Я не стал приближаться к старым друзьям, чтобы не подвергаться ритуалу приветствий, а с порога розовой гостиной информировал маму, что жду к вечеру гостей и полагаю, что ей не стоит выезжать сегодня в город: новая власть еще не установилась, в любой момент может начаться сопротивление, даже стрельба, на что мама ахнула, а отец Фредерик сообщил, что слушал радио из Бангкока, и там говорилось, что правительственные войска терпят поражение в южной провинции. Я знал министра внутренних дел и не верил в серьезность его сопротивления. Старый миссионер совершенно не разбирался в современной политике. Я решил подбросить ему приманку.
— Я слышал, что есть какой-то перст судьбы в том, что самолет, везший нового комиссара, разбился.
— Так говорят темные люди, — возразил Фредерик.
— Но говорят. Замечательный материал для проповеди.
— Негодный материал, — ответил смиренно отец Фредерик. — Военные привезли в город кусок крыла самолета. Он прострелен из пулемета. А пулемет такого калибра был у Па Пуо, который убежал от тебя, мой мальчик.
Про крыло я не знал. Мои люди проморгали то, о чем уже знает каждая старуха в городе. Это никуда не годится.
— Па Пуо убит, — сказал я.
— Дай Бог, — сказала моя мама. — На совести этого бандита было много грехов. Его именем пугали детей.
— Сплетни, — сказал я. В моей маме уживается христианское смирение с определенной долей мстительности — это от горных предков.
Значит, после того как я ушел, они взяли с собой кусок крыла. Мне об этом говорить не стали. И подозревают, что это дело Па Пуо. Значит, на совести старого бандита еще одно преступление. Что ж, грехом больше, грехом меньше — не играет роли. Хорошо, что я послал его на Линили. Нечего ему болтаться у нашего дома. Отправим его с грузом в Лигон, там у него все шансы случайно погибнуть — большой город куда более уединенное место, чем дикие горы.
— Что делают русские геологи? — спросил меня отец Фредерик. — В городе много говорят о них.
— Странно, — сказал я. — Есть куда более важные темы.
— Ты такой информированный, Као, — вмешалась мать. — Правда, что они смотрят, чтобы не было землетрясения?
— Это русские, мама. — Я старался говорить нравоучительно. — Я бы скорее поверил в то, что они устроят нам землетрясение.
— Не поняла. — Мама наморщила напудренный лобик. — Как так?
— Земля, мама, единый организм, все в нем связано. Если у нас дожди, в Австралии засуха. Если Москве грозит землетрясение, то надо выпустить его силу в другой точке земли…
Мать и отец Фредерик смотрели на меня, приоткрыв рты. Я вошел в роль. Впрочем, наука достигла таких высот…
— Откуда ты можешь это знать? — воскликнула мама. — Это же, наверно, военная тайна.
Она не посмела усомниться в моих словах, я ждал возражений отца Фредерика.
— А зачем правительству…
Я не дал Фредерику закончить вопрос:
— Одним ударом без всяких забот они уничтожают основной оплот оппозиции. Все мы погибаем и лишаемся имушества. Край разорен, люди бедствуют — и тогда сюда входят войска из Лигона.
— Какой ужас! — воскликнула мама.
Я знал, что к ленчу мама ждет жену опального губернатора и кое-кого из знатных дам. Она не удержится, чтобы не поделиться с ними новостями. Поэтому я строго добавил:
— Мама, умоляю тебя, никто не должен знать, что я об этом говорил.
— Что ты, Као! — Мать зазвенела браслетами. — Никто никогда не узнает, что об этом рассказал ты.
— Иначе у меня будут неприятности. Меня даже могут посадить в тюрьму.
— И все-таки у меня остаются сомнения, — сказал отец Фредерик. Не хватало мне его сомнений. Хотя они даже полезны, они укажут на слабые места в моей теории.
— Какие сомнения, отец? — спросил я.
И произнеся это обычное, тысячу раз сказанное слово, я вдруг задумался о его значении. А вдруг он в самом деле мой отец? Вдруг поклонение и восторг моей матери в адрес молодого миссионера не были столь невинны, как принято считать? Ведь еще в Кембридже мне говорили, что я похож на европейца. А вдруг?.. Зачем этот старик вернулся после войны в наши края?
— Решение пригласить русских геологов было принято давно. Ведь не будешь ты утверждать, что Джа Ролак в сговоре с бригадиром Шосве.
— Не утверждаю. — Я внимательно вгляделся в морщинистое лицо моего духовного отца. Что ж, пожалуй, у меня больше сходства с ним, чем с широколицым покойным князем Урао Варо. — Но разве старое правительство любило нас? Разве политики Джа Ролака не мечтали разделаться с последним гнездом свободы в нашей стране? Разве буддисты не ненавидели нас, христиан и анимистов, не подсылали к нам миссионеров, лишая нас древних привилегий?
В гостиную сунулся лакей в идиотской ливрее, заимствованной моей мамой из иллюстрированного журнала, посвященного коронации наследника престола в Иране.
— Господин князь, вас ждут.
Меня ждал посланец с юга. Я оставил стариков пережевывать идиотские новости. Идиотские ли? В наши дни мало кто осмеливается смеяться над чепухой, если на ней висит этикетка: «наука». А кто разбирается в науке? Ученые? Нет, они лишь с удивлением и страхом глядят на джинна, выпущенного ими из бутылки. А чем моя теория хуже других? Давайте, умники, опровергайте отсталого горного феодала. Но, пока не опровергли, моя теория существует — она находится под защитой презумпции невиновности. Итак, для того чтобы избежать землетрясения, надо устроить такое же в противоположной точке земного шара. Разве не убедительно? Надо будет нанять какого-нибудь голодного учителя, чтобы он украсил ее уравнениями, как рождественскую елку.
Меня ждал усталый, запыленный, загнанный человек. Этот человек опоздал.
Позавчера вечером он вылетел из Порт-Эдуарда на вертолете. Это был последний вертолет защитников правительства, а так как он мог понадобиться для бегства в случае поражения, им не стали рисковать. Вертолет высадил связного в ста километрах к востоку от столицы и вернулся обратно. Трижды посланец чудом спасался от засад и патрулей, падал в пропасть, горел в машине… и вот он здесь, с опозданием по меньшей мере на сутки. Не трясись его начальники о собственной безопасности, все могло бы сложиться иначе. Князья, жаждущие схватиться за оружие, узнали бы о союзниках на юге вчера утром. Я вряд ли смог бы их удержать. И не знаю, стал бы я их удерживать. Нельзя плыть против течения горной реки. Но сегодня я уже знал, что министр внутренних дел с несколькими политиками и офицерами особой полиции намерен улететь из страны. Порт-Эдуард держат мальчишки из методистского колледжа и две сотни полицейских. Он падет через несколько часов. Я знал куда больше, чем серый от пыли и усталости связной, и мой приговор ему был вынесен до того, как я его увидел.
Он говорил мне о том, что наши братья бьются на юге, что каждая минута промедления… Наверно, я говорил бы то же самое, окажись на его месте. Ему нужно было оправдание тем невероятным усилиям и преданности проигранному делу, которые он потратил на то, чтобы добраться до меня. Ему и не могло прийти в воспаленную голову, что наши интересы, интересы гор, заключаются сейчас в сохранении сил, в полном невмешательстве. Пока.
И еще я думал о том, что даже у самого безнадежного дела есть свои подвижники и герои. Ну что ему мешало отсидеться где-нибудь у родственников или сдаться властям, ведь победители милостивы. В этом была какая-то недоступная моему развитому уму тупость. И этот герой проигранной войны был в моих глазах жалок.
— Идите отдыхать, — сказал я ему, потому что не время было говорить о бегстве его вождей. Мало ли чего он мог натворить в беспамятстве. — Я посоветуюсь с друзьями.
— Нельзя ждать…
Он был по-своему прав. Ждать было нельзя. Надо было изолировать посланца надежно, чтобы о его существовании не догадался кто-нибудь из горячих голов.
Я с чувством пожал мужественную руку связного и обещал ему принять решение в ближайшие часы. И, выйдя из комнаты, приказал обезвредить этого человека. Только без шума, уважая его преданность пустым идеалам.
Кстати, верю ли я в то, что русские могут предсказать землетрясение?
Лами ВасунчокУтром я пришла в больницу к отцу. Он был в палате один. Майор Тильви встал, поругался с врачом и ушел из больницы. Отец чувствовал себя лучше. Когда я была у него, он написал какое-то письмо и передал его с полицейским, который дежурил в коридоре. Потом при мне ему принесли еще одну записку, он подчеркнул в ней какие-то строчки и переслал в комендатуру майору Тильви.
Я покормила отца, потом он спросил меня о Лигоне, как там произошел переворот, а я ничего толком ответить ему не смогла, потому что в ту ночь и утром думала только о лекарстве для него.
— Майор Тильви спросил меня, — сказал отец, — любишь ли ты молодого князя.
Я покормила отца, потом он спросил меня о Лигоне, как там произошел переворот, а я ничего толком ответить ему не смогла, потому что в ту ночь и утром думала только о лекарстве для него.
— Майор Тильви спросил меня, — сказал отец, — любишь ли ты молодого князя.
Я испугалась, что покраснею, потому что даже отец не должен спрашивать о таком у девушки.
— А почему он спросил?
— Он уверяет, что, когда князь пришел, ты прямо бросилась к нему на шею.
— Ты считаешь, что князь плохой человек?
— Не мне судить о нем. Мы разные люди. Моя работа — охранять закон, а он не друг закона… А что у тебя за знакомство с молодым князем?
— Ты же знаешь, отец, что я с ним давно знакома…
— Я никогда не одобрял твое увлечение теннисом. Это не дело для молодой девушки.
— Но, к счастью, никогда не мешал.
— У тебя нет матери, и я в ответе за твое поведение.
— Отец, ты не любишь князя и его друзей.
— Мы принадлежим к разным мирам. Он — знатный горец, мы с тобой — выходцы из долины.
— Но я не могу сидеть дома и ткать юбки, как моя бабушка. Не надо было отдавать меня в колледж и готовить в университет. Я люблю играть в теннис, и княгиня была так добра, что давала мне читать книги из библиотеки.
Это был давнишний спор. Отец никогда не запрещал мне делать то, что я хочу, но его очень огорчало, что я бывала в доме князей Урао, так что я старалась не рассказывать об этом отцу. Хотя он все равно знал.
— Не вскружил ли тебе голову молодой князь своими английскими костюмами и английской речью?
— Нет, отец, клянусь тебе, нет. Но он добрый человек и помогал мне, ничего не прося взамен.
— Чем помогал?
Я не ответила отцу. Я не могла сказать, что князь написал мне письмо в Лигон, в котором говорил, что скучает без меня и, если мне понадобится помощь, я могу обратиться к его другу господину Дж. Суну в гостинице «Империал». Я знала, что мой отец старается никому не быть обязанным. И, чтобы отец не говорил больше о князе, я сказала строго:
— Ты уже старый, отец. Когда ты перестанешь бегать по горам за бандитами?
— Когда уйду в отставку, — ответил отец.
Мы оба замолчали, думая о своем. Потом отец сказал:
— У меня к тебе просьба.
— Я рада выполнить любую твою просьбу.
— Я хочу, чтобы ты уехала на время из Танги.
— Я же так спешила сюда, ты болен…
— У тебя ведь сейчас нет занятий?
— Сейчас весенние каникулы. Но все равно в Лигон не летают самолеты. К тому же я никогда не сяду снова в самолет. Я уеду через Митили поездом.
— Я не прошу тебя вернуться в Лигон. Я хочу, чтобы ты поехала к почтенному Махакассапе.
— К дедушке?
— Да. Он стал совсем старый, никто не навещает его. Я хочу, чтобы ты отвезла дар монастырю в благодарность Будде, который не допустил моей смерти. Ты же знаешь, что, выйдя в отставку, я собираюсь постричься в монахи и поселиться в том монастыре и умереть хочу там…
Это была любимая тема моего отца после того, как умерла мама. Князь Урао говорил мне как-то: «У твоего отца гипертрофированное чувство долга. Он, подобно христианским святым, разрывается между двумя родами долга — долга перед правительством, который заставляет его носиться по горам, стрелять в контрабандистов, арестовывать воров, и долгом перед вечностью, которой зовет его отряхнуть мирскую пыль и щадить все живое, включая надоедливых комаров». Тогда вечерело, вокруг звенели комары, и сравнение Као было очень образным.
Но я понимала, что отец думает не об одиночестве настоятеля и не о даре. Почему-то он считает, что мне небезопасно оставаться в городе.
— В городе неспокойно, и князья, которые недовольны Ли-гоном, в любой момент могут поднять восстание. Правда, я надеюсь, что Урао их переубедит.
— Вот видишь, отец, — сказала я. — Ты тоже думаешь…
— Урао умнее, а главное — образованнее остальных князей. Князья большей частью остались где-то в шестнадцатом веке, а он — детище нашего. И потому он опаснее их всех, вместе взятых.
Отец поднял руку, останавливая мои возражения.
— Конечно, мне будет спокойнее, если ты в эти дни побудешь в монастыре. Но, помимо этого, мне нужно, чтобы ты передала настоятелю письмо, которое я не могу доверить никому больше, и узнала от него то, что он никому, кроме меня, не скажет. Почтенный Махакассапа отказался от суетного мира, но суетный мир близок к стенам его монастыря.
— И долго я должна быть в монастыре?
— Думаю, что нет. Несколько дней.
— Но тебе тоже опасно здесь оставаться. Если князья поднимут восстание…
— То меня защитит твой любимый князь. Он большой политик, и ты ему нравишься. А теперь расскажи о русских. Зачем они приехали? Что ты о них знаешь?
— Они очень приятные люди, — сказала я. — В городе я слышала, что они ищут золото, а потом военные построят здесь рудник и все золото отдадут русским.
— Быстро же они умудрились распространить нужные слухи, — сказал отец, но я не поняла, кого он имел в виду.
Когда отец убедился, что я покорилась, он достал из-под подушки уже заготовленное письмо, написанное неровным крупным почерком, положил его в белый конверт без адреса, заклеил и передал мне.
— Спрячь, — сказал он. — Я уже послал человека сообщить дедушке, что ты приедешь. Он ждет.
Отец заранее знал, что уговорит меня.
* * *ШИФРОВАННАЯ РАДИОГРАММА
ТАНГИ КОМИССАРУ ВРК ТИЛЬВИ КУМТАТОНУ СРОЧНО СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
ПО НАШИМ СВЕДЕНИЯМ К КНЯЗЮ УРАО МОЖЕТ В ЛЮБОЙ МОМЕНТ ПРИБЫТЬ СВЯЗНОЙ С ЮГА С ТРЕБОВАНИЕМ НЕМЕДЛЕННОЙ ПОМОЩИ ПРИМИТЕ МЕРЫ ПО ПЕРЕХВАТУ СВЯЗНОГО УСИЛЬТЕ НАБЛЮДЕНИЕ
ПОЛКОВНИК ВАН Юрий Сидорович ВспольныйНаверно, лишь я смотрел на окружающее свежим взглядом человека, который получает удовольствие от окружающей красоты. Как только мы миновали окраины города, дорога пошла серпантином вниз по крутому, заросшему лесом склону плато. Иногда навстречу попадались старые, перегруженные, размалеванные автобусы, на крышах которых громоздились корзины, ящики, тюки, и становилось страшно при мысли, насколько неустойчивы эти машины. На повороте дороги стоял рабочий слон и чего-то ждал. Володя ради него отвлекся от разговора с Отаром Давидовичем, с запозданием вытащил фотоаппарат и хотел остановить машину, чтобы сделать снимок. Отар Давидович совершенно справедливо отказал ему в этой просьбе как по причине узости дороги, так и потому, что мы еще не раз встретим рабочих слонов. Володя был разочарован, но его разочарование длилось ровно три минуты, после чего он с новым энтузиазмом включился в научный спор со своим начальником.
Иногда с поворота открывался вид на долину с громадным длинным озером. За озером поднимались лесистые отроги гор, и я вдруг понял, что именно там мы были вчера утром, именно там пролилась кровь и я пережил, быть может, самые напряженные секунды своей жизни.
Дорога распрямилась и пролегла далее через плоскую долину. По сторонам тянулись рисовые поля. Возле дороги в неглубокой канаве нежились буйволы. На их спинах дремали маленькие белые цапли. К счастью, Володя не заметил эти экзотические картинки, и мы благополучно миновали объект для съемок.
Через полчаса мы достигли небольшого городка, от которого расходятся под углом дороги на деревню Лонги и к отделенному от него хребтом озеру Линили. Мы остановились на несколько минут у небольшой лавки, перед которой в тени дерева стояли простые деревянные столы. Шофер и сопровождающий нас сержант Лаво попросили разрешения выпить чаю, и все с радостью согласились. Хотя я обычно не питаюсь в случайных придорожных заведениях, так как некачественное мытье посуды может привести к распространению амебной дизентерии, на этот раз я разделил с товарищами трапезу. Это не означает утери бдительности с моей стороны, но мне вдруг подумалось, что эта командировка принципиально отличается от предыдущих, ибо я выступаю в ней не только как сотрудник СОДа, но и как участник рискованного дела, и соображения гигиены отступают на второй план.
Пока миловидная девочка сомнительной чистоты руками собирала на стол, я заглянул в лавку, где продавались всяческая бакалея, лекарства, а также книги и журналы. Среди прочих выделялась обложка последнего номера журнала «Земля советская», издаваемого на лигонском языке нашим представительством. Знакомая обложка заставила на секунду сжаться мое сердце — это было похоже на нечаянную встречу с давнишним другом, который не бросил меня в этом далеком краю. Сентиментальное чувство принудило меня купить журнал и принести его на открытую площадку, где мои спутники уже принялись за сладкий с молоком чай, круглые кексики и слоеные пирожки, начиненные жгучей смесью мяса, лука, перца и других незнакомых мне ингредиентов.