Он вернулся в полдень, окруженный перестуком копыт и шумной суматохой, которую поднимали вокруг него слуги, монахи и священники. Два человека понесли королевскую постель обратно в его спальню, в то время как монах катил бочку, набитую документами, которые, очевидно, нужны были Альфреду во время его однодневного отсутствия. Какой-то священник торопливо нес покров от алтаря и распятие, а двое других — реликвии, сопровождавшие Альфреда во всех его путешествиях.
Потом появились королевские телохранители — во дворце и его окрестностях только они одни носили оружие. И наконец мы увидели самого Альфреда, окруженного группой что-то говоривших ему священников.
За то время, что мы не виделись, он не изменился: все такой же тощий, бледный, ученый. Ему что-то горячо втолковывал какой-то священник, и Альфред согласно кивал, слушая его. Король был одет просто, черный плащ делал его похожим на клирика. Вместо королевского обруча на голове лишь шерстяная шапка. Он вел за руки Эдуарда и Этельфлэд, которая, как я заметил, снова держала деревянную лошадку брата. Малышка больше скакала на одной ножке, чем шла, поэтому то и дело оттаскивала отца от священника, но Альфред не возражал, ибо страстно любил своих детей.
Потом Этельфлэд потянула его в сторону уже нарочно, пытаясь затащить на траву, туда, где мы с Рагнаром встали, чтобы приветствовать короля. Альфред поддался дочери, позволив ей подвести себя к нам.
Мы с Рагнаром опустились на колени. Я молчал и не поднимал головы.
— Утреду сломали нос, — сообщила Этельфлэд отцу, — и плохой человек, который это сделал, теперь мертв.
Рука короля запрокинула мою голову, и я уставился в бледное узкое лицо с умными глазами. Король заметно осунулся, небось страдал от очередного приступа острых болей в животе, которые превращали его жизнь в вечную муку. Альфред разглядывал меня со своим обычным суровым видом, но потом ухитрился выжать из себя подобие улыбки.
— Не думал, что когда-нибудь снова увижу тебя, господин Утред.
— Я перед тобой в долгу, мой господин, — смиренно произнес я. — И благодарю тебя.
— Встаньте, — велел Альфред, и мы с Рагнаром встали.
— Я скоро освобожу тебя, господин Рагнар, — сказал король, взглянув на датчанина.
— Спасибо, мой господин.
— Но через неделю здесь будет праздник. Мы возблагодарим Господа за то, что закончили строительство нашей новой церкви, а также официально отпразднуем обручение этой юной леди с господином Этельредом. Я соберу витан и попрошу вас обоих остаться до тех пор, пока прения не подойдут к концу.
— Да, мой господин, — сказал я.
По правде говоря, я хотел лишь одного: поскорее отправиться в Нортумбрию, но я был обязан Альфреду своим освобождением и вполне мог подождать неделю-другую.
— А теперь, — продолжал король, — мне нужно сделать кое-какие дела… — Он замолчал, словно испугавшись, что сболтнул лишнее. — Дела, — туманно продолжил он, — в которых вы двое можете оказаться мне полезными.
— Да, мой господин, — повторил я.
Альфред кивнул и пошел прочь.
Ну, теперь нам оставалось только ждать. Город в преддверии праздника был полон народа. То было время встреч. Все те, кто возглавлял армию Альфреда при Этандуне, были сейчас здесь, и эти люди с радостью меня приветствовали. Виглаф из Суморсэта, Харальд из Дефнаскира, Осрик из Вилтунскира и Арнульф из Суз Сеакса — все они явились в Винтанкестер. Теперь они стали могущественными людьми, великими владыками — те, кто стоял рядом с королем в ту пору, когда он, казалось, был обречен.
С другой стороны, Альфред не наказал тех, кто бежал из Уэссекса. Вилфрит все еще был олдерменом Хамптонскира, хотя в свое время и уплыл во Франкию, чтобы спастись от нападения Гутрума. Альфред обращался с Вилфритом с преувеличенной вежливостью, однако между теми, кто остался, чтобы сражаться, и теми, кто трусливо бежал, все еще пролегал невидимый рубеж.
Город заполонили и артисты. Тут были, как всегда, жонглеры и мастера ходить на ходулях, рассказчики историй и музыканты, но самым большим успехом пользовался мрачный мерсиец по имени Оффа, который странствовал со стаей дрессированных собак. Это были всего лишь терьеры, которых обычно используют для истребления крыс, но Оффа обучил их танцевать, ходить на задних лапах и прыгать через кольцо. Одна из собак даже каталась верхом на пони, держа поводья в зубах, а остальные псы обходили толпу с маленькими кожаными ведерками, собирая со зрителей деньги.
Оффу даже пригласили во дворец. Меня это удивило, потому что Альфред не любил легкомысленных развлечений. Вообще-то король предпочитал богословские диспуты, но сейчас велел, чтобы псов привели во дворец. Я решил, что таким образом он хочет развлечь своих детей.
Мы с Рагнаром тоже явились на это представление, и там я встретил отца Беокку.
Бедный Беокка. Он прослезился от радости, увидев, что я жив. Его волосы, некогда рыжие, теперь сильно поседели. Священнику перевалило за сорок, он был уже стариком; на его косящем глазу появилось бельмо. Бедняга с детства хромал, а его левая рука болталась, как плеть. Окружающие вечно насмехались над его увечьями, хотя никогда не рисковали издеваться в моем присутствии. Беокка знал меня всю жизнь, потому что в свое время был священником моего отца и моим первым учителем. Он искренне любил меня, хотя частенько и не понимал, но при этом неизменно оставался моим другом. Беокка был хорошим священником и умным человеком. Альфред сделал его одним из своих капелланов, и он был счастлив оказаться на королевской службе.
Теперь Беокка, словно в бреду, глядел на меня сияющими глазами сквозь пелену слез.
— Ты жив, Утред! — сказал он, неуклюже обнимая меня.
— Меня трудно доконать, святой отец.
— Да, так и есть, так и есть, — повторял он, — хотя в детстве ты был чрезвычайно слабым ребенком.
— Я?!
— «Из заморышей заморыш» — так всегда говорил твой отец. И только потом ты начал расти.
— И уже не остановился, так?
— Ну до чего же умно придумано! — сказал Беокка, глядя, как два пса ходят на задних ногах. — Мне очень нравятся собаки, — продолжал он. — А ты должен обязательно поговорить с Оффой.
— Зачем?
Я посмотрел на мерсийца, который, щелкая пальцами и свистя, подавал команды собакам.
— Этим летом он был в Беббанбурге, — пояснил Беокка. — И сказал, что твой дядя перестроил главный зал. Теперь он стал больше. А Гита умерла. Бедняжка Гита! — Беокка перекрестился. — Она была хорошей женщиной.
Гита была моей мачехой. После того как отец погиб при Эофервике, она вышла замуж за моего дядю, став, таким образом, соучастницей узурпации Беббанбурга. Я никак не отреагировал на известие о ее смерти, но после представления, когда Оффа и две его помощницы уложили кольца и взяли собак на поводки, нашел мерсийца и заявил, что должен с ним поговорить.
Оффа был странным человеком. Высоким, как я, мрачным, проницательным, и что самое удивительное — христианским священником. Так что на самом деле к нему следовало бы обращаться «отец Оффа».
— Но мне наскучила церковь, — сказал он, когда мы сидели в «Двух журавлях» и я угощал его элем, — и наскучила моя жена. Ох, до чего же она мне надоела!
— Поэтому ты ушел?
— Я ушел, танцуя, — ответил Оффа. — Ушел вприпрыжку. Я бы улетел, если бы Господь дал мне крылья.
С тех пор он вот уже двенадцать лет путешествовал, странствуя по британским землям саксов и датчан. И везде его встречали приветливо, потому что он приносил с собой смех, хотя сейчас, честно говоря, произвел на меня впечатление довольно мрачного человека.
Беокка оказался прав. Оффа и впрямь побывал в Нортумбрии, да и глаза имел чрезвычайно зоркие. Теперь я понял, что Альфред пригласил его во дворец вовсе не затем, чтобы посмотреть на собак. Оффа явно был одним из его шпионов, приносившим ко двору короля восточных саксов новости, собранные по всей Британии.
— А теперь расскажи, что происходит в Нортумбрии, — попросил я.
Оффа скорчил гримасу и уставился на потолочные балки.
Посетители «Двух журавлей» развлекались тем, что ставили на балке зарубку всякий раз, как снимали одну из шлюх таверны, и, похоже, сейчас Оффа вознамерился сосчитать эти зарубки. На такие подсчеты могла уйти целая вечность. Потом он хмуро посмотрел на меня и сказал:
— Новости, мой господин, — это товар вроде эля, шкур или услуг шлюх. Они покупаются и продаются.
Он подождал, пока я выложу на стол монету. А потом долго смотрел на эту монету и отчаянно зевал. Пришлось достать еще один шиллинг.
— С чего ты хочешь, чтобы я начал свой рассказ? — спросил он.
— Расскажи, что творится на Севере.
В Шотландии все тихо, поведал мне Оффа. У короля Аэда образовался свищ, и это поубавило ему воинственности. Хотя, конечно, скотты продолжают вовсю угонять скот из Нортумбрии, где мой дядя, узурпатор Эльфрик, теперь называет себя не иначе как повелителем Берниции.
В Шотландии все тихо, поведал мне Оффа. У короля Аэда образовался свищ, и это поубавило ему воинственности. Хотя, конечно, скотты продолжают вовсю угонять скот из Нортумбрии, где мой дядя, узурпатор Эльфрик, теперь называет себя не иначе как повелителем Берниции.
— Он хочет быть королем Берниции? — спросил я.
— Он хочет, чтобы его оставили в покое, — ответил Оффа. — Сам Эльфрик никого не трогает, копит деньги, признал Гутреда королем и все время держит наготове свои мечи. Твой дядя не дурак. Он приветствовал датских переселенцев, потому что те предложили ему защиту против скоттов, но при этом Эльфрик не разрешает войти в Беббанбург ни одному датчанину, которому он не доверяет. Он все время печется о безопасности крепости.
— Но он хочет быть королем? — настойчиво продолжал расспрашивать я.
— Если даже и хочет, — ядовито отозвался Оффа, — то предпочитает благоразумно помалкивать, чтобы не гневить Бога.
— А его сын жив?
— Теперь у него два сына, оба юные, а вот жена умерла.
— Я слышал об этом.
— Его старшему сыну понравились мои собаки, и он просил, чтобы отец их купил. Но я отказался продать.
Помимо этого я немного узнал от Оффы о Беббанбурге — только то, что там расширили главный зал и — еще более зловещая новость — перестроили также внешнюю стену и нижние ворота, сделав их выше и сильнее.
Я спросил, бывал ли он со своими собаками в Дунхолме. Оффа удивленно посмотрел на меня и перекрестился.
— Ни один человек не входит в Дунхолм по доброй воле, — ответил он. — Твой дядя дал мне эскорт, чтобы проводить меня через земли Кьяртана, чему я весьма рад.
— Похоже, Кьяртан процветает? — горько вопросил я.
— Он разрастается, как вечнозеленый лавр, — сказал Оффа и, видя мое недоумение, пояснил: — Он процветает, вовсю грабит, насилует и убивает, а Дунхолм служит ему надежным укрытием. Но влияние Кьяртана шире, много шире. У него есть деньги, и на них он покупает себе друзей. Если какой-то датчанин жалуется на Гутреда, можешь быть уверен: этот датчанин берет деньги у Кьяртана.
— Я думал, Кьяртан обязался выплачивать Гутреду дань?
— Он платил ее всего один год. А потом доброму королю Гутреду пришлось обходиться без нее.
— Доброму королю Гутреду?
— Так его называют в Эофервике, — сказал Оффа, — но называют только христиане. Датчане же считают его легковерным дураком.
— Из-за того, что он христианин?
— А христианин ли он? — спросил самого себя Оффа. — Да, Гутред во всеуслышание заявляет, что христианин, и ходит в церковь, но я подозреваю, что он все еще наполовину верит в старых богов. Но он не нравится датчанам не только поэтому. Он пытается взимать с датчан налог на церковь. Эту затею не назовешь умной.
— И сколько же еще осталось править доброму королю Гутреду? — заинтересовался я.
— За пророчества я беру дороже, — ответил Оффа. — Так уж повелось, что все бесполезное стоит дороже.
Я не спешил открывать кошелек.
— А как насчет Ивара? — спросил я.
— В смысле?
— Он все еще признает Гутреда королем?
— Пока что — да, — осторожно произнес Оффа, — но ярл Ивар снова стал самым могущественным человеком в Нортумбрии. Он взял деньги у Кьяртана и, как я слышал, набрал на них себе воинов.
— Зачем?
— А ты сам как думаешь? — саркастически спросил Оффа.
— Чтобы посадить на трон своего человека?
— Вполне возможно, хотя у Гутреда тоже есть своя армия.
— Армия саксов?
— Армия христиан. По большей части — саксов.
— Похоже, надвигается гражданская война?
— В Нортумбрии, — отозвался Оффа, — всегда надвигается гражданская война.
— И Ивар победит, — сказал я, — потому что он безжалостен.
— Он стал более осторожным, — заметил Оффа. — Аэд преподал ему хороший урок три года тому назад. Но через некоторое время Ивар обязательно нападет. Когда будет уверен, что сможет победить.
— Ну, в таком случае Гутред должен убить Ивара и Кьяртана.
— Что должны делать короли, это превыше моего скромного разумения. Я учу собак танцевать, а не людей — править. Ты желаешь знать новости о Мерсии, мой господин?
— Я желаю знать новости о сестре Гутреда.
Оффа слегка улыбнулся.
— О Гизеле? Она теперь монахиня.
Я был потрясен.
— Как монахиня? Неужели Гизела стала христианкой?
— Сомневаюсь, что она христианка, — ответил Оффа, — но, по крайней мере, отправившись в монастырь, она обрела защиту.
— Защиту от кого?
— От Кьяртана. Он хотел выдать Гизелу замуж за своего сына.
Эта новость донельзя меня удивила.
— Но ведь Кьяртан ненавидит Гутреда, — сказал я.
— И тем не менее решил, что сестра Гутреда будет подходящей партией для его одноглазого сына. Подозреваю, что он спит и видит Свена королем Эофервика, а женитьба на сестре Гутреда помогла бы осуществлению этих честолюбивых мечтаний. Как бы то ни было, Кьяртан послал людей в Эофервик и предложил Гутреду деньги и мир. Он вдобавок пообещал, что перестанет калечить христиан, если получит согласие на брак. Думаю, для Гутреда то было немалым искушением.
— Как он мог?!
— Отчаявшимся людям нужны союзники. Кто знает, может, день-другой Гутред мечтал вбить клин между Иваром и Кьяртаном. Так или иначе, он очень нуждался в деньгах. Да и к тому же у Гутреда есть один существенный недостаток: он всегда верит в лучшее в других людях. Его сестра, не столь обремененная филантропическими идеями, отнюдь не была в восторге от такого жениха. И сбежала в монастырь.
— Когда это произошло?
— В прошлом году. Кьяртан посчитал ее отказ выйти за его сына очередным оскорблением и угрожал отдать Гизелу своим людям, чтобы те ею вволю попользовались.
— Она все еще в монастыре?
— Была, когда я покинул Эофервик. Там ей брак не угрожает, верно? Может, Гизела вообще не любит мужчин. Множество монахинь их терпеть не могут. Но я сомневаюсь, что Гутред оставит там сестру надолго. Ее цена в качестве коровы мира слишком велика.
— Он все-таки хочет выдать Гизелу за сына Кьяртана? — спросил я как можно небрежнее.
— Этого не будет, — ответил Оффа и налил себе еще эля. — Отец Хротверд — знаешь такого?
— Отвратительный человек, — поморщился я, вспомнив, как Хротверд поднял в Эофервике толпу на убийство датчан.
— Да уж, чрезвычайно мерзкий тип, — согласился Оффа с редким энтузиазмом. — Именно он придумал обложить датчан церковным налогом. Он предложил также, чтобы сестра Гутреда стала женой твоего дяди, после того как тот овдовел, и это предложение, видимо, понравилось королю. Эльфрику так и так нужна жена, а если он пожелает послать своих копейщиков на Север, это необычайно укрепит власть Гутреда.
— И оставит Беббанбург без защиты, — сказал я.
— Шестьдесят человек смогут удерживать Беббанбург до Судного дня, — отмахнулся Оффа. — Гутреду же нужна армия побольше, и две сотни человек из Беббанбурга станут для него божьим даром. Уж определенно они будут стоить его сестры. Но в то же время не забывай: Ивар сделает все, чтобы помешать этому браку. Он не хочет, чтобы саксы Северной Нортумбрии объединились с христианами Эофервика. Поэтому, мой господин, — Оффа отодвинул свою скамью от стола, словно предлагая завершить на том пространный рассказ, — в Британии царит мир, повсюду, кроме Нортумбрии, где у Гутреда возникли неприятности.
— А в Мерсии нет неприятностей? — спросил я.
— Ничего из ряда вон выходящего, — покачал головой Оффа.
— А в Восточной Англии?
Оффа помолчал; потом, поколебавшись, сказал:
— Там тоже все спокойно.
Но я знал: он молчал неспроста — хитрец бросил мне наживку и теперь выжидал, невинно глядя на собеседника.
Я со вздохом вынул из кошелька еще один шиллинг и положил на стол. Он позвенел монетой, чтобы убедиться, что серебро хорошее.
— Король Этельстан, — сказал Оффа, — бывший Гутрум, ведет переговоры с Альфредом. Альфред и не подозревает, что мне об этом известно. Они собираются поделить Англию.
— Поделить Англию? — переспросил я. — Но как можно делить то, что тебе не принадлежит!
— Датчанам отдадут Нортумбрию, Восточную Англию и северо-восток Мерсии. Уэссексу же отойдет юго-западная часть Мерсии.
Я изумленно уставился на Оффу.
— Но Альфред никогда не согласится на такое!
— Еще как согласится.
— Ему нужна вся Англия, — запротестовал я.
— Он хочет, чтобы Уэссексу ничто не угрожало, — ответил Оффа, крутанув монету на столе.
— И поэтому согласится пожертвовать половиной Англии? — недоверчиво спросил я.
— Попробуй взглянуть на это иначе, мой господин: в Уэссексе не будет датчан, а в тех землях, где будут править датчане, живет много саксов. Если датчане согласятся не нападать на Альфреда, тот будет чувствовать себя в безопасности. Но вот смогут ли чувствовать себя в безопасности датчане? Даже если Альфред поклянется их не трогать, на их землях все равно будут жить тысячи саксов, и эти саксы могут подняться против датчан в любую минуту… Особенно если их будут поощрять из Уэссекса. Король Этельстан заключит с Альфредом договор, который не будет стоить и пергамента, на котором его нацарапают, — улыбнулся Оффа.