Мой образ жизни не способствовал накоплению лишнего жира, да и за время конного путешествия я порядком исхудал и потому не слишком выделялся из толпы. А вот с одеждой мне не повезло. Даже пропыленная, потертая и выцветшая на солнце, она, на зависть местным голодранцам, оставалась добротной и крепкой. Вдобавок ночное купание смыло с нее почти всю грязь – камуфляж, какой помог бы мне влиться в «ведерное» общество, не привлекая к себе внимания.
На каждом лестничном пролете стояли по два охранника, и спуск во двор проходил спокойно, как и утренняя поверка. Я по-прежнему держался позади всех, но теперь на меня озирались чаще. И во взглядах этих читалось уже не простое любопытство. За несколько часов в камере я смирился с тем, что вот-вот огребу по полной программе, и неотвратимость этого в какой-то степени даже придала мне уверенности. Драться врукопашную я не любил и не умел, но порой, когда меня загоняли в угол, отмахивался кулаками до последнего. Буду отмахиваться и сегодня, поскольку мирного решения моей проблемы не существует.
Вернее, такой способ есть, но проблему он не решит, а лишь усугубит. Не надо далеко ходить за примером. Вот они – обитатели Ведра, пытавшиеся оградить себя от зла, покорно снося унижения. Если таких, как Бубнила, я называл не людьми, а зверьми, то эту категорию заключенных следовало, наверное, отнести к падальщикам. Тощие, как смерть, трясущиеся, согбенные и вконец запаршивевшие, они почти утратили нормальный облик, а кое-кто, не исключено, забыл и человеческий язык. «Зверье» пинками и руганью прогоняло их со своего пути, прочие старались не приближаться к ним без надобности. Они же, поскуливая и вжимая головы в плечи, были готовы снять с себя последние лохмотья и отдать последнюю горсточку риса, лишь бы их оставили в покое… Впрочем, каждый сам выбирает для себя тактику выживания в зверинце. Чтобы с волками жить, совсем необязательно по-волчьи выть. Кое-кто полагает, что будет достаточно просто пресмыкаться перед ними, поджав хвост и безропотно снося укусы.
Голод пока не мучил меня, поскольку я плотно отужинал у дона Балтазара. Поэтому я решил пропустить завтрак и понаблюдать со стороны за тем, как вообще проходит здешняя кормежка и какие порядки царят во дворе. Отойдя в сторонку, я прислонился к стене неподалеку от выхода и, стараясь не смотреть в глаза заключенным, взялся потихоньку оценивать обстановку.
Узники четвертого этажа были выведены во двор последними, и к нашему появлению здесь собралась уже вся тюрьма. За исключением узников верхнего яруса, которых, видимо, кормили в камерах, а выводили на прогулку после того, как в Ведре звонили отбой. Народу было много, и почти все столпились сейчас у стойки раздачи пищи. Чтобы не получился бардак, заключенные пропускались к раздаче через специальный турникет строго по одному. Затем получали пайку, отмечались в специальном реестре и отходили от стола, бережно неся пищу в обеих руках. А иначе просто не получилось бы, потому что посуду здесь не выдавали. Ее заменяли капустные листья, в которые и накладывалась скудная арестантская еда: размоченная в воде пригоршня крупы и катыш хлебной пасты величиной с куриное яйцо. Поглощалось все это при помощи рук, а запивалось водой из фонтана, что весело журчал посередине двора и хоть немного, но окультуривал это мрачное место.
Сам процесс поедания пищи тоже являл собой унизительное зрелище. Достоинство при этом сохраняли лишь вожаки «зверья» и их приближенные. Рассевшись на бортике фонтана, они могли позволить себе есть неторопливо, по кусочку, попутно обсуждая новости или текущие дела. Для прочих заключенных завтрак превратился в натуральное спортивное состязание. Отойдя от раздачи, они сразу же ссыпали себе в рот крупу, проталкивали ее дальше хлебным катышем и запихивали поверх этого, словно пыж, капустный лист. И только потом плелись к фонтану, усиленно работая челюстями и закрывая переполненный рот ладонью, дабы оттуда не выпадали излишки пищи.
Причина этой вредной для пищеварения спешки была проста. Сожрав свои порции, околачивающиеся у фонтана «звери» часто желали добавки. И отнимали еду у более слабых узников, что подворачивались им под руку. Грабители делали бы это прямо у раздачи, если бы не тюремщики. Они не допускали беспорядков в этой части двора и охаживали дубинками возмутителей спокойствия, вторгавшихся на ту территорию. И каждый, кто не был уверен, что он сбережет свою пайку, старался запихать ее в рот, не отходя от раздачи. По тому, насколько быстро и ловко у заключенного это получалось, можно было судить, кто он: малоопытный новичок, бывалый сиделец или считающий дни до выхода на свободу ветеран.
Существовала еще одна категория узников, которая не торопилась глотать пищу сразу у раздачи. Это были те самые «падальщики», в число которых я дал себе зарок не попасть. Понурив голову, они несли еду к фонтану и протягивали ее «зверям». А те уже решали, брать подношение или сжалиться над дарителем и позволить ему съесть собственную пайку самому. И если последние еще не перемерли с голоду, надо думать, что как минимум дважды в день они все-таки питались.
Все, кто намеревался познакомиться со мной, судя по всему, отложили это на после завтрака – какой интерес глумиться над новичком на пустой желудок? Это дало мне время осмотреться и обнаружить нечто такое, что окрылило меня внезапной идеей. Внутри у меня все затрепетало, и я понял: если забрезжившая передо мной надежда рухнет, мое сердце просто разорвется от отчаяния.
Во двор выходили три двери: та, что вела на лестницу и этажи с камерами; дверь для тюремщиков, откуда они также выносили пищу; и еще одна дверь, ведущая в незнакомую мне пока часть первого яруса. Возле последней и расположились на земле кружком девять узников. Они держались особняком и ели из мисок. Причем ели не ту пищу, какой давилось на пути к фонтану большинство прочих сидельцев. Эта компания в открытую, с натуральным бесстыдством, откусывала по очереди от переходящей из рук в руки вяленой свиной ляжки. В центре круга отщепенцев лежали также лепешки хлебной пасты и целая головка сыра, а в мисках было налито молоко. Я понял это, когда увидел, как стекает оно по усам и бородам этих людей, которые никуда не спешили и вели себя подчеркнуто невозмутимо. Так, словно находились не в тюрьме, на виду у сотен голодных глаз, а сидели на свободе в каком-нибудь трактире, разве что без вина.
Я не мог пока в полной мере ощутить, что чувствовали прочие заключенные, глядя на пирующую компанию. Однако знал, почему они не набрасываются на наглецов, которые будто нарочно дразнили оголодавших собратьев по неволе.
Северяне! Девять краснокожих крепышей-коротышей, соотечественников Убби Сандаварга, которым также не повезло угодить в рабство к южанам. Но по неведомой мне причине эти головорезы питались в тюрьме так, будто были тут не пленниками, а гостями!
Нет сомнений в том, что гордые северяне не стали бы заниматься рабским трудом. Еще не изобретены пытки и казни, под угрозой которых тот же Убби взял бы лопату и пошел рыть землю бок о бок с другими рабами Юга. Тогда почему эти парни до сих пор живы и вдобавок сидят на особой, привилегированной диете?
Этому есть только одно объяснение. Обитающие в Ведре северяне – не обычные узники. Они – гладиаторы, чьи бои, по слухам, любит периодически устраивать Владычица. Вот почему их в прямом смысле слова кормят на убой и держат отдельно от остальных узников.
Ну а то, что краснокожие вояки пируют на глазах голодной толпы, тоже забава в их духе. Напротив, было бы гораздо удивительнее, если бы они грызли окорок втихаря, прячась в камерах от презренных беглых рабов! Да будь здесь не девять северян, а всего один, даже он не побоялся бы съесть свой гладиаторский паек на тюремном дворе.
Непонятно, правда, почему тюремщики позволяют гладиаторам провоцировать голодный бунт, но, видимо, есть и на то своя причина. Возможно, охрана не прочь сократить в Ведре количество заключенных, и ей нужен только предлог, чтобы учинить бойню. Тем более что большинство жертв этой «чистки» запишут на свой счет сами провокаторы, чем снимут с тюремщиков часть вины за якобы допущенную халатность. А может, это тоже был воспитательный прием: постоянно напоминать строптивым рабам, как выглядит и пахнет настоящая вкусная пища. И чтобы они смотрели на нее – близкую и одновременно недосягаемую, – пускали слюнки и острее осознавали, какого счастья лишились, дерзнув на побег.
Так оно на самом деле или нет, мне было наплевать. Моя политика, в отличие от политики охраны, была не такой замысловатой. Я понятия не имел, кто эти крутые парни и как долго они здесь находятся. Но если я хотел избежать побоев и унижения, то не мог не подойти к ним и сообщить, что являюсь другом их знаменитого соотечественника.
Задача эта казалась простой лишь на первый взгляд. На самом деле она была еще рискованнее, чем знакомство со «зверьем». Краснокожие головорезы и на свободе не слишком приятные в общении типы, особенно если вы с ними не знакомы. Как изменилась их психика в неволе, я мог лишь догадываться, но явно не в лучшую сторону. Дразня толпу, они пребывают начеку и готовы вмиг пришибить любого, кто, утратив от голода рассудок, ринется отбирать у них пищу. Неспроста ведь между кружком гладиаторов и прочими сидельцами образовалось пустое пространство, на которое не заходят даже «звериные» вожаки.
Что будет, когда я переступлю эту запретную черту? Успею ли сказать хоть слово в свое оправдание, прежде чем северяне оторвут мне голову?.. Не узнаю, пока не проверю. А проверив, могу очень не обрадоваться тому, что узнаю. Одно известно наверняка: изгаляться надо мной крепыши-коротыши не будут. Их принципы не позволяют им пытать и унижать людей без особой необходимости. Любой северянин, проявляющий садистские наклонности, позорит не только себя, но и весь свой клан, а также память достославных предков.
Почти все «звери» расправились со своими завтраками и теперь, желая добавки, выискивали себе жертв среди отходящих от раздачи заключенных. Более благоприятного момента, чтобы пересечь двор по противоположному краю, не сыскать. Я опустил взгляд и начал понемногу двигаться в нужном направлении, попутно решая, как лучше всего подкатить к пирующей братии. А также мысленно моля богиню Авось, чтобы в этой компании случайно не оказалось врагов Сандаварга. Северяне не любят выносить сор из избы, распространяясь о своих междоусобицах, и Убби не рассказывал мне, с какими кланами он в ссоре. Возможно, что таковых и не было. Но, зная его свирепый нрав, я не стал бы утверждать это с полной уверенностью.
Я добрался до середины двора, и ничто вроде бы не предвещало беды – по крайней мере, в ближайшие несколько минут. Однако жизнь в очередной раз проучила меня, дав понять, что в Ведре нельзя расслабляться даже на мгновение.
Я уже откашливался, прочищая горло, чтобы окликнуть гладиаторов, и в этот момент кто-то со всей мочи заехал мне между лопаток. Случилось это совершенно внезапно и, главное, без предваряющих нападение угроз и брани! От удара я прикусил язык и не успел опомниться, как грохнулся ниц, на утоптанную не одним поколением узников землю. А коварный ублюдок запрыгнул мне на спину, вцепился в ворот и принялся стаскивать с меня куртку. Сразу же за этим второй грабитель начал выкручивать мне правую стопу, пытаясь завладеть моим ботинком.
Видимо, не надеясь на свой кулак, нападавший сбил меня наземь пинком в прыжке. Но поскольку удар пришелся не по голове, я не потерял сознание и, едва сообразив, что к чему, взялся изо всех сил отбиваться.
Этот «зверь» был или не слишком опытен, или слишком жаден. Вместо того чтобы первым делом оглушить жертву, он сразу позарился на ее одежду, за что и поплатился. Приподнявшись на одной руке, другой я зачерпнул пригоршню пыли и метнул ее вверх. Враг инстинктивно отшатнулся и закрыл лицо ладонью. Это позволило мне перекатиться набок и спихнуть с себя ошеломленного грабителя. А потом вырвать ступню из хватки охотника за обувью и лягнуть его в коленную чашечку.
Я мог бы счесть себя победителем, если бы на этом все и закончилось. Увы, но наша скоротечная схватка лишь раззадорила прочих «зверей», у каждого из которых, похоже, имелись на меня виды. И каждый из них не намеревался дарить соперникам причитающуюся ему долю добычи.
Отбившись от первых противников, я вскочил с земли и уже не пошел, а метнулся к северянам во весь дух. Но пробежал лишь считаные шаги, после чего снова был сбит наземь прыгнувшим мне под ноги негодяем. Успев перевернуться в падении лицом вверх, я брякнулся на лопатки и с ужасом увидел, как на меня наваливаются сразу пять или шесть человек. И еще неизвестно сколько, забыв про завтрак, спешат сюда от фонтана. Эта орава уже вопила и бранилась, поддерживаемая криками зрителей. Обижаться на последних было глупо. Все-таки жизнь в Ведре – скука смертная. Тут уж волей-неволей обрадуешься любому развлечению, даже такому, как избиение и грабеж собрата-сидельца. Как говорится, ничего личного – такова традиция.
Дежурящая у раздачи охрана с интересом наблюдала за происходящим, но пресекать дебош, кажется, не помышляла. Хорошие порядки, ничего не скажешь! Впрочем, на ее помощь я и не рассчитывал. Представляй я для Владычицы какой-либо интерес, меня закрыли бы в камере-одиночке на одном этаже с доном Балтазаром. Ну а поскольку этого не случилось, стало быть, и беглые рабы, и пособники табуитов были для королевы Юга равноценны.
Первое время мне удавалось отбрыкиваться от нападающих. Что, разумеется, им не понравилось, особенно после того, как я изловчился засветить кому-то ботинком в пах. Возжелавшим мои шмотки «зверям» пришлось сначала попотеть, сбивая с меня спесь. Иными словами, я вынудил их заняться физической работой, что при здешнем скудном питании было не самым популярным способом времяпрепровождения.
Сначала меня охаживали ногами, затем – кулаками. Дубасили крепко, но аккуратно – очевидно, боялись порвать надетые на мне вещи. Отмахиваться от врагов стало хлопотно и неэффективно, и я решил вместо этого поберечь голову и, если повезет, прочие части тела. Без куртки и ботинок прожить в Ведре худо-бедно можно. А вот с сотрясенными мозгами, отбитыми почками и сломанными конечностями это будет уже не жизнь, а растянутая во времени агония.
Обхватив голову руками и извиваясь в пыли будто червь, я всячески старался избежать сильных и прицельных ударов. Но противников было слишком много, и тумаки сыпались на меня с частотой барабанной дроби, поэтому проку от моего ерзанья было чуть.
Казалось, этот ад будет длиться вечно. Но вскоре ударная прелюдия стихла, и «зверье» переключилось на более приятное занятие – отъем и присвоение чужой собственности. И делалось это самым варварским из всех видов грабежа: кто первый взял, тот и хозяин.
Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет… Не помню, где я впервые услышал эту присказку, но сейчас ее мудрость вновь подтвердилась.
Проще всего я расстался с обувью. Гнилые тряпочки, заменявшие мне шнурки, лопнули, и оба ботинка чуть ли не одновременно соскочили со ступней. Вот только достались ли они одному владельцу? Кажется, нет, потому что там сразу же возникла яростная перепалка. А пока неподелившие трофеи «звери» лаялись, кто-то стянул с меня носки – толстые, крепкие, связанные из верблюжьей шерсти. Правда, не слишком новые, зато стиранные не далее как вчера, отчего их ценность в этом вшивом гадючнике повышалась вдвое, а то и втрое.
Прочим желающим взглянуть на голого шкипера Проныру удача так легко в руки уже не далась. Мерзавец, позарившийся на штаны, столкнулся с непредвиденной трудностью: они не снимались. А все потому, что оседлавший меня охотник за курткой придавил своим задом пояс моих штанов. И сколько первый ни дергал за брючины, второй никак не давал ему завладеть обновкой. Он вообще не обращал на это внимания, поскольку у него возникла своя проблема. Я упал на спину, что не позволяло снять с меня и верхнюю одежду. Ситуацию можно было исправить, перевернув меня на живот. Но это уже пытались сделать двое других претендентов на куртку. Они же пока не добрались до нее лишь потому, что им мешал сидящий на мне человек. И это, не считая еще нескольких «зверей», что готовились попросту вырвать лакомый кусок из пасти победителя. Причем, если придется – вместе с зубами.
За считаные секунды все настолько перепуталось и усложнилось, что разрубить этот гордиев узел мог только мордобой. И он не заставил себя ждать. Утратившие терпение неудачники набросились на счастливчиков, которые отчаянно упирались. И протестовали против такого произвола с помощью брани, угроз и ответных зуботычин.
В какой-то миг, когда одни «звери» оттеснили других, но сами еще не заняли их место, я вдруг ощутил, что могу свободно двигаться. И немедля воспользовался моментом, рванув прочь из этого бедлама. И откуда только силы взялись, учитывая, сколько боли я претерпел? Перевернувшись и встав на четвереньки, я выполз на чистое пространство, затем вновь вскочил на ноги и с фанатичным упрямством бросился к северянам.
Бушующие во дворе страсти их почти не волновали. Они по-прежнему сидели кружком, и весь их интерес к потасовке выражался лишь в презрительных взглядах, бросаемых ими на нас. Северяне осуждали эту собачью грызню. Но и встревать в нее не намеревались, считая это ниже своего достоинства. Привычная картина: мелочная разборка между южанами, к которым краснокожие относили вообще всех некраснокожих, а не только подданных Владычицы Льдов.
Рассудок мой помутился, и здравомыслие оставило меня. Заготовленное мной для соотечественников Сандаварга приветствие напрочь вылетело из головы. А вместо него вдруг вспомнилось кое-что другое. Вспомнилось и тут же сорвалось с языка:
– Хэйл, Эйнар, Бьорн и Родериг! Хэйл, Убби Сандаварг! Стой, где стоишь! Мое слово!
Когда до меня дошло, что именно я ору, было уже поздно. Боевой клич Сандаварга уже разнесся по двору и достиг ушей всех, кто расслышал его в шуме и гаме. Конечно, моя глотка была не чета громогласной глотке Убби. Будь он сейчас здесь, то даже не обиделся бы, а от души посмеялся бы надо мной (хотя потом наверняка пригрозил бы, чтобы я больше так грубо не шутил). Вот только Убби находился в эту минуту за тысячи километров отсюда. А вместо него на меня таращились девять совершенно незнакомых мне северян, для которых мой выкрик явился полной неожиданностью. Такой, что они даже отставили в сторону недопитые миски с молоком и отложили недоеденный окорок.