– Согласна с тобой. Отвратительно. Они все грубые грязные козлы. – Лиля залпом допила коньяк.
– Это ты метко выразилась. Грубые грязные козлы, по-другому и не скажешь… А когда ты впервые… Впервые…
– Девчонку трахнула? – хихикнула она. – Это было в седьмом классе.
– Ничего себе! Тринадцать лет!
– Двенадцать, – гордо поправила она. – Меня соблазнила учительница по физкультуре.
– Круто. Прямо как в немецком кино, арт-хаус. Везет же тебе. Меня вот училки не соблазняли. И слава богу. У нас такие училки были, что меня бы стошнило.
– Смешная ты. А моя физкультурница ничего была, хорошенькая. Молодая совсем, прямо после института. Замужем. Она в меня влюбилась. Мы с ней каждый день… Прямо на столе в учительской.
– Какая ты… порочная.
– Это комплимент? – Ее горячее, пахнущее дорогим коньяком дыхание уже танцевало на моей шее. Это было приятно.
– Не знаю. Наверное.
Я должна была что-то сделать, должна. Пауза затянулась. Как робкая студентка с неопределенно гуманитарным образованием, которая воспитана на «Анне Карениной» и стесняется произнести вслух слово «пенис», я стояла, уткнувшись в бокал с крепким коктейлем. Коктейль кончался, не могла же я судорожно сжимать пустой бокал, держаться за него, как за последнюю соломинку. Нет, надо было что-то делать.
И тогда я ее поцеловала.
Глава 2
Я поцеловала женщину! Лесбиянку!!! Сама!
Я положила руку на ее шею – так, словно она была мужчиной. Правда, Лиля была почти на полголовы ниже меня, и это казалось мне немного странным. Таких мелких мужиков у меня никогда не было. Интересно, значит ли это, что теперь мне придется играть в этом тандеме мужскую роль?! Да нет, какие глупости, наверняка уважающие себя раскованные лесбиянки выше подобных предрассудков. На полголовы ниже – подумаешь, какая ерунда!
Правда, мне пришлось наклониться, чтобы ее поцеловать.
И еще один любопытный нюанс.
Губная помада. Никогда не знала, что чужая помада имеет такой отвратительный вкус. Лилины пухлые губы были густо намазаны сиреневой помадой, и вот сейчас мне приходилось слизывать химически пахнущие толщи. Между прочим, знакомый вкус. Интересно, что это? «Буржуа», «Лореаль»? А может, «Елена Рубинштейн»? Господи, о чем я думаю?! Меня целует красавица, а я пытаюсь сообразить, косметику какой марки она предпочитает.
Так что у моего первого лесбийского поцелуя был стойкий косметический привкус.
И еще одно. Во время поцелуя Лилины красиво накрашенные глаза были закрыты. Она с готовностью ответила на мой поцелуй, она обмякла в моих руках, и ее юркий язык трудолюбиво исследовал самые скромные закоулки моей ротовой полости. А глаза ее были закрыты. И сначала я восприняла это как непременный признак блаженства. А потом вдруг подумала – а вдруг она просто меня видеть не хочет? Вдруг я в лесбийском образе смотрюсь настолько жалко, что оптимальный вариант – плотно зажмуриться?!
– Давай уедем отсюда, – вдруг шепнула она, оторвавшись от моих губ.
– Уедем? – растерянно переспросила я. – А куда?
– Можно ко мне. Я недалеко живу, на Кутузовском. Ты не против?
– Я… Я, конечно…
Честно говоря, больше всего в тот момент мне хотелось распрощаться с роковой Лилей и отправиться домой. Экзамен на решительность я честно выдержала. Я пришла сюда и не просто стояла в уголке, озаряя пространство скромной стародевической улыбочкой. Я «сняла» девушку – красивую девушку, которая не прочь провести со мной ночь. Стоит ли идти дальше? Или все же извиниться и заказать такси домой. Принять душ, тщательно почистить зубы, проинспектировать свою косметичку и выбросить все помады, которые пахнут Лилиными губами.
Я решительно отставила пустой бокал в сторону. Нет, я не из тех, кто останавливается на полдороге. Раз уж я приняла столь ответственное решение, раз уж я не пожалела отвалить две сотни долларов за вход, надо идти до конца.
– Едем! – решительно гаркнула я. – К тебе так к тебе.
– Только знаешь… – неловко замялась она, – я с родителями живу. Это тебя не смутит?
Меня разбирал смех.
– Сколько же тебе лет?
– Двадцать восемь, и что? У меня была постоянная подружка, мы встречались пять лет, жили вместе. Но недавно расстались, и я вернулась под родительское крылышко. Тебе это кажется странным?
– Нет, не обижайся. С родителями так с родителями… А они знают, что ты… э-э…
– Лесбиянка? Почему ты так боишься произносить это слово? Нет, не знают. Они у меня знатные ретрограды. Отец – академик, – гордо сказала она, – мать преподает сольфеджио. Короче, два трусливых валенка нашли друг друга. Даже странно, что в такой семье появилась я.
– Зачем же ты так о своих родителях? Я просто боюсь, буду чувствовать себя неловко.
– Да брось! Не дрейфь, я скажу, что ты моя подружка. Расслабься, у меня часто девочки ночуют. Предки, конечно, не знают ничего.
– Ладно, тогда чего мы ждем? Я тебя уже хочу, – пошловато подмигнула я.
Оставалось только добавить «детка». Я никак не могла найти верный тон. Ситуация казалась мне настолько абсурдной, что я даже не могла представить себе, какую роль следует играть. Я понимала, что веду себя как самоуверенный бандит из американского боевика. Гордый обладатель горы мускулов и тридцатисантиметрового (в эрегированном состоянии) пениса. Если бы какой-нибудь отчаянный наглец попробовал вести себя подобным образом со мной, я бы врезала ему по небритой физиономии (у таких типов всегда небритые рожи, они почему-то находят это сексуальным). А Лиле вроде бы нравилось. Во всяком случае, она мне преданно улыбалась. И ничего не имела против моего новоявленного хамоватого очарования.
Что ж, ей виднее.
В такси мы целовались. Водитель пару раз взглянул на нас в зеркало заднего вида. Что это был за взгляд – слабоалкогольный вялый коктейль из любопытства и отвращения. Когда Лиля расстегнула верхние пуговицы моего пальто и ее фиолетовые губы присосались к впадинке у моей ключицы, водитель перекрестился. Больше он на нас не смотрел – рулил, втянув лысоватую голову в плечи.
– Слушай, а какая я у тебя по счету? – вдруг спросила Лиля, оторвавшись от моей шеи.
Я взглянула на нее и тут же отвернулась – ее фиолетовая помада размазалась вокруг пухлых губ. Она была похожа на пьяного клоуна из провинциальной труппы, который дрожащей от алкоголя рукою все же ухитрился наложить на физиономию густой грим. Боже, неужели все женщины выглядят так отвратительно после поцелуя в такси?!
И я?!
Все, больше никогда не буду красить губы на свидания.
– Чего замолчала? Обиделась? Или, как в анекдоте, подсчитываешь? – хохотнула Лиля.
«Сказать ей, что ли, правду? – устало подумала я. – Первая. Ты у меня первая. И сейчас мне намного страшнее, чем в тот день, когда я надумала вручить свою девственность соседу по подъезду. Правда, к нему, если честно, я испытывала не меньшее отвращение, чем к тебе сейчас. Прыщи, узкие плечики, большой кадык и слюнявый рот – вот что такое мой первый мужчина Самсонов. У тебя нет прыщей и с кадыком все в порядке. Но твоя помада, твои духи… Твоя грудь – я никак не решусь к ней прикоснуться… Теперь ты все знаешь. Может, разбежимся по-хорошему?» Вместо этого я сказала:
– Провокационный вопрос. Наверное, около пятидесяти. – Мне вспомнилась Зинка, которая тоже когда-то спросила, сколько у меня было сексуальных партнеров, правда, она имела в виду мужчин. – А у тебя?
– Тоже, – улыбнулась она. – У меня была девушка, с которой я жила пять лет. Мы недавно расстались, и после нее… после нее ты первая.
– Сочувствую тебе. А что это была за девушка?
Она отодвинулась от меня и уставилась в противоположное окно. Мы были такими чужими, я даже плотнее укуталась в пальто, потому что вдруг почувствовала исходящий от страстной большегубой Лили холод. Этот холод был особенным, стать его пленницей гораздо опаснее, чем сидеть под открытой форточкой, чем упрямо по школьной привычке ходить зимой без шапки, чем есть эскимо на ветру, чем лениться сушить голову феном и выбегать на улицу с мокрыми волосами.
– Я ее ненавижу. Но вообще-то она была замечательная, – вздохнула Лиля. – Она нашла себе новую любовницу. Ее я тоже ненавижу. Не знаю, кого ненавижу больше.
Я вспомнила Дениса Викторовича Семашкина – интересно, где он сейчас? Ненавижу ли я его? Ненавижу ли Зинку? Они в данный момент наслаждаются волнующим обществом друг друга?
Ох, если так, то тогда, наверное, все-таки ненавижу. Что же это получается – он предвкушает ночь любви, а я в холодном такси вынуждена выслушивать исповедь брошенной лесбиянки?!
Ненавижу, ненавижу!
– Знаешь, у меня похожая ситуация, – сказала я.
– Правда? – Она почему-то обрадовалась. – Тебя тоже бросила любовница?
– Да. Мы собирались пожениться, – ляпнула я, перед тем как осознать всю комичность вырвавшейся фразы.
– Пожениться? – изумилась Лиля. – А что, это сейчас разве разрешают?
– Пожениться? – изумилась Лиля. – А что, это сейчас разве разрешают?
– Мы собирались переехать в Амстердам, там, кажется, можно, – уклончиво объяснила я.
– Сколько лет было твоей девушке?
– Сорок.
Лиля рассмеялась:
– Ничего себе девушка! Скорее бабушка! Зачем тебе такая престарелая девушка? – Слово «девушка» на этот раз было произнесено с набирающей обороты иронией.
Я разозлилась. Да чего она вообще может понимать – эта брюнетистая девица в платье от Готье?! Красивая, пресыщенная жизнью, жадными пригоршнями отправляющая в рот нефильтрованные будни и тут же неинтеллигентно выплевывающая половину, отрыгивающая стереотипы, отхаркивающая обстоятельства. Как же, папа – академик и мама – преподаватель сольфеджио! Квартира на Кутузовском, платье за несколько тысяч долларов! Какой еще каприз придется по душе избалованной принцессе? Стать лесбиянкой? Да, пожалуй, это нам подходит.
Лиля сделалась мне противна.
– Да ладно, не кипятись ты так. – Она успокаивающе похлопала меня горячей ладонью по руке. – Я сама становлюсь бешеная, когда о моей бывшей говорят… Мне кажется, да чего они все понимать-то в этом могут?
– Знаешь, Лиль… Ты меня извини, но я, наверное, поеду домой.
– Вот уж нет! – взбунтовалась она. – Никаких домой! Тем более сейчас, когда мы только познакомились.
– Я тебе оставлю свой телефон, – слабо сопротивлялась я.
– Ага, фальшивый.
– Какая прозорливость!
– Если мы расстанемся прямо сейчас, то ты меня в другой раз и видеть не захочешь.
Я грустно подумала, что в любом случае вряд ли захочу встретиться с ней еще раз. А уж если мы с ней все же переспим – то тем более.
– Я же ни на чем не настаиваю, – уговаривала она. – Тем более что мы уже приехали. Попьем чайку, поболтаем. Я постелю тебе на раскладушке. Я же не озабоченная. Просто давно ни с кем нормально не разговаривала.
Водитель, внимательно прислушивающийся к каждому слову, презрительно фыркнул. Он и не думал скрывать, что мы, две молодые симпатичные лесбиянки, вызываем у него вязкое отвращение. Тем более что Лиля вела себя как донжуан московского разлива – мол, зайдем ко мне на кофе, посмотрим видик, ну сядь со мною рядом, я же не кусаюсь. А дальше – мне просто нравится, когда ты меня обнимаешь, ох, какие у тебя красивые трусы, ну я только на пару сантиметров его засуну, ты не волнуйся – в общем, известная анекдотическая ситуация.
А может, ей и правда тоскливо, вот и цепляется она за мой равнодушный рукав длинными фиолетовыми ногтями. «Давно ни с кем нормально не разговаривала» – может быть, это значит – «давно хотелось загрузить кого-нибудь этой занудной историей, а ты, кажется, подходишь на роль безропотного слушателя».
– Пойдем. – Она сунула таксисту деньги. – Ну пожалуйста, пойдем, а? У меня есть торт «Черный лес»…
Почему-то этот аргумент стал для меня решающим. Не то чтобы я очень люблю приторный «Черный лес», да и вообще я стараюсь поменьше сладкого на ночь есть. Просто эта непосредственная детская уловка прозвучала настолько обезоруживающе… Брошенная лесбиянка, физиономия которой перепачкана губной помадой, заманивает меня в гости шоколадным тортиком…
И я сказала:
– Ладно, пойдем уж. С тебя кусочек «Черного леса» и раскладушка с чистым бельем.
– И ночная рубашка! Розовая, от «Ла Перла», – радостно пообещала она.
В лифте я деликатно намекнула ей на то, что с таким лицом неприлично появляться перед родителями, которые к тому же, по словам самой Лили, и не подозревали о ее нетрадиционной сексуальной ориентации. Она достала из модной лаковой сумочки пудру «Кристиан Диор» и суетливыми, какими-то вороватыми движениями тыльной стороной ладони вытерла рот.
– Какой ужас, что же ты раньше не сказала? Я сидела рядом с тобой в такси и искренне считала себя почти Мэрилин Монро. А сама выглядела как Мэрилин Мэнсон.
– Мы же договорились, что просто друзья, – напомнила я. – А значит, мне все равно, как ты выглядишь.
Лиля вздохнула:
– Чудовищная прямолинейность. Выходи, приехали.
Разумеется, академик жил в квартире, занимающей целый этаж.
– Здесь было еще две квартиры, папа все выкупил, – объяснила Лиля.
– Сколько же у вас комнат?
– Шесть. Гостиная, мамина спальня, папина, моя комната, папин кабинет и балетный класс. Я в детстве балетом занималась. До сих пор иногда корячусь у станка. Чтобы быть в форме.
– Я тоже танцовщица. – Вообще-то я не завистлива, но в тот момент почему-то приревновала роскошную Лилю к личному балетному классу и шестикомнатной квартире на Кутузовском. – Профессиональная.
– Как интересно! – воскликнула она, хотя интереса в ее голосе вовсе не чувствовалось.
Дверь нам открыла ее мать, которая оказалась похожей на голливудскую актрису Сьюзен Сарандон. Теперь понятно, откуда у Лили такие огромные зеленые глаза.
– Мамочка! – голосом примерной девочки сказала моя новая подруга-лесбиянка. – Вот и я. Познакомься, это моя подружка Варя. Она у нас сегодня ночует.
– Очень приятно, – сдержанно поприветствовала меня мамаша. Ох и взгляд же у нее был – как сканер. – Проходите в комнату, я скажу Гале, чтобы подала чай.
– И торт! – весело потребовала Лиля, скидывая туфли. А потом добавила, обращаясь ко мне: – Галя – это наша домработница.
– Она с вами постоянно живет?
– Квартира большая, маме сложно здесь. Да и потом, мама музыкант, ей руки беречь надо.
А мне вот, похоже, надо беречь нервы. Еще пара часов такого великолепия, и я уйду из этой шикарной квартиры обремененная неподъемным, как Сизифов камень, комплексом неполноценности. Почему природа так ко мне несправедлива? Почему кто-то рождается в семье академика и носит платья от Готье, а кто-то приезжает в Москву с пятьюдесятью долларами в кармане и пляшет в прокуренных клубах за гроши?
Улыбчивая домработница доставила в Лилину спальню поднос с чайником и тортом.
– Устроим праздник живота! – весело воскликнула Лиля.
Я молча рассматривала ее комнату. Наверное, если когда-нибудь у меня будет своя квартира, я обставлю ее именно так. Светло-розовые обои, мягкие плюшевые шторы, белый комод, удобная широкая кровать. И повсюду какие-то милые девчоночьи штучки. Фотографии в меховых рамочках, фарфоровые статуэтки, флакончики духов, свечи, засушенные букетики. Кому-то подобная сентиментальность может показаться воплощением дурного вкуса. Но мне в Лилиной комнате хотелось улыбаться.
А хозяйка комнаты тем временем с аппетитом наворачивала «Черный лес».
– Не боишься растолстеть? – поддела я ее.
– Да ладно тебе! – легкомысленно махнула рукой Лиля. – Один раз живем. И вообще, ну их, этих бывших любовниц, – совсем уж некстати добавила она, – и без них хорошо, правда же?
– Правда, – неуверенно согласилась я.
– Расскажи о своей бабе, – попросила она, – извини уж, что я ее старухой обозвала.
– Да ладно… Не знаю, что о ней рассказывать. Ни к чему это.
– Она красивая? Красивее меня?
Я с сомнением посмотрела на Лилю. В приглушенном свете розового ночника она выглядела необыкновенно хорошенькой. Интересно, если бы Се-машкин и правда был женщиной, он бы считался красоткой?
Чтобы позлить Лилю, я уверенно сказала:
– Гораздо. Намного красивее тебя.
Но она почему-то не разозлилась. Скорее расстроилась, и мне вдруг стало стыдно. Ну что я за человек? Издеваюсь над девушкой, которая, возможно, что-то ко мне испытывает.
Может, попробовать еще раз?
Я с сомнением взглянула на Лилю и отложила в сторону торт. Она не сопротивлялась, когда я, положа ладони на ее изящные покатые плечи, притянула ее к себе. Ее тело податливо прижалось ко мне, словно она только и ждала, когда же я наконец решусь на поцелуй.
Целовать ненакрашенные губы Лили было куда приятнее, чем есть ее помаду. Ее губы были вялыми и мягкими, она заняла выигрышную позицию пассивной стороны. Моя рука спустилась ниже, на ее грудь. Лиля коротко вздохнула, но почему-то мне показалось, что она преувеличивает степень своего возбуждения.
Я взглянула на нее, ее глаза были закрыты – и даже не просто закрыты, а зажмурены. Как у человека, который сам прекрасно понимает, что делает что-то не то, но остановиться не может.
– Ничего не получится, – вздохнула я, – прости меня.
Она открыла глаза:
– Это из-за меня? Я никак не могу расслабиться. Может, попробуем еще раз?
– Уже попробовали, – усмехнулась я, – мне надо кое-что тебе сказать.
– Мне тебе тоже, – порывисто перебила Лиля, – я такая подлая! Воспользовалась твоей слабостью… А на самом деле просто пыталась решить свои внутренние проблемы!
– Что ты имеешь в виду? – удивилась я.
– Понимаешь, не было в моей жизни никакой бросившей меня любовницы, – потупилась Лиля, – и вообще, я не лесбиянка.
– Что? – рассмеялась я.
– Что слышала. Меня бросил мой парень. Мы жили вместе пять лет, и вот он ушел к другой девице… Ты меня прости.