— Я провожу Лену, — сказал Александр, обернувшись к Вере.
— У… — отозвалась Вера.
Она знала его «провожу». Тут же в такси и трахнет. И ничто ему не помеха.
— Боишься? — Александр имел в виду их пустой и темный подъезд.
— Там крысы, — сказала Вера.
Она, конечно же, боялась, но не крыс, а того, что Лена перетянет на себя, приучит и отберет у нее Александра. И она останется без мужа, а ребенок без отца.
— Ну ладно. — Александр отошел к Вере. Пожалел.
Сергей, обрадовавшись, сел в такси. На многое он не рассчитывал, но хоть что-нибудь. Хоть бы поцеловать, а там — как пойдет.
Такси тронулось. Лена мгновенно замкнулась. Ушла в себя.
Сергей смотрел на Лену. У него был потрясающий овал лица. Может, у него еще было что-то потрясающее, включая тело и душу, но Лене это не надо. Пусть останется кому-то другому.
Александр лег спать. Решил почитать перед сном, но не читалось. Стал смотреть в потолок.
В голове медленно проплыло: Ле-о-на… Как красиво. Не Лена, а именно Леона. Женщина-блокнот. Все за ним записывает. Смотрит и понимает. Она понимает даже то, чего он не говорит. Полная душевная одинаковость, как будто действительно сделана из его ребра.
«Поди сюда» в ней тоже есть. Но не такое, как у Нэльки. У Нэльки — напоказ, как в витрине. А у Лены — глубоко запрятанное, почти невидимое. А если приглядеться…
Вера ушла спать. Она спала в одной комнате с Иванушкой.
Вера не могла заснуть. Ненавидела. Эти молодые шалашовки лезут со всех сторон, как тараканы. Готовы прорыть головой метро, только чтобы оказаться рядом со знаменитостью. И Вера им не помеха. Жена — не стена. Можно и подвинуть. Ни стыда, ни совести. Весь мир против нее…
Рядом посапывал Ванечка. Это умиротворяло. Вносило мир и покой в потревоженную душу.
Сценарий близился к концу.
Лена приходила к назначенному часу и тут же углублялась в работу. Оба делали вид, что ничего не было.
А может, ничего и не было? Что, собственно, произо — шло? Он поцеловал ее в нос? Сунул ее руку в свой карман? Вполне братские проявления.
Работали помногу, по восемь часов каждый день. Лена испытывала перегрузки, как космонавт на взлете. К концу дня ее бил озноб. Она становилась бледная и никакая. Но не жаловалась. Если Александр так работает, значит, и она должна соответствовать. В конце концов — кому это надо? Александру меньше всего. Для него это только заработок.
Сценарий окончен. Поставлена точка.
Вся семья вышла в прихожую проводить Лену. Сейчас она уйдет, и семья сомкнет ряды. Останутся только свои, родные и близкие, сядут за стол и будут обсуждать здоровье Иванушки. И это важнее всех сценариев, вместе взятых.
Лена застегнула свое кургузое пальтишко. Вере стало ее почему-то жалко. Молодая, а пашет как вол. Тянет семью.
— Проводи ее, — велела Вера Александру. — Там внизу мужики пьяные стоят. Обидят.
— Какие мужики? — не поняла Марго. — Я недавно шла, никаких мужиков не было.
Но Александр уже одевался.
Прошли пешком две остановки. Молча. Непонятно: о чем говорить.
Лена понимала, что завтра она его не увидит. И послезавтра не увидит. А потом он уедет писать с кем-то собственный сценарий. А потом он будет снимать этот сценарий. А потом получать очередную награду. У великих свой цикл.
А у Лены начнется ее жизнь, похожая на нескончаемую осень, с дождями и тяжелым небом.
Дошли до площади Ногина. Остановились возле памятника, похожего на часовенку. На памятнике надпись золотыми буквами: «Гренадерам от товарищей».
— Хорошая надпись, — сказал Александр.
— Хорошая… — согласилась Лена.
Он шагнул к ней, подвинул свое лицо к ее лицу. Она забросила руки на его шею. И они стали целоваться, сначала мелко и поверхностно, потом замерли в одном нескончаемом и бездонном поцелуе.
Этот поцелуй мог бы быть началом. Но стал точкой.
Александр погрузился в новую работу. Для него работа — это творчество. Творчество — инстинкт передачи информации. А инстинкт — штука мощная. Инстинкт заставляет птиц лететь вокруг земли, набивая костяные мозоли.
Вера легко вздохнула. Пронесло.
Эта студентка сама по себе не была опасна, но совместная работа… Таланты у всех творцов разные, как и сами творцы. Один — эгоистически разглядывает свой пуп, и это становится неожиданно интересно всем, потому что пупы у всех примерно одинаковые.
Другой творец заигрывает со зрителем, только бы порадовать и насмешить тетю Маню в третьем ряду. И это тоже интересно, потому что незамысловатая тетя Маня сидит в каждом.
Александр и Лена смотрели в одну сторону и смеялись над одним и тем же. Они совпадали в том, что им нравится и не нравится. Магнитные линии их души имели одно направление. Вот это опасно. Потому что им интересно друг с другом. Каждую минуту есть о чем говорить.
Однако — пронесло.
У каждого — своя жизнь. И они разошлись по своим жизням.
Прошло полгода.
Лена за это время переехала в другой район. Улучшила жилищные условия. Была однокомнатная квартира в центре, семнадцать минут от Кремля. Стала — трехкомнатная, на выселках в деревне Бузуево.
Москва разрасталась. На месте пустырей ставили башни-многоэтажки. Они торчали, как гигантские спичечные коробки. Светились огнями в полном мраке вселенной.
Лена жила в Москве, а переехала на луну. Телефона не было. Никакой связи с цивилизацией. Прошлая жизнь, в которой, как солнце, сиял Александр, ушла, провалилась, растворилась в сумерках деревни Бузуево. Остались только бревенчатые срубы, покрытые ржавым железом, пустые пространства и тоска.
Однажды Лена шла к автобусу через пустырь. Дул ветер со снегом. Она казалась себе финским партизаном, идущим на задание. Иначе зачем преодолевать этот пустырь и этот ветер. Идти лбом вперед.
Лена остановилась и заплакала. Александр… Мучительно хотелось позвонить, но она не звонила. Не навязывалась.
Зачем звонить? Что сказать? «Позови меня с собой…» А он скажет: «Куда я тебя позову? У меня есть соавтор и есть Вера. Все места заняты».
Александр закончил сценарий и решил устроить читку. Прочитать вслух. Проверить на слушателях и понять самому: где слабые места, где провисает.
Александр позвонил Лене. Незнакомый голос ответил, что Лена уехала и больше здесь не живет.
— А где она живет? — удивился Александр.
— Понятия не имею, — сказал голос.
Александр растерялся. Он не предполагал, что Лена может бесследно исчезнуть из его жизни. Как это так… Была, ловила каждое слово и вдруг пропала с концами.
— Вера! — крикнул Александр. — Найди Лену!
Вера принялась обзванивать общих знакомых. Никто ничего не знает. Со старого места уехала. Нового телефона нет. И адреса нет. И телеграмму не послать.
Вера связалась со сценарными курсами. И там не знают нового адреса.
— Где Лена? — приставал Александр.
Вера металась мыслями. Хотела угодить мужу. Ведь если он ищет Лену через свою жену, значит, все легально.
— Пропала твоя Лена, как корова языком слизала, — сообщила Вера.
— Так что, мне самому искать? — угрожал Александр.
Самому искать — это нечто другое. Вера пугалась и снова садилась к телефону, обзванивала пол-Москвы.
Александр бил копытом. Лена была необходима при читке. Она могла что-то подсказать, что-то забраковать. Она могла просто хохотать в удачных местах, и по этому хохоту он продвигался бы, как Мальчик-с-пальчик по раскиданным камешкам. В свете ее глаз, в звоне ее смеха Александр казался себе высоким и сильным. Супермен. А без Лены — просто пьющий мужик, практически без жены, зато с двумя мамами.
А в это время Лена написала рассказ.
Надо было жить и работать. Не все же плакать на пустыре.
Рассказ получился, а может, и не получился. Необходимо с кем-то посоветоваться.
Лена позвонила знакомому писателю и попросила прочитать рассказ. Знакомый писатель — рябой мужик в расцвете лет — предложил заехать к нему домой. Лена размышляла. Она не хотела ехать к нему домой, но не на улице же читать. К себе она не звала — кто поедет к черту на рога. И вообще — кому больше надо? Ей надо, значит, должна соглашаться на его условия.
Лена приехала к писателю. Он оказался дома один.
— А жена где? — спросила Лена.
Она знала, что писатель женат на некой Люде.
— Людка аборт делает, — сказал писатель и достал из холодильника водку. — Завтра домой придет. — Закусывать будешь?
— Я не буду пить.
— Почему? — не понял писатель. — А как же трахаться?
— Что?? — Лена не поверила своим ушам.
— Трахаться, говорю, как же будем без допинга?
— Значит, твоя жена страдает по твоей вине, в больнице корячится, а ты ловишь миг удачи?
— А что такого? — удивился писатель.
— То, что ты свинья, — объявила Лена.
— Не понял…
— Не понял…
— Не буду я с тобой трахаться. И пить не буду.
Писатель помолчал и спросил:
— А зачем ты пришла?
— Рассказ принесла. Ты обещал.
— А-а… Ну давай.
Писатель взял рукопись и ушел в другую комнату. Сел за письменный стол. Стал читать. Выражение его спины было обиженным. Он сидел как-то косо, держа руку у лба. И непонятно — вникал он в рассказ или только обижался.
Лена вдруг испытала такое вселенское одиночество, как перед казнью. Она одна наедине со злом. Весь мир наполнен рябыми самцами, у которых нет ничего святого.
На журнальном столике стоял телефон. Лена неожиданно для себя набрала семь цифр. Это был телефон Александра. Ей нужно было ухватиться за его голос, как за веревку, чтобы не утянуло в болото.
Вера подняла трубку.
— Это Лена говорит, — хрипло сказала Лена.
— О! А! — закричала Вера. — А мы тебя ищем. Сейчас Саша подойдет. Саша! — Вера заорала так возбужденно и громко, как будто в нее воткнули вилку. — Это Лена… Лена… Она… Щас… Даю… Вот…
Лена ничего не могла понять. Откуда эта радость, это нетерпение.
Подошел Александр. Лена не узнала его голоса. Из голоса как будто вытащили стержень, и он растекся сладким, нежным сиропом.
— Да…а…а…
Это «а» тянулось, как объяснение в любви. И Лена слышала любовь, радость, ожидание.
— Я закончил сценарий, — сообщил Александр. — В субботу читка. В час дня. Придешь?
Он еще спрашивает.
— А когда суббота? — спросила Лена.
— Завтра. Ты что?
— В час дня, — подтвердила Лена.
— Ты где?
— Потом. — Лена положила трубку.
В комнату вошел рябой писатель. Он уже все прочитал и готов был дать свои рекомендации.
— Густо пишешь, — сказал он. — Если пожиже развести, может получиться целая повесть. Или даже роман.
Лену уже не интересовало его мнение. Вернее, почти не интересовало. Разве может безнравственный человек быть хорошим писателем? Творчество — это самовыражение. А что он выразит? Себя и выразит.
— Спасибо, Саша, — сказала Лена.
Писатель тоже был Александр. Имя одно. А какая разница…
* * *До субботы оставалось меньше суток.
Лена села в кресло, взяла клубок черной шерсти мохера, толстый крючок и связала себе шапочку-шлем.
Вязала шесть часов. Заболела спина, но шапочка получилась что надо.
На другой день ровно в час она звонила в знакомую дверь. Сердце стояло у горла.
Открыла Вера — все та же Вера: драный халат, ясное лицо, детская доверчивость.
Марго — та же безукоризненная стрижка у дорогого парикмахера, подтянутая фигура, сдержанная доброжелательность.
Доброжелательность — это и есть интеллигентность. Интеллигентность Марго была настояна на многих поколениях. Ее мать была из «бывших». Порода передавалась как эстафета. Она была видна и в Марго, и в Александре. Они стояли и улыбались — тепло, немного сконфуженно. Линия от носа к щеке была особая, только им присущая, чудесная.
Лена стояла и слепла от их настоящести. Настоящие были все, включая кота Мурзика.
Сели слушать сценарий. Читала Марго. Александр постоянно оглядывался на Лену.
Лена хлопотала лицом — бровями, губами, — изображала повышенное внимание. Она не любила слушать с голоса. Ей необходимо было читать глазами, чтобы можно было отвлечься и подумать. А тут отвлечься невозможно. Надо слушать, иначе потеряешь мысль.
Сценарий был дочитан. Хорош он или плох, Лена не поняла.
— Ну, как тебе? — спросил Александр.
— Так хорошо, что даже страшно, — наврала Лена.
Александр поверил. Хотел поверить — и поверил.
Сели обедать. Обед, как всегда, — эксклюзивный и талантливый, как все в этом доме. Лена была центром внимания.
Она вдруг поняла свою роль: друг семьи. Немало, если не претендовать на любовь.
Все стали расходиться.
— Я провожу, — предложил Александр.
Вышли на улицу. Александр остановил такси.
— Я далеко живу, — предупредила Лена.
— Ничего. — Александр махнул рукой. Жест великодушия.
Лена назвала адрес. Таксист тронул машину. Поехали.
Александр молчал. О чем-то думал. Скорее всего о сценарии.
Через сорок минут такси остановилось возле одиноко светящегося дома. День был короткий. Смеркалось рано. Александр оглядел унылый пейзаж. То ли Калуга, то ли город Шевченко в казахской степи… Но Александр был тактичный человек. Он сказал:
— Как в Америке…
Возможно, он имел в виду высокие дома в огнях, торчащие то здесь, то там… Он пощадил самолюбие Лены. Она это оценила.
— Я сейчас, — сказал он таксисту.
Они с Леной пошли к подъезду. Войдя в подъезд, он тут же обнял ее, стал целовать.
Потом прислонил к стене и стал расстегивать ее пальто. Она не сразу поняла, что он хочет. Потом поняла и сбросила с себя его руки:
— Не надо.
— Почему? Ты меня не хочешь? — удивился Александр.
— Ну не в подъезде же…
— Какая разница?
— Очень большая разница. Мы не кошки.
Александр молчал. Приходил в себя. Сказал мрачно:
— Ты не способна потерять голову. У тебя все по полочкам.
Повернулся и ушел. Хлопнула дверь.
Лена поднялась пешком на свой пятый этаж. Вошла в дом.
В глубине квартиры шла своя жизнь: звенела колокольчиком маленькая девочка, бубнила нянька, работал телевизор. Мой дом — моя крепость.
Могла не ходить на прослушивание.
Но он сказал: приходи. И она пришла. Она перед Александром как кролик перед удавом — покорно ползет в пасть и не представляет себе, что можно рвануть в сторону, сбежать, спастись.
«Я сбегу и спасусь», — сказала себе Лена. И тут же подумала: «Тебя никто не ловит…»
Надо продолжать свою жизнь — унылую, как пустырь за окном. Хотя почему унылую? В ее жизни есть дом — крепость, в которой не предают. Есть молодость, а значит, долгое будущее. А что может быть прекраснее, чем жить и работать. Как там у Сэлинджера: «Выше стропила, плотники»…
* * *Близился юбилей Лены — тридцать лет.
Долго думали, где справлять — дома или в ресторане, сколько звать народа и какую сумму тратить.
Из Киева приехали родители мужа: Сёма и Руфа — сладкая парочка, попугайчики-неразлучники.
Сёма был в теле, но не толстый, а, как говорили в Киеве, набуцканный, то есть набитый мышцами. Руфа — с фигурой. Если отрезать голову, сошла бы за девушку. Руфа ходила на каблуках и с маникюром. Лена не понимала: зачем это надо в ее возрасте? Кто на нее смотрит, кроме Сёмы? Да и Сёма не смотрит.
Для Сергея (так звали мужа) было очень важно произвести на родителей хорошее впечатление. При родителях все должно быть безукоризненно: Лена и Сергей — любящая пара, вместе и рядом, как Филимон и Бавкида, хотя кто такие эти ребята — Филимон и Бавкида, никто в семье не знал. И Сергей не знал. Он был прирожденный технарь. Мог собственноручно собрать самолет.
Приняли решение справлять дома — экономно, хоть и хлопотно. Зато еда останется на другой день и на третий.
За столом можно было разместить двенадцать человек. Значит, можно позвать еще шесть. В эти шесть во — шли родственники Лены и две подруги с мужьями.
— Никого лишнего, — сказал Сергей.
— На черта нам чужие, — поддержала Руфа.
Лене было все равно. Тридцать лет, как ей казалось, — конец молодости. Начало зрелости. А за зрелостью пойдет перезрелость, а дальше лучше не заглядывать.
Внутри Лены стояла печаль, как затемнение в легком. Что значило это затемнение: может, ничего серьезного, а может, начало конца. Имя этой печали — Александр.
Она старалась себя отвлечь. Моталась по магазинам за продуктами, достала живых карпов, баранью ногу, красную икру, говяжью печень. В те времена развитого социализма почти не употреблялось слово «купить». «Достать» — вот определяющее слово времени.
Руфа, которую по киевскому обычаю следовало звать «мама», создавала чудеса. В паштет добавляла ложку конь — яка. Карпов фаршировала, снимала кожу, потом делала фарш.
— Зачем? — вопрошала Лена. — В желудке все равно все перемешается.
— Ты ничего не понимаешь, — снисходительно отвечала Руфа. И это было правдой. В хозяйстве Лена — круглый нуль.
Руфа мирилась с этим недостатком только потому, что Лена много работала, приносила в дом доход.
Но в глубине души Руфа хотела бы своему сыну другую жену, такую, как сама. Вся — в доме. Никаких интересов на стороне. А для Лены дом — аэродром. Ее самолет садится, чтобы передохнуть, заправиться бензином, и — снова в полет. Ей интересно на высоте. Сугубо мужская черта характера. Но Руфа не вмешивалась. Ее сыну не нравились те, что в доме. Пасутся, как коровы на лугу. Звякают колокольчиком. Сергею не нравились хорошие девочки. Ему нравились плохие девочки.
Настал день юбилея, вернее, вечер.
Все нарядились, расселись, настроились. От стола поднимались божественные запахи, которые раздражали рецепторы. Банкет должен быть немножко выстрадан. Никто не обедал днем.