– Не забывайте, что, когда Джем помогал Махмуду-усте копать тот колодец, я была в Онгёрене. Название вашей фирмы «Сухраб» связано с моим заключительным монологом из пьесы, которую я играла в те дни.
Айше-ханым растерянно заморгала, словно бы удивилась моим словам.
– Сухраб – имя героя произведения Фирдоуси «Шахнаме», – сказала она.
Оказалось, что они с мужем годами читали на эту тему книги, проводили исследования, ездили по миру, разглядывая персидские миниатюры в музеях, и встречались со специалистами. Глядя из окон центрального офисного здания «Сухраба» на высотные дома Стамбула и на море, Айше вспомнила немало сцен из счастливого прошлого и рассказала мне с отчетливым удовольствием, наслаждаясь воспоминаниями, о музее в Санкт-Петербурге, о доме в Тегеране, об Афинах, о следах истории, разбросанных по всему миру, о знаках и образах. Эта женщина жила с отцом моего сына и была счастлива с ним. Главным акционером фирмы, которую они создали с помощью бог ведает каких трудов, теперь мог оказаться мой сын, но «Сухраба» вырастили и подняли на ноги именно эта женщина со своим мужем.
В те же самые дни, бывая в тюрьме Силиври, я начала рассказывать моему сыну то, что слышала от Айше-ханым. Совершив три пересадки на автобусе, я добиралась из Бакыркёя до тюрьмы. Там меня каждый раз ощупывали опытные руки женщин-охранниц, отпускавших острые словечки по поводу моих рыжих волос. Затем следовали комнаты ожидания, открывающиеся двери, закрывающиеся двери, открывающиеся замки, закрывающиеся замки – я проходила такое количество комнат и коридоров, что забывала, где и в каком времени нахожусь. Ожидая появления сына за звуконепроницаемым стеклом, я иногда начинала дремать, иногда теряла терпение, а в большинстве случаев злилась, но держала себя в руках.
Если со мной был адвокат, то мы говорили о последних деталях дела и новых документах, о новых глупостях, появившихся в газетах, о трудностях, с которыми сын сталкивается в камере. Сын жаловался на то, что его унижают те, кто верит, что он убил отца из-за денег, что еда в тюрьме плохая и что разговоры о помиловании безрезультатны. Он рассказывал грустные истории об оппозиционных журналистах и курдах, которые сейчас сидели в камерах, прежде предназначенных для солдат, участвовавших в перевороте, и просил меня написать очередное бесполезное заявление с просьбой чаще выводить его на свежий воздух. Часовая встреча заканчивалась для нас прежде, чем мы успевали толком сказать друг другу что-нибудь особенное и нежное.
Самым тяжелым было расставание после того, как время истекало. Даже если сын решительным движением в ответ на предупреждение охранника и поднимался со стула, то он долго не мог повернуться ко мне спиной. Я вспоминала, как в детстве, еще до школы, он не отпускал меня из дома, когда мне нужно было сбегать на пять минут в бакалейную лавку. «Я через минуту приду», – говорила я, но он не верил. Он изо всех сил повисал на мне, когда я стояла на пороге, хватая за рукав и за подол юбки, умолял: «Мама, не уходи!»
Во время открытых встреч, которые проводились раз в месяц, мы были очень счастливы, потому что тогда задержанным и посетителям разрешалось дотрагиваться друг до друга. Мы расстраивались, если открытые встречи откладывались по причине того или иного наказания, и радовались, когда по приказу министра из Анкары в честь праздника или по какому-либо другому поводу объявляли о новой открытой встрече. Так как среди заключенных и осужденных было очень много «леваков» и курдов, то в тюрьму было запрещено приносить книги и мобильные телефоны. Во время открытых встреч я платила охранникам некоторую сумму и передавала моему сыну тетради с его стихами из Онгёрена. Увидев, что писательство является сильнодействующим лекарством, которое лечит его боль и успокаивает его гнев, я сказала ему, чтобы он записал все, что с ним произошло.
В комнате свиданий в отделении обычных преступников, переполненной контрабандистами, убийцами, ворами, мошенниками, насильниками и их семьями и посетителями, мы, мать с сыном, садились в угол и обнимали друг друга. Как только я прикасалась к Энверу, на его лице появлялось выражение счастья, какое бывало у него в детстве, когда я его мыла. Он рассказывал мне, что на самом деле здесь не так уж и тяжело, и весело говорил о знакомых заключенных, о взяточниках-охранниках, обо всех тюремных интригах. А затем принимался читать своей матери стихи о небе над их прогулочным двором и о том, что он видит из окна своей камеры.
Я от всего сердца хвалила прекрасные стихи моего сына, а после этого переводила разговор на будущую книгу. Он должен был написать эту книгу не только для того, чтобы защитить себя перед судьей, но и потому, что история оказалась назидательной. Иногда я делилась с ним своими мыслями, иногда рассказывала истории об Эдипе и Сухрабе, о том, как его покойный отец ездил в Тегеран, о моих годах в театре, о том лете, когда мы познакомились с его отцом, о пьесах в желтом театральном шатре и о смысле длинного монолога в конце каждого моего спектакля.
– Все те спектакли я играла ради того монолога, который рвался у меня из груди, – говорила я, искренне глядя в глаза сыну.
Во время последней открытой встречи на Курбан-байрам мы сели рядом, долго смотрели друг другу в глаза и, обнявшись, молчали. Наконец сын сказал, что уже начал работать над романом, который «расскажет обо всем». Теперь у него в голове мыслей было словно звезд на небе, что заглядывало летними ночами в его тюремное окно. Эти мысли очень сложно выразить словами. Но сыну помогали книги. В тюремной библиотеке, закрытой для политических публикаций, оказались роман Жюля Верна «Путешествие к центру Земли», рассказы Эдгара Аллана По, старые томики поэзии и сонник под названием «Ваши сны – ваша жизнь». Сын собирался прочесть их, как и его отец, понять, о чем думал его отец в молодости, и поставить себя на его место. Он задал мне много вопросов об отце. Я взволнованно ответила на все его вопросы, радостно обняла его и в очередной раз счастливо заметила, что его шея пахнет, как в детстве, смесью дешевого мыла и печенья. Когда время посещения подошло к концу, я стала умолять Аллаха, чтобы в этот праздничный день мой сын смог без труда расстаться с матерью.
– Я в понедельник приеду снова, – улыбнулась я на прощание. Потом я вытащила из сумки помятую, склеенную репродукцию с портретом рыжеволосой женщины Данте Россетти.
– Ты очень обрадовал меня тем, что решил писать роман, сынок, – сказала я. – Когда ты закончишь работу, ты поместишь на обложку вот эту картину и расскажешь о молодости своей красавицы-матери. Смотри, эта женщина похожа на меня. Конечно, ты лучше меня знаешь, как начать роман, но книга должна быть точно такой же, как мой заключительный монолог на сцене, – и искренней, как сказка. Она должна быть реалистичной, как история, которая была на самом деле, и узнаваемой, как легенда. И тогда тебя поймет не только судья, но и все остальные. Не забывай, ведь твой отец хотел стать писателем.
Январь – декабрь 2015 г.Романы Орхана Памука как театр времени
Идеи многих турецких писателей XX века, в романах которых мы находим сочетание традиционных черт классической восточной литературы мусульманского мира и традиционных канонов европейской словесности, определили облик современной Турции – страны, которая мечется между Востоком и Западом, стремительно меняя курс на противоположный. Еще совсем недавно Турция, имея официальный статус страны – кандидата в члены ЕС, ставила во главу угла европейские культурные ценности. Европейские ценности в определенной степени доминировали и в турецкой литературе XX века: различные виды свобод, равенство и права женщин, секуляризация общества – главные темы ведущих турецких романов.
Орхан Памук – один из самых молодых нобелевских лауреатов и самый известный турецкий писатель конца XX – начала XXI века, либерал и сторонник европоцентризма. В своих ранних интервью он проповедовал модернизм, европеизацию и евроинтеграцию, а в начале своего творчества по сути выступил в роли продолжателя дела целой плеяды турецких авторов, взоры которых, несмотря на разницу в политических убеждениях, были устремлены только к Западу и его культуре.
Об этом повествует один из первых романов писателя «Дом тишины» (1983). Главный герой романа стремится к достижениям западной науки и культуры, но противостоит ему собственная жена, дочь богатых придворных, которая всю жизнь провела в ссылке из-за политических воззрений мужа и проклинала его творческие увлечения. В этом произведении автором использован интересный прием, который будет не раз проявляться в дальнейшем творчестве: об одном и том же событии рассказывается от лица нескольких героев, что создает у читателя впечатление пьесы, которую читают разные актеры.
Российскому читателю Памук надолго запомнился как литератор-художник, без конца экспериментирующий с цветом. Излюбленным вопросом читателей на пресс-конференциях автора в России был вопрос о том, какому цвету будет посвящен следующий роман. В самом деле, первые опубликованные в России романы, переведенные В. Б. Феоновой, были связаны с символикой цвета, ставшего основой декорации действия. Памук, несостоявшийся художник, красками задавал направление и настроение сюжета. Именно такими романами являются его легендарные «Черная книга», «Имя мне – Красный», «Белая крепость».
Тут, конечно, следует отдельно упомянуть первый роман Памука «Джевдет-бей и его сыновья» (1982), за который совсем еще юный автор получил ряд национальных премий. В то же время этот роман стоит особняком в творчестве турецкого писателя, представая по сути экспериментом синтеза традиций европейской семейной саги с восточным этнографическим материалом. Многие критики недолюбливают этот роман за то, что он является турецкой версией «Будденброков» Томаса Манна.
Этого не скажешь о романе «Черная книга» (1990), с которым Памук буквально ворвался в мировую литературу – настолько ярко, что об этом романе писали в своих произведениях многие европейские авторы (например, герой романа Эрленда Лу «Наивно. Супер» читает «Черную книгу», сидя в аэропорту в ожидании рейса). О цвете в романе нет почти ни слова, но атмосфера повествования, судьбы героев и, главное, нависающий над ними огромный Стамбул, с его многовековой историей и бездонным Босфором, изображены Памуком так, что читатель воспринимает их как черно-белый фильм. Надо ли говорить, что финал у романа не самый радостный?
Более жизнерадостным предстает роман «Имя мне – Красный» (1998). В этом романе главным героем является цвет, доминировавший в миниатюрах мастеров гератской школы в Иране XV века (несмотря на постоянное политическое противостояние между Ираном и Османской империей, персидское культурное влияние в османском государстве было велико). С читателем разговаривают картины, их персонажи, как одушевленные, так и неодушевленные, а главное – цвета. Детектив и любовный роман, история персидской и османской миниатюры, сложные исторические и этнографические подробности со всей мощью погружают читателя в атмосферу османского города XVII века.
Примерно в тот же период происходит действие романа «Белая крепость» (1985), который стал доступен русскоязычному читателю позже вышеназванных. Этот роман в определенной степени является антиподом «Черной книги»: «Черная книга» объемна, а «Белая крепость» достаточно коротка; действие «Черной книги» происходит практически в наше время, а события «Белой крепости» – в XVI–XVII веках. Белый цвет здесь служит символом недостижимой цели, к которой оба героя стремятся через все повествование, крепость из белого камня, которую не удается взять османской армии, символизирует таинственный Запад со всеми его культурными и научными достижениями. Читатель словно бы видит черно-белые изображения, но в случае «Черной книги» это черно-белое кино, а в «Белой крепости» – скорее гравюры знаменитого французского архитектора и художника Антуана Игнация Меллинга (1763–1831), бывавшего в Стамбуле и участвовавшего в возведении многочисленных зданий. Финал этой книги гораздо более оптимистичный, а поэтому и сама она кажется более светлой и радостной, белой. Читатели часто по ошибке называют ее «Белой книгой».
Один из героев «Белой крепости» говорит о том, что разделение Востока и Запада призвано не подчеркнуть различия людей и культурных традиций, а искусственно разобщить их. Эта мысль не раз высказывается в сборнике эссе «Другие цвета» (1999), в котором автор обращается к проблемам отношений писателя и читателя, Турции и Европы, Востока и Запада. Этот сборник несколько выделяется в творчестве Памука. Во-первых, его название как бы завершает цветовой цикл произведений и намекает на начало нового цикла. Во-вторых, в этих эссе затронуты не только проблемы литературы и искусства в жизни европейца и восточного человека, но и политические темы. Некоторые статьи сборника посвящены вопросу вступления Турции в Европейский Союз.
За все время своей писательской деятельности Памук несколько раз выступал с публицистическими произведениями. Здесь можно упомянуть ряд не переведенных в России книг. Прежде всего, сборник Нортоновских лекций под названием «Наивный и сентиментальный автор», прочитанных Памуком в Гарвардском университете в 2011 году. Кроме того, в 2010 году в Турции была опубликована американская версия «Других цветов», существенно отличающаяся от первоначальной, где много места уделено турецкой литературе и культуре. В этом варианте книга получила название «Фрагменты пейзажа» и содержит большое количество эссе на политические темы.
Проблема отношений Востока и Запада предстает в «Новой жизни» (1994), которая кажется отступлением автора от экспериментов с цветом, хотя тематически этот роман продолжает «Черную книгу», а визуально – фильм «Скрытое лицо» режиссера Омера Кавура, который снят по сценарию, созданному Памуком по мотивам одной главы «Черной книги». Главный герой «Новой жизни» пребывает в поиске своей возлюбленной, совсем как герой «Черной книги», но географией его поисков становится не Стамбул, а вся страна. Жизнь персонажей романа полностью меняется после прочтения некой загадочной книги. И читателю, и критику предстоит долго гадать – что же за книгу читают герои? На этот вопрос нет ответа, но среди мнений, высказанных читателями Орхана Памука, лидирует одно – герои читают Коран. Конфликт Востока и Запада высказан словами персонажа по имени Нарин, который коллекционирует часы потому, что часы помогают верующему приблизиться к Аллаху. Дело в том, что в исламе жизнь верующего строго регламентирована обязательными обрядами, для отправления которых требуется точное знание времени. С точки зрения доктора Нарина, изобретение, которое Запад считает своим, – часы, для Востока стало инструментом для обретения внутренней гармонии.
Самым политизированным романом Памука считается «Снег» (2002), который в России из-за бескрайней любви турецкого писателя к Достоевскому и Толстому мгновенно окрестили «самым русским его романом». Тетрадь Ка ассоциируется у читателей с тетрадью Юрия Живаго, русско-армянский город Карс – с российской архитектурой и русским снегом, а общее развитие событий напоминает роман «Бесы» Достоевского. Ка – классический герой русской литературы. Он чем-то напоминает Онегина, Чацкого, может быть даже Печорина. Вокруг Ка происходят определенные события, жизнь диктует ему свои условия и создает вокруг него различные ситуации, он действует под впечатлением от тумана и снега – но противопоставить всему происходящему целостную личную концепцию он оказывается не в состоянии. Все, что делает Ка, он, подобно Раскольникову, который «убить-то убил, а душу человеческую не учел», как бы не доводит до конца. Ужасает в «Снеге» сходство сцены военного переворота и захвата власти в Карсе, произошедшего во время спектакля, с реальными событиями октября 2002 года, когда террористы захватили 912 человек во время спектакля «Норд-Ост» в московском театре. Театр в романе становится центром всех событий, актеры – главными действующими лицами в жизни, а сценическая постановка – реальностью, которая руководит судьбами людей.
Если в произведениях первого периода творчества Памук экспериментировал с цветами, а во второй увлекся политическими темами, то третий период, очевидно, следует считать периодом увлечения этнографией города и его пространством, которое выступает как декорация к событиям новых романов.
В вымышленных мемуарах «Стамбул: город воспоминаний» (2003) реальным действующим лицом выступает город, а не альтер эго автора, хотя читатель до последнего воспринимает книгу как историю жизни самого Памука. Город является одушевленным персонажем, имеющим все атрибуты живого лица – эмоции, настроения, мысли, воспоминания. Город – это декорация и музей своего времени, который проживает собственную жизнь, не слагающуюся из жизней населяющих его людей, лишь позволяя им появиться в своей истории. «Стамбул: город воспоминаний» – не мемуары и не историческое исследование, а иллюстрация к состоянию города в определенный исторический момент, что подчеркивается большим количеством фотографий из личного архива автора.
Похожий прием повторяется в псевдолюбовном романе «Музей невинности» (2008) – Памук разыгрывает перед зрителем мелодраму, в которую читатель охотно верит. В этом спектакле присутствуют традиционные для народного театра действующие лица – влюбленный, потерянная возлюбленная, добрая старушка, мудрый советчик, злодей-разлучник и многие другие. В заключение любовной истории с грустным концом писатель приводит список действующих лиц, как в театральной пьесе. Живой иллюстрацией к событиям романа является музей, открытый писателем в Стамбуле, в котором хранятся вещи, описанные в романе и принадлежавшие героине. По действию книги музей, посвященный памяти героини, открывает в ее доме главный герой, страдающий от неразделенной любви после ее гибели. На самом деле музей задуман и стал этнографическим памятником жизни Стамбула 60–70-х годов XX века и демонстрирует современному посетителю и читателю часто уже исчезнувшие из обихода предметы, которые выступают в роли памятника времени. В музее и в романе Памук экспериментирует с пространством, превращая обычные предметы в арт-объекты. Стамбул и его время здесь являются не только фоном и декорацией всех событий, но и некоей незримой силой, определяющей судьбы героев и ход событий. Памук не раз говорил, что «Музей невинности» – это попытка создать энциклопедию времени, подобно «Анне Карениной» Л. Н. Толстого. Место и время и соответствующие им правила жизни общества задают границы возможного в предлагаемых обстоятельствах.