— Ты что, любишь Лошкареву?
— Не люблю, — ответил Александр. — Но очень хорошо отношусь.
— А-а… — протянула Марго.
Она поняла: Александр не собирается строить семью. А с кем он спит, это ее не касается. Должен же молодой мужчина с кем-то спать. Почему и не с Верой…
* * *Первый фильм снимался мучительно, но слепился как-то. Его послали на фестиваль в демократическую страну, и фильм неожиданно взял главный приз.
После главного приза все вдруг заметили и фильм, и молодого режиссера. У нас так бывает: сначала надо понравиться за пределами, а потом уже разглядят и у нас.
К Вере слава долго не приходила. На улице ее не узнавали. В магазине она покорно отстаивала очередь. Ее не пропускали вперед, как других артисток. Коротко глянут — что-то знакомое, где-то видел, а где… черт его знает.
К другим слава приходила сразу, просыпались знаменитыми. Но не к Вере, хотя ей было уже под сорок. Однако случилось кое-что поважнее, чем слава. Вера забеременела.
Она думала, что этого не случится с ней никогда. Проживет свой век, как яловая корова, не познает счастья материнства. И даже находила в своем бесплодии положительные моменты типа: зачем плодить нищету, безотцовщину… Но, почувствовав первые признаки, замерла от счастливой надежды. Боялась кому-то сказать, чтобы не сглазить.
Районный врач подтвердила беременность. Вера унесла свой живот, как драгоценность, которой нет цены.
Александру она долго не говорила, боялась сглазить. Но пить с ним перестала. И спать тоже перестала.
— Мне нельзя, — сказала она в один из дней.
— Почему? — не понял Александр.
— У меня будет ребенок.
— Чей?
— Твой, чей же еще…
— Как это?
— Как у всех.
— Но я не женюсь на тебе, — растерянно сказал Александр.
— Ну и не надо, — разрешила Вера. — Я себе рожу.
— Но со мной тоже хорошо бы посоветоваться.
— Живот мой. Ребенок мой. Чего советоваться?
Она уже советовалась однажды.
Александр воспринял известие как удар. Где-то на стороне будет бегать его ребенок… А жениться на Вере — это все равно что жениться на родственнице. Или на Ольге из «Трех сестер». Александр хотел жениться на молодой современной девчонке, которую надо завоевывать, зверски ревновать, терять и находить, быть в постоянной борьбе и напряжении. А Вера — как таблетка от головной боли, протянутая на ладони. Взял и проглотил и запил кипяченой водичкой. Голова прошла.
Александр стал часто напиваться. Впадал во мрак. В мозгу его что-то нарушалось: то ли химия, то ли проводка. Что-то коротило, искрило. Лицо тоже менялось, непонятно в какую сторону. Взгляд что-то напряженно искал. Александр мог зарыдать. И рыдал.
Вера терпеливо все это выносила. Утешала, как могла.
— Да брось ты, — говорила она. — Вон у Иванова трое детей на стороне. И ничего. Даже хорошо. Иванов — урод, его вообще надо кастрировать. А ты… такой красивый, такой талантливый, ты должен размножаться…
Александр слушал, и ему становилось полегче на какое-то время. В самом деле: у Иванова трое на стороне. А у Селиверстова — шестеро от пяти жен. Селиверстов уже и считать перестал.
И тем не менее не о такой жизни мечтал Александр. Он мечтал о красивой, чистой, единой семье. Ребенок на стороне — как испорченный замысел. Сюжетная линия жизни нарушена. У него уже был ребенок от первой жены, произносил первые слова, делал первые шаги — и все это без него. А теперь и второй. Катастрофа.
Марго и ее муж Алексей Иванович вели довольно сепаратную жизнь, как рыба и птица. Один — в воде, другая — в облаках. Не было страсти, не было пуританской верности, но было что-то более существенное, куполообразное, как небесный свод, накрывающий Землю на старых картинках.
Это нечто большее — семья. Александр помнил, как в детстве по вечерам семья высаживалась вокруг стола, обсуждались его гланды.
Александр часто болел ангинами. Могло быть осложнение на сердце. Одни врачи предлагали вырезать гланды, другие не советовали. Гланды — это фильтры. Природа — гениальный конструктор и не создает ничего лишнего. Убрать гланды — значит убрать фильтры.
Отец был против операции, Марго — за.
Александра положили на операцию. Он до сих пор помнит этот ужас.
Но, страдая во время операции и после, он знал, что его страдания, как дрожащая струна, достигают сердца матери и отца и их ответная струна вибрирует тою же частотой колебаний.
Общая вибрация — вот что такое семья.
Лето стояло жаркое. От асфальта исходило ядовитое испарение. Вера попросилась за город. Ей хотелось подышать чистым сосновым воздухом.
Александр согласился.
Поехали по Киевской дороге. Куда глаза глядят. Остановились в красивом месте.
— Я кушать хочу, — сказала Вера.
Александр зашел в сельский магазинчик, купил нехитрую еду: хлеб, колбасу, пакет молока.
Разложили еду на пеньке. Сами сели на поваленное дерево. Стали есть не торопясь.
Еда казалась вкусной и свежей. Птицы пели. Вера думала о чем-то своем. Она оставила волосы распущенными. Волосы были тонкие, легкие, взлетали от любого самого маленького порыва ветра.
Вера утратила свою стильную худобу. Талия сгладилась. Стало заметно, что она — понесла. Мягкость, округлость, коровье спокойствие во взоре.
Александр поднялся с дерева. Стал прохаживаться туда и сюда. Вера глядела на его форму головы, прямую спину, на его походку и думала: у нее родится сыночек, у него будет такая же фигура, такие же медовые глаза.
— Сделай аборт, — попросил Александр.
— Какой аборт… Мне через три месяца рожать. Он уже живой.
— Бывают преждевременные роды, — настаивал Александр.
Вера молчала. Потом спросила:
— Чего ты боишься? Мне денег не надо. Я и сама его прокормлю.
— Я не хочу, чтобы мои дети росли на стороне.
— Мне скоро сорок. Я должна успеть родить. Иначе я останусь без детей, как огурец-пустоцвет.
— Роди от кого-нибудь другого.
— У меня нет другого. Я тебя люблю. Я хочу твоего ребенка.
— Ты глухая, — сказал Александр.
— Это ты глухой. Ребенок уже шевелится, бьется пяточками. Я уже люблю его.
— Если ты не сделаешь аборт, я сейчас разбегусь и разобью себе голову. Вот об эту сосну. — Александр показал на мощное дерево с розовым стволом.
— Твоя голова, делай что хочешь, — ответила Вера и отвернулась.
Александр стоял и слушал себя. Потом вдруг сорвался с места, разбежался и ударился о сосну всем телом, лицом и головой.
Очнулся в сельской больнице.
Был слышен рев взлетающих самолетов. Значит, рядом находился аэродром.
Вера сидела возле кровати со скорбным лицом овцы и держала его за руку. Вера страдала.
Александру стало стыдно: зачем он мучает беременную Веру, при этом беременную его ребенком. Значит, он мучает их обоих. Подлец, в сущности.
Александр страдальчески сморщился. Болело все: бок, лицо, голова. Его тошнило, и рвотные позывы тоже вызывали боль.
Вера поила его боржоми из стаканчика, обтирала ваткой лоб. Она делала все, чтобы облегчить его страдания, но при этом была несокрушима, как скала. Александр мог стучаться головой о стену, стреляться, вешаться. Вера не услышит. Она сделает все так, как задумала. Александр чувствовал себя кроликом, которого жует крокодил и при этом плачет. Крокодильи слезы. Александр понимал, что им воспользовались, как кроликом. И протест поднимался из глубины души, как тошнота.
Рожала Вера тяжело. Врачи называли ее «старая первородящая». Трудно было всем: и Вере, и врачам, и ребенку. Пришлось применить щипцы. Щипцы были похожи на орудие инквизиции.
Ребенок оказался мальчиком.
Вера глянула на него и влюбилась. И зарыдала от ужаса, что его могло не быть вовсе. Вдруг бы Александр уговорил… Она плакала от мыслей, что ребенка не хотели, и эта тема обсуждалась, пусть даже односторонне. Вера смотрела на свое чадо. Он вдруг смешно сморщился и чихнул. Как настоящий. Он и был настоящий, только еще очень маленький, в самом начале своей жизни.
— Счастье… — тихо проговорила Вера.
Мальчик не услышал. Он спал. Набирался сил.
Александр в это время находился на Крайнем Севере. Снимал фильм о полярниках.
Было холодно, и очень холодно. Грелись разведенным спиртом.
Александр постепенно превращался в сильно пьющего трудоголика. Он умел только пить и работать. А жить он не умел. Вернее, это и была его жизнь: напряженная работа и пьянка как разрядка. Напиваясь, он разряжался и отдыхал.
В группе Александра любили. Прежде всего — за результат труда. Все знали: как бы ни было трудно, все закончится победой. А это — главное. Их собрали на хорошее дело, и люди шли как на подвиг.
Женщины в группе дополнительно любили Александра за то, что он был молодой и неженатый. А значит — перспективный мужчина.
Женщины созданы природой для любви и для семьи. Созданные, но не востребованные.
У Александра вспыхивали временные связи, но он на них не сосредотачивался. С кем-то спал, а наутро не помнил, как ее зовут.
Ничто не могло отвлечь его от работы. Главное — кино. А он, режиссер, — повелитель с хлыстом или раб на коленях.
Главнее кино нет ничего.
Марго знала, что Вера Лошкарева родила мальчика. В мире кино все новости распространяются мгновенно.
Марго переживала случившееся. С одной стороны, союз Веры и Александра — законченный мезальянс. Это как если бы молодой барин женился на дворовой девке. С другой стороны, родился ее внук, ее кровь, новая жизнь, продолжение рода.
Веру встречали чужие люди. Не совсем, конечно, чужие: подруги, соседи. Принесли ватное одеяло — не то, которым Вера накрывалась в кулисах. Купили новое. И пододеяльник в синий цветочек. Но все равно красоты большой не было. Ребенок затерялся, буквально утонул в толстых складках одеяла. Его розовая мордочка величиной с кулачок выглядывала со дна.
Вера, конечно, хотела бы видеть Александра среди встречающих. Но она не стала его вызывать. Отвлекать от съемок. Зачем заставлять человека делать то, чего он не хочет.
Хорошо, конечно, иметь полный комплект: и сына, и мужа, но в сложившейся ситуации лучше так, чем никак. Могло вообще никого не быть. А теперь у нее есть сын, и это навсегда. На всю ее жизнь. Прощайте, сиротство и одиночество. У нее есть сын, дом и профессия.
Благодаря кому? Александру.
Александр сделал ей сына. Вера долго не беременела, и только активный, молодой, гормонально насыщенный сперматозоид Александра прорвался через все преграды и достиг нужной цели.
Квартира тоже оказалась куплена с помощью Александра. Если бы не его половина, Вера не смогла бы одолжить такую астрономическую сумму.
И профессионально он ее продвинул. Вера сыграла несколько полноценных эпизодических ролей. Застолбила свой типаж, и другие режиссеры стали приглашать наперебой. Вера была первая среди вторых.
Кому сказать «спасибо»? Александру. А то, что он не захотел жениться, — можно понять. Они не сошлись во времени. Десять лет — громадная разница. Через десять лет у нее закат. А у него — расцвет.
Вера все умела понять и не озлобиться. В ней совсем не было зла. Она все воспринимала как благо. Господняя воля.
После ладожской Дороги жизни, когда твой грузовик ползет в колонне, сверху гудят немецкие самолеты, разрывы слева и справа, столбы воды и расколотого льда и уходящие под воду грузовики с живыми и теплыми людьми, — после этого все, что предлагала жизнь, — все хорошо. И даже замечательно.
* * *Мальчик был назван Иван, в честь Ивана Богослова.
Это имя ему очень шло. Иванушка — и больше никто. Большие синие глаза, белые, платиновые, волосы. Пастушок.
«Из наших. Из ивановских», — думала Вера.
Она его мыла, купала, кормила, гуляла — все по часам и по минутам. И не уставала. Бог давал силы. Вера была готова нести любые нагрузки, потому что она делала главное дело своей жизни.
— Счастье! — страстно произносила Вера, зарываясь лицом в теплое драгоценное тельце. — Счастье…
Мальчик смотрел серьезно, как будто что-то понимал. И самое первое слово, которое он произнес, было:
— Тя-ття, — повторил слово «счастье».
Трудно сказать, как грудные дети видят свою мать. Может быть, лицо Веры казалось Иванушке солнышком, от которого тепло, светло и вся жизнь.
У сыночка были чудесные ручки с длинными пальцами и овальными ногтями, аккуратные ушки, реснички. Он был весь доношенный, доделанный до конца. Само совершенство.
Когда Александр вернется, он влюбится в своего сына — так думала Вера. И даже если не женится, то будет приходить к ним как к себе домой. А Вера с Ванечкой будут его ждать и демонстрировать свои успехи. А если вдруг Александр женится на одной из своих подружек, он все равно будет приходить к Вере и навещать своего сына. Кровь — не вода.
Вера ни на что особенно не надеялась и не рассчитывала. Материнство заполняло ее до краев, и рядом со счастьем материнства все остальное казалось сущей ерундой — роли, положение в обществе, кто что говорит…
Заходили подружки, втайне сочувствовали Вере: мать-одиночка, без особых перспектив на полную семью. А Вера втайне сочувствовала им: бегают, суетятся, юбки треплют, чужих вонючих мужиков обнимают. Разве не лучше прижимать к груди теплого, живого ангела и целовать его в мокрое рыльце… Разве не лучше взращивать свое?
Подруги уходили. Вера ставила кварцевую лампу, чтобы санировать помещение, убить микробы. Открывала окно, очищала воздух. Для нее люди — носители грязи. А ребенок еще маленький и хрупкий. И кто, как не она, должна его оберегать и защищать.
Однажды после ухода Вальки Саниной Ванечка стал задыхаться. «Сглазила», — испугалась Вера. Стала читать заговор от сглаза, но ничего не помогало.
Ребенок синел, ловил воздух крошечным ртом. Смотреть на это было невозможно. Казалось, она сама его душит.
Вера заметалась. Вызвала «скорую помощь». «Скорая» отвезла ребенка в детскую Морозовскую больницу.
Веру положили вместе с ребенком. Иначе и быть не могло. Вера все равно пролезла бы к своему мальчику, хоть по стене, как альпинист. Хоть через трубу, хоть на крыльях, как Карлсон, который живет на крыше.
Их поселили в отдельном боксе.
У мальчика оказался ложный круп. Врачи объяснили, что это — аллергическая реакция. На что? Должно быть, на Вальку Санину. У Вальки на голове был буйный парик, на плечах — чернобурая лиса. Сплошная пыль и микробы.
Ванечке сделали укол. Приступ прошел. Но ребенка задержали в больнице еще на несколько дней. Для верности.
От Вальки Саниной исходил не только вред, но и польза. Она позвонила Марго и сказала, что Веру Лошкареву с ребенком забрали в больницу и неизвестно…
Марго почувствовала, как сердце ее заметалось в грудной клетке. Александр был на съемках. Участвовать не мог. Да и какое участие от Александра? Напьется и отключится.
Александр в житейских вопросах — пустое место. А вот Марго — другое дело. Она в состоянии начать войну между государствами и остановить войну. А когда вопрос касается кровного внука…
Марго отправилась в Морозовскую больницу, перетряхнула ее сверху донизу, напугала главного врача, хотя тот был ни в чем не виноват.
Главврач собственноручно, вернее, собственной персоной отправился сопровождать Марго. Он шел рядом со стремительной красавицей средних лет, и ему нравилось ей подчиняться.
Марго вошла в бокс и увидела грудного внука. Он был копия ее мужа, Алексея Ивановича. Лысая голова, брови вниз, нос крючком.
Самое начало жизни и самый конец — идентичны. Природа делает кольцо. Поэтому младенцы и старцы похожи: лысые, много спят.
Марго смотрела на своего внука, и ее сердце плавилось от любви и жалости.
— Я забираю вас к себе, — заявила она Вере.
Вера что-то залепетала: то ли спрашивала, то ли возражала. Но Марго не хотела слушать. Она не могла оставить ребенка на эту вялую овцу Веру. Ребенок — слишком ответственное мероприятие и слишком большое сокровище, чтобы им рисковать.
Вера с Иванушкой переехали в семью Александра. Без самого Александра. Его не спросили. А зачем? Марго и без него все решила.
Счастье Александра — кино. Но кино — это мираж. А готовый ребенок — это реальность, с ногами, руками, мордочкой и даже с говнецом.
Вера и Ванечка поселились у Марго. Генеральская квартира — четыре комнаты, кухня тридцать метров и длинный коридор, хоть катайся на велосипеде.
Вера неделю занималась генеральной уборкой. Солнце сверкало сквозь чистые окна. Но главное солнце — Ванечка.
Алексей Иванович торопился с работы домой, чтобы успеть погулять с внуком. Ему доверяли эту позицию.
Марго просыпалась в хорошем настроении. Как в молодости. За стеной квакал Ванечка. Ни у кого не было таких детей — так ей казалось. На него можно было смотреть не отрываясь. И не надоедало. Марго удивлялась: как соединились в этом мальчике молекулы двух столь разных людей — Веры и Александра. Энергетический взгляд Александра, сразу виден характер. А от Веры — славянская милота и общий облик. Казалось, что этот ребенок был всегда. И странно, что когда-то его не было.
На работе у Марго произошла неприятность, а именно — перестановка кадров. Марго была уверена, что ее повысят в должности и зарплате. А повысили некую Микушеву. Был звонок сверху, и несправедливость восторжествовала.
Марго заплакала. Ее кинули и обидели.
Если бы дело происходило не в Москве, а на Кавказе, и если бы у Марго были братья, они начистили бы рожу кому надо. Защитили бы честь сестры. Но дело происходило в Москве. Чистить рожу никто не стал. И даже словесно не обругали. Не будет же муж Марго, генерал тыла и транспорта, материть по телефону начальника отдела кадров.