но экономную, позволявшую легко проскакать многие версты казачью рысь, и Романов отпустил удила. Конь под ним мягко заржал и ходко пошел вперед.
Под солнцем степь зазеленела, запушилась донником, закрасовалась редкими уже, но все еще ярко вспыхивающими то тут, то там поздними тюльпанами. Казалось, что вновь вернулось степное бабье лето.
Отряд прошел верст пять, и кони начали потеть, Романов придержал своего бегуна, и отряд сменил шаг.
— Пойдем шибче! — догоняя Романова, крикнул Ремизов.
— Нет, — ответил Романов, на ходу поправляя расстегнувшийся подсумок, — коней пожалеем, еще скакать долго.
Ремизов чуть отстал, и опять поскакали молча.
Романов уже обдумал, как они будут арестовывать капитана «Атланта» и его людей, знал, что в Таганроге они разделятся на две группы. Второй группой будет командовать Ремизов. С двумя красноармейцами он отправится в порт и арестует капитана судна, отплывающего в Новороссийск, Команду над судном Ремизов возьмет на себя и сам поведет его в рейс.
Решив все, он уже не возвращался к этому. Он думал о командире эскадрона, давнем боевом друге начальника Дончека, погибшем два дня назад в бою. Думал о многих друзьях и товарищах, которых потерял он за годы гражданской войны под бесчисленными холмами.
Думал о трудной дороге, которую избрали и они и он, и знал, что пройдет ее до конца, как бы она ни была трудна.
Кони ходко шли к Таганрогу.
У Пятихаток Романов решил сделать привал. Остановились, спешились. Ремизов, один из красноармейцев и молчавший всю дорогу арестованный офицер повели коней к пруду.
— Выводите их хорошенько, прежде чем поить! — крикнул вслед Романов и, разминая ноги, пошел по хрусткой траве к колодцу.
У колодца красноармейцы, уже напившись ледяной воды, балагурили, смеялись. Солнце светило ярко.
Романов зачерпнул полную кружку. Зубы заныли. Вода была чуть солоноватой, но пилась легко.
— А офицерик-то наш, — смеясь, сказал рябоватый красноармеец, — вроде своим стал.
От колодца хорошо было видно, как Ремизов, офицер и молоденький красноармеец вываживали на лугу коней.
Офицер вел на длинном поводе четверку, и рыжий большой жеребец все время пытался подняться на дыбы. Офицер укоротил повод и огладил его. Жеребец успокоился.
«А ведь он врет, — подумал вдруг Романов, — что из Питера. Коней водит по-донскому».
— Пойди, — сказал он рябоватому красноармейцу, — забери у него коней. А то он свой, свой, да как бы чем не удивил.
Рябоватый уже без улыбки сказал:
— Это точно…
И пошел к лугу.
Офицер передал ему коней и, поднявшись к колодцу, нерешительно остановился чуть поодаль от группы красноармейцев.
— Водички-то испейте, господин офицер, — сказал ему Романов.
Офицер подошел к колодцу. Заглянул в бадью. Она была пуста. Ухватисто подхватив цепь, офицер кинул бадью в черную, глубину, зачерпнул воды и, сильно работая руками, так, что заходили под курткой лопатки, потянул бадью вверх.
«Точно, врет, — подумал Романов, — он донской, ишь как орудует. Этому в Питере не научишься. Это с детства видеть надо».
Офицер пил маленькими глотками, поверх кружки поглядывая на пруд, на коней, на уходящую вдаль дорогу.
«И фамилия у него уж больно донская, — все сомневался следователь, — Запечнов…»
Он вспомнил, что был у них в полку сотник Запечнов. В сотне у Запечного служил дружок Романова, Янченко. Говорил не раз: «Земляк мне Запечнов, а собака, ничего не спустит».
«Из Семикаракор они, — припоминал Романов, — или из Константиновки? Но донские, точно… Нет, врет офицер!»
Офицер поставил кружку на край колодца.
— Садитесь, Запечнов, — сказал следователь, — покурим.
— Спасибо, — ответил офицер и присел в тени, пристроившись на камне.
Романов протянул ему кисет и бумагу. Тот завернул цигарку. Потянулся прикурить, Романов зажег спичку, указал:
— Коней вы, видать, любите. Приглядывался я, как вы вываживали.