— Да, вы правы, коней я люблю, — ответил офицер, выпуская дым. Щуря глаза, он смотрел куда-то вдаль.
— Жеребец, рыжий, — лениво продолжал Романов разморившись на солнце, — наверное, понравился? Оглаживали вы его уж больно любовно…
— Жеребец славный, — сказал офицер, — бабки высокие, грудь сильная — правда, зажирел немного да, кажется, чуть засекается на ходу. Подковали, видать, плохо…
«Все врет, — теперь уже твердо решил следователь, — донской он. Ну да ладно, посмотрим, кто кого…»
Подошел Ремизов. Коней уже напоили. Можно было трогаться.
— По коням, — негромко сказал Романов, поднимаясь от колодца.
Красноармейцы стали садиться в седла.
Романов чуть отвел своего бегуна в сторонку, мигнул стоявшему у яблони красноармейцу. Поднявшись в седло, тот тронул коня и шагом подъехал к Романову.
Поставив ногу в стремя, Романов Шепнул:
— Въедем в Таганрог — глаз не спускай с офицера, держи как на вожжах…
Романов давно знал этого красноармейца. Фамилия его была Воронов. Конник он был старый, от такого не уйдешь. Догонит.
— Понял, Воронов?
— Ясно, — сказал тот.
— По двое рысью! — дал команду Романов и пустил коня вперед.
Отдохнувшие кони пошли резво.
А через час набежала тучка и потянуло свежим ветром. Начавшие опять было потеть кони подсохли и, став на хорошую ногу, потянули ровно и уходисто.
Миновали небольшое селение Самбек; теперь уже до Таганрога было рукой подать. Верст пятнадцать, не больше.
Романов вышел из головы отряда и, махнув Ремизову, пропустил конников вперед. Ремизов тоже приотстал.
Пристроившись в хвост отряда, Романов наклонился с седла к Ремизову.
— Значит, как договорились, — сказал он, — въедем в Таганрог, ты берешь двоих — и в порт. Сам приглядишься, что и как…
Конь, сбиваясь с ходу, пошел боком. Романов выровнял коня, договорил:
— Я буду в ЧК… Смотаюсь только на Гимназическую и вернусь. В порту будь аккуратнее… Вспугнуть их ни-ни… Мне кажется, что здесь дело посложнее, чем мы думали… Не нравится мне офицер: хитрит он что-то…
Романов послал коня рысью.
Дорога между тем потянулась на подъем. Кони пошли тяжелей, Но следователь теперь торопил отряд. И все же, когда они поднялись из балочки, он понял, что коням еще раз надо дать отдохнуть.
«Вот до тех деревьев дотянем, — подумал следователь, разглядев впереди одиноко стоящий среди чахлых деревьев домишко, — и станем».
Привал занял минут двадцать. Через час Ремизов, вспомнив эти двадцать минут, выругался и зло плюнул под ноги.
Последние версты перед Таганрогом отряд прошел, торопя коней. У коней запали бока, мыльная пена полосами проступила на спинах, легла вдоль ремней. Переход был не легким.
Когда впереди показались первые дома Таганрога, Романов перевел бегуна на шаг, и отряд не спеша въехал в улицу.
Время было тревожное, и никто бы, наверное, и так не обратил внимания на десяток вооруженных всадников, но все же следователь придержал отряд. Успокоившись было за успех операции в начале перехода, он теперь отчего-то тревожился и хотел избежать всяких случайностей.
На улицах Таганрога еще угадывались недавние бои. В двух-трех местах отряду встретилась развороченная гранатами мостовая, стены многих домов были посечены пулями, витрины в лавках разбиты.
Над центральной улицей пламенел протянутый между двумя фонарными столбами алым стягом плакат. Огромными, неровными буквами на нем было выведено: «!!!Вся власть Советам!!!»
Восклицательные знаки, начинавшие и заканчивавшие строку плаката, словно штыками, прикалывали эти слова к таганрогскому небу.
У бывшей городской думы Романов остановил отряд. Ремизов с двумя красноармейцами, не задерживаясь, проехал дальше, к порту.
Ремизов хорошо знал Таганрог. Отец его был грузчиком Таганрогского порта. Мальчишкой Ремизов бегал по этим улицам, и знаком ему был в Таганроге каждый камень.
На центральную улицу, правда, мальчишки попадали редко. Гуляла здесь «чистая публика». Под кружевными зонтиками выплывали таганрогские купчихи, блестело золотом форменных курток корабельное и портовое начальство. Полицейские на центральной улице были злы и гнали пацанов, едва увидев. Зная город, Ремизов свернул с центральной улицы, намереваясь проехать к порту кратчайшим путем. Они проскакали по переулку, свернули еще раз, прогремели по булыжной мостовой, еще раз свернули и выскочили на горку, к спуску в порт.
С горки открывался широкий вид на море. Порт лежал перед глазами как на ладони.
Не осаживая коня, Ремизов окинул взглядом причалы.
Золотой волной играло под солнцем море, слепило глаза. Конь, скользя подковами по брусчатке и приседая на задние ноги, свернул на спуск.
Ремизов искал у причалов судно, которое должно было идти в Новороссийск. Блестело море, темнели пакгаузы, черной полосой протянулся причал.
Ремизов отлично знал приметный силуэт судна. Чуть осевшее на корму однотрубное тяжелое судно знакомо было ему уже много лет. Вытягивая шею, он вглядывался вперед, уже понимая, но еще не веря, что судна в порту нет.
Кони скатились со спуска и внамет в пене вынесли всадников к воротам порта.
Ремизов соскочил с коня и влетел в ворота.
— Где судно? — Он назвал имя идущего в Новороссийск парохода.
Портовый сторож невозмутимо взглянул на него и, непонятно отчего взъярившись, сказал:
— Где? Где? Ушло.
— Как «ушло»?
— Как положено, — сказал сторож и отвернулся.
Ремизов кинулся к конторе.
— А ты куда? — крикнул ему вслед сторож.
Но Ремизов не ответил.
— Скаженный народ, — развел руками сторож, неизвестно к кому обращаясь-. — Скаженный народ!
* * *Еще ничего не зная о том, что судно ушло, Романов повернул отряд с центральной улицы и проулком повел к зданию городской ЧК.
Таганрогская ЧК расположилась в старом, просторном купеческом особняке с конюшнями во дворе, с огромным двором.
Спешившись, Романов по скрипучей лесенке галереи пошел на второй этаж к начальнику городской ЧК.
Поднимаясь по лестнице, он слышал голоса своих красноармейцев, располагавшихся на просторной веранде первого этажа.
— Романов, здорово! — поднялся ему навстречу из-за стола начальник городской ЧК Тарасов, его давний знакомый. — Садись. Опять у нас в городе банда шалит.
Он показал на лежащую на столе карту.
— Видишь, черным отмечено. Здесь были, здесь, здесь… Но я подметил одну закономерность. Сегодня, думаю, мы их прихлопнем.
Он шлепнул ладонью по карте, словно прикрыл муху.
— И не будет!
Засмеялся, обнажая ровную подковку зубов.
— Ты что, к нам?
— Да, вот все с «Атлантом».
Понизив голос, Романов рассказал начальнику Таганрогской ЧК о последних событиях, Тарасов слушал его внимательно. На лбу у него обозначилась глубокая морщина, и вдруг стало видно, что лицо у него серое, невыспавшееся, голодное. Лицо человека, который давно уже не ел досыта, не спал вволю и успел забыть, что такое отдых.
— Ремизов сейчас поехал в порт, — сказал Романов. — При нужде арестует капитана судна, что завтра на рассвете идет в Новороссийск.
— Что? — неожиданно перебил его Тарасов. — В Новороссийск? Так оно уже ушло.
Романов, роняя стул, поднялся.
— Как?..
Тарасов, поднимаясь за ним, сказал:
— Ушло. Час назад, я сам был на причале…
* * *В это же время Ремизов, разыскав начальника Таганрогского порта, гремел во всю силу своего недюжинного баса:
— Где судно, что идет в Новороссийск? Почему оно ушло сегодня?
Начальник Таганрогского порта выслушал его, обескураживающе улыбнулся белозубой улыбкой, сказал:
— А ты что орешь, браток? Скажи — кто ты? Что случилось? А так мы не договоримся…
Ремизов осекся на полуслове и полез в карман за мандатом.
Через пять минут Ремизов и начальник порта, присев в тени, говорили уже спокойно.
— Я неделю как командую здесь, — сказал начальник порта, — окружком партии направил. Суда простаивали месяцами… А с твоим судном… Груз был в половинном комплекте. Часть здесь, а часть в Ейске. Людей свободных — ни одного. Краник, — начальник показал в даль причала, — вон видишь, единственный, и тот под погрузкой. От нас до Ейска угля судно сожжет на три копейки. А там люди сейчас простаивают. Судно они в Ейске загрузят, и оно вернется. Порожний рейс плевый, а во времени мы суток двое выиграем. Вот так… Соображаешь?
— Так, — сказал Ремизов, понимая уже, что этого парня, видно делового не по годам, надо не ругать, а хвалить. — …А ты на судне был перед отплытием?
— Конечно, — сказал начальник порта, — сам грузил.
— Посторонних не заметил?
— Не понимаю.
— Ну, кто-нибудь, кроме команды, не ушел на судне?
— Ну, кто-нибудь, кроме команды, не ушел на судне?
— Не думаю, — сказал начальник порта. — А в чем дело?
Ремизов поднялся.
— Не могу я сейчас тебе многого сказать, товарищ… Но важно знать, ушел ли кто-нибудь с судном или нет.
— Навряд ли, — повторил начальник порта, — не думаю. Я был и в трюме, и в капитанской каюте, и в рубке. Не думаю…
* * *Запечнов вошел в кабинет начальника Таганрогской ЧК и остановился у дверей. Тарасов сидел за столом. Романов стоял у окна. Помолчали. Пауза затягивалась. Наконец Романов сказал:
— Судно, Запечнов, ушло. Час назад. В пустой след нас привели?
Запечнов взглянул на Романова, на Тарасова, вновь на Романова, но промолчал.
— Так в пустой след?! — еще раз сказал Романов. — И вот что, Запечнов. Я недаром интересовался там, в Пятихатках, любите ли вы коней… Говорили вы, что росли в Питере, что батюшка ваш заведовал гимназией… Скажите, в какой гимназии вас научили, как правильно и как неправильно ковать коней?.. В каком Питере вы научились вываживать жеребцов?
Следователь сдерживал себя, но у него все клокотало внутри. Год назад он ходил в сабельную атаку. И вот такие же холеные барские лица видел он перед собой. В беге пластались кони, гремели выстрелы…
— Виляете, Запечнов, — сказал он, — мелко виляете. Шкодить умеете, а отвечать кишка тонка…
Романов на мгновение замолчал. Затем сказал:
— Приходилось, слышал, много болтаете вы, баре, об офицерской чести… Красивые слова… А когда к расчету строиться, как крысы лезете в нору…
У Запечнова дрогнул на щеке мускул. Запрыгала, задергалась бровь.
— Судно не могло уйти, — сказал он, — а если оно и ушло, капитан «Атланта» в Таганроге. Он ждет меня с письмом. Без этого письма он… Капитан в Таганроге, — повторил он уверенно.
— Кто писал письмо капитану? — быстро спросил следователь.
— Этого я не знаю! Честное слово, — заторопился офицер.
— Бросьте, Запечнов. Опять заговорили о чести! Видно, это у вас в поговорку вошло, для связи слов употребляете, — усмехнулся Романов. — Ладно. Пошли. На последнюю проверку пошли, господин офицер!
* * *С вечера крепкими засовами запирались в Таганроге подъезды домов, наглухо ставнями заставлялись окна.
Из Курска, Орла, Харькова, из многих-многих городов Центральной России вырвало и унесло дельцов всякого рода, проходимцев. Ехали в теплушках, на полках, под полками, на крышах, на тормозных площадках. Везли рвань и добро, прятали, скрывали… Торопились, спешили, а в Таганроге — стоп! Дальше не поедешь. Море. Черная пена оседала в приморских городах.
Двое шли по переулку. Ночь темна. Шли молча. Только сапоги стучали по мостовой. Перешли центральную улицу, свернули на Гимназическую. Прошли еще с квартал, остановились у дома. Ни одно окно не светило в старом купеческом особняке.
Тот, что был пониже ростом и поуже в плечах, шагнул к дверям и постучал легко, чуть слышно. Дверь сразу же открылась. За дверью, видно, ждали этого стука. На мостовую упал жиденький свет свечи, и дверь приотворилась. Лязгнул засов.
— Проходите, — сказал кто-то из полумрака коридора, — прямо и направо.
Тот, что стучал, шагнул первым. Сказал:
— У вас хоть глаз коли темно.
Ему не ответили. Дверь из комнаты распахнулась. И сразу стало светло, В комнате горела яркая лампа.
— Вы что, не один, Запечнов? — спросил уже другой голос, властный и требовательный.
И, еще не видя того, кто говорил, Романов подумал, что это и есть капитан «Атланта». Так мог говорить только тот, кто командовал.
— Это преданный нам человек, — сказал Запечнов. — В прошлом мой вестовой..
— Вы будете строго наказаны, сотник Запечнов, за нарушение дисциплины. Пройдите в комнату.
Дверь закрылась, и в коридоре вновь стало темно. Романов чуть переступил с ноги на ногу и сразу же услышал, как за спиной у дверей скрипнул под чьими-то сапогами пол.
«А у них не шуткуют, — подумал он, — не шуткуют. Надо держаться крепко».
За дверями в комнате слышны были голоса, но разобрать можно было только отдельные слова. Романов услышал, как капитан «Атланта» повторил несколько раз: «Ответственность… Генерал Улагай».
Голоса смолкли. Дверь распахнулась. Выглянул Запечнов, сказал:
— Зайди.
Войдя в комнату, Романов вскинул руку к козырьку.
— Здравия желаю, ваше благородие!
— Тихо! — растерянно сказал сидящий за столом полный, тяжелый человек с массивной лысеющей головой и оглянулся на заставленные ставнями окна. — Ну и глотка у тебя, братец. «А ты не так-то и силен», — подумал вдруг Романов.
Вырвавшееся у капитана «Атланта» «тихо» как-то сразу успокоило его. Романов почувствовал себя легче и свободнее.
Он опустил руку от козырька, но остался стоять, как и прежде, вытянувшись в струнку.
— Сотник сообщил нам, — сказал капитан «Атланта», — что ты, братец, выразил желание последовать за ним в нашей борьбе…
— Так точно, — сказал Романов, — за господином сотником я готов в огонь и воду.
— Преданность — высокое качество души, — протянул капитан.
«А не валяет ли он дурака? — подумал Романов, неожиданно почувствовав в голосе капитана напряженность. — Шлепнут они меня сейчас мигом…»
Кроме сотника, стоящего в углу, у окон в комнате было еще четверо. Один сидел за столом, рядом с капитаном. Двое о чем-то тихо переговаривались в дальнем конце комнаты. Романов внутренне подобрался, готовясь к прыжку.
«Чуть что, — пронеслась мысль, — одним ударом сбить лампу, а там, в темноте, еще повозимся…»
Капитан поднялся из-за стола.
— Хорошо, — сказал он, — подробно мы поговорим позже. Проводите его, сотник.
Запечнов шагнул от окна и толкнул дверь, но уже не в коридор, а в соседнюю комнату.
Четко повернувшись на стоптанных каблуках, Романов прошел через всю комнату, но в шаге от дверей остановился, пропуская вперед Запечнова.
«Черт его знает, — подумал он, — что в этой комнате!»
Запечнов шагнул первым, Романов заметил, что у того в едва приметной улыбке открылась полоска зубов.
«Все понимает», — подумал Романов и шагнул следом.
— Побудьте пока здесь, — сказал Запечнов и, не глядя на следователя, повернулся и вышел. В замке торчал ключ.
* * *Тарасов стоял, прислонившись к сырому и холодному стволу акации. Время, казалось, остановилось. В сотый раз он рассчитывал — вот они вошли в дом, прошли по коридору, вошли в комнату, какие-то вопросы, какие-то ответы, еще минута, еще, еще… Но условного сигнала не было. Он рассчитывал вновь. Вошли в дом… Прошли по коридору… вошли в комнату.
Метрономом стучали падающие, с крыши в лужу капли. Оцепление вокруг дома давно замкнулось. Минута, вторая, третья… Тарасов чуть подался вперед, напрягая слух. Стучали капли. Темной громадой горбился дом.
Час назад, пожимая руку Романову, Тарасов сказал:
— Смотри, старик, осторожнее… К черту в пасть лезешь…
Романов только улыбнулся.
— Пробьемся…
Повернулся и зашагал по коридору..
Так они расстались.
Романов, стоя в незнакомой комнате, тоже считал минуты. Обошли дом… Остановились в саду… У окон… Кто-то остановился у подъезда… Минута, еще, еще…
Голоса за дверями то стихали совсем, то вдруг раздавались громче. И вновь он дважды услышал: «Улагай».
«Улагай, — подумал следователь. — При чем здесь генерал Улагай? Его десант из Крыма разбили на Кубани еще в начале сентября. Нет. Этих надо брать только живыми…»
Голоса за дверью стали слышнее.
Романов расстегнул крючок на шинели, вытащил из-за ремня наган, осторожно взвел курок.
Голоса вдруг притихли, но тут же раздались вновь.
Перед сабельным броском человек собирается в комок; серебряным горлом пропоет труба, и кони грянут оземь звоном копыт.
Ударом ноги Романов распахнул дверь, выстрелил в потолок.
— Руки на стол! — крикнул он.
Перед глазами мелькнули бледные пятна лиц, качнулась лампа, и в это же мгновение в дверь ударили чем-то тяжелым. Это Тарасов, едва шевельнув губами, дал команду «вперед!». Под плечом Ремизова замок хрястнул, и дверь распахнулась.
* * *Ремизов точно охарактеризовал капитана «Атланта» Отто Опица. Толстый его затылок был налит кровью, но глаза смотрели спокойно. Может быть, даже слишком спокойно. Этот не трусил и отлично понимал, что время поставило людей по двум сторонам баррикады. Или одни победят, или другие. Мира быть не могло.
Упершись короткими руками в толстые колени, Отто Опиц плевал словами:
— Революция? Это хаос. Мерзость.
Тарасов даже переменился в лице, слушая его. Опиц повернулся к Романову, щеки его дрожали от негодования.
— Мой дальний родственник, романтический юноша, поверил в неверные идеалы. Он говорил: «Революция — это прекрасно». Сказать вам, как он погиб? Его застрелил пьяный матрос. Да, да!..