Я улыбнулся ей. Потом встал и отцепил ножны с мечом, который забрал у одного из людей Свена близ Гируума. Затем отстегнул брошь у горла и бросил плащ, брошь и меч на тростники, сказав Хильде:
— Ты можешь все это продать.
После чего, крякнув от натуги, натянул свою старую кольчугу, пристегнул мечи и поднял шлем, увенчанный волчьей мордой. Кольчуга легла на мои плечи чудовищной тяжестью — столько времени прошло с тех пор, как я ее носил. И она была мне велика, потому что за те годы, что я налегал на весло на корабле у Сверри, я сильно похудел. Я надел на руки браслеты и посмотрел на Хильду.
— Но одну клятву я тебе все-таки дам, аббатиса Хильдегит, — произнес я.
Она подняла на меня глаза — и увидела прежнего Утреда, блистательного господина, воина с мечом.
— Я буду поддерживать твой монастырь, — пообещал я, — и присылать тебе деньги. Ты будешь процветать и навсегда останешься под моей защитой.
Хильда улыбнулась, потянулась к кошелю, что висел у нее на поясе, и вынула оттуда маленький серебряный крест.
— А это мой подарок тебе, — сказала она. — Я молюсь, чтобы ты чтил его, как я, и усвоил великий урок: Господь умер на таком кресте, чтобы искупить все содеянное нами зло. И я не сомневаюсь, господин Утред, что часть предсмертных мук Иисус претерпел, дабы искупить твои грехи.
Когда Хильда давала мне крест, наши пальцы соприкоснулись. Я посмотрел ей в глаза, и она отдернула руку. Затем аббатиса покраснела и снова взглянула на меня из-под полуопущенных век. На одно биение сердца я увидел прежнюю Хильду, красавицу Хильду, но потом она взяла себя в руки и попыталась принять суровый вид.
— Теперь ты можешь отправиться к Гизеле, — сказала она.
Сам я ни разу за все время беседы не упомянул о Гизеле и теперь притворился, что это имя мало для меня значит.
— Она, должно быть, уже замужем, — небрежно бросил я. — Если только вообще жива.
— Гизела была жива, когда я покидала Нортумбрию, — ответила Хильда. — Правда, это было восемнадцать месяцев тому назад. Тогда она не разговаривала с братом, узнав, что он с тобой сотворил. Я провела много часов, утешая бедняжку. Она плакала, но при этом была полна гнева. Гизела — сильная девушка.
— И красивая. Такие быстро выходят замуж, — вставил я хрипло.
— Она поклялась тебя дождаться, — нежно улыбнулась Хильда.
Я прикоснулся к рукояти Вздоха Змея. В сердце моем смешались безумная надежда и отчаяние. Гизела. Все это время умом я понимал, что рабу негоже мечтать о сестре короля, но не мог выкинуть ее из головы.
— Может, она и вправду тебя ждет, — тепло сказала Хильда. Потом сделала шаг назад, и тон ее внезапно стал резким: — А теперь мы должны молиться, кормить нищих и лечить больных.
Таким образом, мне дали понять, что пора уходить, и, пригнувшись, я шагнул из монастыря в грязный проулок.
Нищим разрешили войти в монастырь, а я остался стоять, прислонившись к деревянной стене, со слезами на глазах. Люди держались дальней стороны проулка: они боялись меня, потому что я был одет как на войну и при мне было два меча.
«Гизела, — думал я. — Гизела!»
Может, она и вправду меня ждала, хотя я в этом сомневался: слишком велика была ее цена в качестве коровы мира. И все-таки я знал, что вернусь на Север при первой же возможности. Я отправлюсь туда за Гизелой.
Я сжимал в руке серебряный крест до тех пор, пока не почувствовал, что его края больно впились в мою ладонь, огрубевшую от постоянной гребли на корабле Сверри. Потом я вытащил из ножен Вздох Змея и увидел, что Хильда хорошо ухаживала за клинком. Он так и сиял: наверняка его регулярно смазывали салом или каким-нибудь другим жиром, не позволяя ржавчине запятнать железо. Я поднес длинный клинок к губам и поцеловал.
— Тебе предстоит кое-кого убить, — сказал я мечу. — Нам нужно отомстить.
И верный меч меня не подвел.
* * *На следующий день я нашел оружейного мастера. Тот сказал, что сейчас слишком занят и сможет выполнить мой заказ только через несколько дней. Я ответил, что он сделает это сегодня или вообще распрощается с жизнью. Разумеется, он согласился сделать то, что мне надо, немедленно.
Вздох Змея был превосходным оружием. Его смастерил еще в Нортумбрии кузнец по имени Элдвульф. Помню, увидев тогда замечательный клинок, я попросил сделать мне рукоять из чистого железа, украшенную серебром или бронзой. Но Элдвульф отказался.
— Это оружие, — сказал он мне, — должно просто-напросто облегчить твою работу. И гнаться за красотой ни к чему.
Рукоять меча сработали из ясеня, она состояла из двух половинок — по одной с каждой стороны, — и с годами я так отполировал обе половинки, что они сделались гладкими. А это очень опасно. В битве такая изношенная рукоять может выскользнуть из руки, особенно если на нее попадет кровь. Поэтому я велел кузнецу приклепать новую рукоять, такую, чтобы можно было надежно зажать ее в ладони, и приказал врезать в эфес серебряный крест, который дала мне Хильда.
— Я это сделаю, мой господин, — почтительно поклонился оружейник.
— Причем закончишь все сегодня же.
— Я попытаюсь, мой господин, — слабым голосом произнес он.
— Уверен, что это у тебя получится, — заявил я. — И работа будет выполнена отлично.
Я обнажил Вздох Змея — его клинок блестел в полумраке мастерской — и поднес к кузнечной печи. В красном свете огня я разглядел узор. Клинок изготовили из трех прямых и четырех скрученных железных прутьев, спаянных вместе. Его нагревали и били по нему молотом, затем снова нагревали и били, и так до тех пор, пока семь железных прутьев не стали единым целым, одной жесткой полосой сияющего металла; однако изгибы четырех скрученных прутьев оставили на клинке призрачный узор. Именно поэтому меч и получил свое имя: узор напоминал завитки, какие образуются при дыхании дракона.
— Какой прекрасный клинок, мой господин, — заметил оружейник.
— Этот клинок убил Уббу в битве на морском берегу, — ответил я, гладя металл.
— Понятно, мой господин, — отозвался насмерть перепуганный мастер.
— Поторопись! Ты должен закончить работу сегодня, — напомнил я и положил меч на скамью, испещренную шрамами, что оставил огонь.
Затем опустил на рукоять крест Хильды и добавил серебряную монету. Увы, от прежнего богатства ничего не осталось, но я не был беден и к тому же был уверен: с помощью Вздоха Змея и Осиного Жала я снова разбогатею.
Стояла золотая осень. И построенная из свежей древесины церковь Альфреда тоже сияла в лучах яркого солнца, словно была сделана из золота.
Мы с Рагнаром в ожидании короля сидели во дворе на куче свежескошенной травы. Заметив, что монах несет в королевский скрипторий груду пергаментов, Рагнар сказал:
— Здесь все записывают. Буквально все! Ты умеешь читать?
— Умею, и читать, и писать.
На Рагнара это произвело впечатление, и он заинтересовался:
— А сколько раз в жизни тебе это пригодилось?
— Ни разу, — честно признался я.
— Тогда зачем монахи постоянно что-то пишут? — задумчиво спросил мой друг.
— Просто вся их религия записана, — пояснил я. — А наша — нет.
— Записанная религия? Это как? — не понял Рагнар.
— Ну, у христиан есть специальная книга, в которой записана вся их религия.
— А зачем это нужно?
— Не знаю. Просто христиане записывают ее, и все. Ну и еще, конечно, они записывают законы. Альфред любит составлять новые законы, и их надлежит обязательно заносить в книги.
— Если люди не могут запомнить законы, — заметил Рагнар, — значит, законов этих слишком много.
Наш разговор прервали крики детей, вернее, обиженный вопль маленького мальчика и издевательский смех девочки. Биение сердца спустя эта девочка выбежала из-за угла. На вид ей было лет девять-десять, ее золотистые волосы сверкали ярко, как солнце. Она держала в руках вырезанную из дерева лошадку, явно принадлежавшую малышу, который за ней следовал. Размахивая деревянной лошадкой, словно трофеем, девчушка побежала по траве. Она была длинноногой, худенькой и радостно смеялась, в то время как у крепыша, бывшего года на три-четыре младше ее, вид был совершенно несчастный. Где уж ему догнать девочку — та была слишком быстроногой. Но вот она увидела меня и, изумленно распахнув глаза, остановилась рядом с нами. Мальчик догнал свою обидчицу, но мы с Рагнаром нагнали на него такой благоговейный страх, что малыш даже не попытался отнять обратно свою деревянную лошадку.
Из-за угла появилась краснолицая задыхающаяся нянька.
— Эдуард! Этельфлэд! — звала она.
— Это ты! — сказала девчушка, восхищенно уставившись на меня.
— Это я, — подтвердил я и встал, потому что Этельфлэд была дочерью короля, а Эдуард — этелингом, наследным принцем, который, скорее всего, будет править Уэссексом после смерти своего отца Альфреда.
— Эдуард! Этельфлэд! — звала она.
— Это ты! — сказала девчушка, восхищенно уставившись на меня.
— Это я, — подтвердил я и встал, потому что Этельфлэд была дочерью короля, а Эдуард — этелингом, наследным принцем, который, скорее всего, будет править Уэссексом после смерти своего отца Альфреда.
— Где ты был? — спросила Этельфлэд так, будто мы не виделись всего пару недель.
— Я был в стране великанов, — ответил я, — в местах, где огонь течет, как вода, горы сделаны изо льда, а сестры никогда-никогда не обижают младших братьев.
— Неужели никогда? — спросила она, ухмыляясь.
— Отдай мою лошадку! — потребовал Эдуард и попытался выхватить ее, но Этельфлэд держала игрушку так, чтобы он не смог до нее дотянуться.
— Никогда не прибегай к силе, дабы отнять у женщины то, что можно заполучить с помощью коварства, — сказал Рагнар Эдуарду.
— Какого еще коварства? — насупил брови малыш. Очевидно, слово это было ему незнакомо.
Рагнар хмуро посмотрел на Этельфлэд:
— Наверное, лошадка хочет кушать?
— He-а. Она деревянная.
Девочка понимала, что затевается игра с целью выманить у нее игрушку, и твердо вознамерилась выйти из нее победительницей.
— А если я пущу в ход волшебство и заставлю ее есть траву? — предложил Рагнар.
— У тебя ничего не выйдет.
— Откуда ты знаешь? Я бывал в местах, где деревянные лошадки каждое утро отправляются пастись, и каждую ночь трава там вырастает до небес, и каждый день деревянные лошадки снова съедают ее подчистую.
— Такого не бывает, — ухмыляясь, заявила Этельфлэд.
— Еще как бывает. Вот если я сейчас произнесу заклинание, твоя лошадка станет есть траву, — сказал Рагнар.
— Это моя лошадка! — настаивал Эдуард.
— Заклинание? — Теперь Этельфлэд заинтересовалась.
— Но только ты должна поставить лошадку на траву, — велел Рагнар.
Девочка вопросительно посмотрела на меня, но я лишь пожал плечами, поэтому она снова взглянула на Рагнара, который был сама серьезность. Малышке очень хотелось увидеть волшебство, и она осторожно поставила деревянную лошадку на сено, поинтересовавшись:
— А что дальше?
— Теперь ты должна закрыть глаза, трижды очень быстро повернуться, а потом очень громко крикнуть: «Хавакар!» — сказал Рагнар.
— Хавакар?
— Осторожней! — изобразив испуг, предупредил он. — Волшебные слова нельзя произносить когда попало.
Девочка послушно закрыла глаза, три раза повернулась, а Рагнар тем временем показал на лошадку и кивнул Эдуарду, который подхватил игрушку и убежал к няньке. И когда Этельфлэд, слегка покачиваясь, потому что у нее закружилась голова, прокричала волшебное слово, лошадка уже исчезла.
— Ты сжульничал! — обвиняющим тоном сказала она Рагнару.
— Зато ты получила хороший урок, — произнес я, присев рядом с малышкой на корточки, как будто собирался поведать ей секрет. Подавшись вперед, я прошептал Этельфлэд на ухо: — Никогда не доверяй датчанам.
Она улыбнулась. В ту долгую дождливую зиму, когда Альфред с семьей укрывался на болотах Суморсэта, мы с Этельфлэд подружились. Эта славная малышка очень нравилась мне, да и девочка испытывала ко мне расположение.
Этельфлэд осторожно прикоснулась к моему носу и поинтересовалась:
— Как это произошло?
— Один плохой человек сломал мне нос, — ответил я.
Это Хакка однажды ударил меня на «Торговце», когда ему показалось, будто я гребу не в полную силу.
— И теперь твой нос кривой, — заключила девочка.
— Зато теперь я могу унюхать, чем пахнет за углом.
— А что случилось с тем плохим человеком, который сломал тебе нос?
— Он умер, — ответил я.
— Это хорошо, — кивнула Этельфлэд. И похвасталась: — А у меня есть жених!
— Да ну? — удивился я.
— Этельред из Мерсии, — гордо объявила она, но тут же нахмурилась, увидев промелькнувшее на моем лице отвращение.
— Да это же мой двоюродный брат, — сказал я, пытаясь скрыть свои чувства.
— Этельред — твой двоюродный брат? — спросила малышка.
— Да.
— Я должна стать его женой и жить в Мерсии. Ты бывал в Мерсии?
— Да.
— Там хорошо?
— Тебе там понравится, — ответил я, хотя сильно в этом сомневался.
Вряд ли ей понравится в Мерсии, если она выйдет замуж за этого напыщенного сопляка — моего кузена. Но не говорить же девочке правду.
— Этельред ковыряет в носу? — нахмурилась Этельфлэд.
— Вряд ли.
— А Эдуард ковыряет, — сказала она, — и потом ест козявки! Фу!
Она подалась вперед, порывисто поцеловала меня в сломанный нос и побежала к няньке.
— Хорошенькая девочка, — заметил Рагнар.
— Бедняжка загубит понапрасну свою жизнь, если станет женой моего двоюродного брата, — ответил я.
— Если этот твой братец так плох, неужели Альфред отдаст за него дочку?
Еще как отдаст. Этельред в свое время привел людей в Этандун, всего несколько человек, но этого оказалось достаточно, чтобы Альфред благоволил к нему.
— Дело в том, что Этельред станет олдерменом Мерсии после смерти своего отца, и если дочь Альфреда сделается его женой, это свяжет Мерсию и Уэссекс, — объяснил я.
— В Мерсии слишком много датчан, — покачал головой Рагнар. — Саксы никогда не будут снова там править.
— Альфред не отдал бы свою дочь за олдермена Мерсии, если бы не хотел что-нибудь заполучить взамен.
— Чтобы что-нибудь заполучить, надо быть храбрым, — возразил Рагнар. — А не просто сидеть и все подряд записывать. Но Альфред слишком осторожен, чтобы идти на риск.
— Ты и вправду считаешь, что он слишком осторожен? — слегка улыбнулся я.
— Ясное дело, — пренебрежительно бросил Рагнар. — Этот человек совершенно не способен рисковать.
— Не совсем, — сказал я и замолчал, прикидывая, стоит ли открыть другу секрет.
Заметив мои колебания, Рагнар понял, что я что-то скрываю, и требовательно воззрился на меня:
— Ну?
Я все еще колебался, но потом решил, что, если расскажу ту старую историю, вреда не будет.
— Помнишь ту зимнюю ночь, когда мы с тобой встретились в Сиппанхамме? — спросил я. — Город тогда занял Гутрум, и все вы верили, что Уэссекс падет, а мы с тобой еще пили в церкви?
— Конечно, я помню. Ну так что?
Той зимой Гутрум вторгся в Уэссекс, и казалось, что он вот-вот выиграет войну, потому что армия восточных саксов рассеялась. Некоторые таны бежали за море, многие заключили с Гутрумом мир, а Альфреду тогда пришлось прятаться на болотах Суморсэта. Однако Альфред не собирался сдаваться. Он решил переодеться в арфиста и прокрасться в Сиппанхамм — шпионить за датчанами, и настоял-таки на своем. Я тогда спас его, в ту самую ночь, когда встретил Рагнара в королевской церкви.
— А помнишь, — продолжал я, — со мной тогда был слуга, который скромно сидел в сторонке, накинув на голову капюшон? Я еще приказал этому слуге молчать?
Рагнар нахмурился, пытаясь припомнить ту зимнюю ночь, потом кивнул:
— Ну да, точно.
— Так вот, это был не слуга, — сказал я, — а Альфред.
Рагнар изумленно уставился на меня. Неужели я обманул его той далекой ночью? Разумеется, узнай он тогда правду, датчане смогли бы в ту же ночь завоевать Уэссекс.
На мгновение я пожалел, что рассказал ему обо всем. Я боялся, что Рагнар обидится на меня, но он вдруг засмеялся:
— Это был Альфред? В самом деле?
— Да, он пришел, чтобы шпионить за вами, а я пришел, чтобы его спасти.
— Неужели Альфред отважился проникнуть в лагерь Гутрума?
— Так что этот человек умеет рисковать, — заключил я, возвращаясь к нашему разговору о Мерсии.
Но Рагнар все еще думал о той далекой холодной ночи.
— Почему ты мне ничего не сказал? — поинтересовался он.
— Потому что я принес королю клятву верности.
— Мы бы сделали тебя богаче любого короля, — произнес Рагнар. — Мы бы дали тебе корабли, людей, лошадей, серебро, женщин — да все, что угодно! Ты должен был сказать мне, своему другу, правду!
— Я принес ему клятву, — повторил я — и вспомнил, как близко был в ту ночь к тому, чтобы предать Альфреда.
До чего же велико было тогда искушение! Той ночью мне было достаточно произнести всего несколько слов, чтобы навеки прекратить правление саксов в Англии. Я мог бы превратить Уэссекс в датское королевство. Я мог бы все это сделать, предав человека, который мне не слишком нравился, ради человека, которого любил, как родного брата, — и все-таки я тогда промолчал. Я дал клятву, и оковы чести сковали нас, лишив возможности выбирать.
— Wyrd bið ful aræd, — сказал я.
От судьбы не уйдешь. Она держит нас, подобно упряжи. Я считал, что навсегда покинул Уэссекс и сумел улизнуть от Альфреда, — и вот пожалуйста, я снова в его дворце.