— Поздравляю, — ехидно откликнулась Марина, — она спит и видит стелить нам постель. А также сообщить об этом твоей маме.
— Да нет, — отмахнулся Антон, — ничего она не спит и не видит. И маме ничего она не может сообщить, с мамой они уже четыре года не разговаривают. Но она за городом живет. А на выходные иногда уезжает в город, к моему дядьке, сыну своему. Я ей позвоню, если она на эти выходные собирается уехать — мы можем на ночь поехать к ней. Только надо ей сообщить, что я там буду, а то она потом обнаружит, что ей сдвинули какую-нибудь чашку, и поднимет дикий хай. А так-то можно. У меня ключ есть.
— Но если она с твоей мамой не разговаривает, откуда у тебя ключ? — удивилась Марина.
— А, это длинная семейная сага, — отмахнулся Антон, набирая номер, — мама ей чего-то не дала, а бабушка смертельно обиделась, у неё тяжелый характер. Но меня она любит. Я на покойного деда похож.
* * *Ада Валерьяновна с Ириной Александровной сидели в креслах возле журнального столика, пили из маленьких рюмочек вишневый ликер и обсуждали знакомых. Услышав звонок телефона, Ада Валерьяновна с сожалением отставила рюмку и грузно встала.
— Алло? Алло? Антошенька, радость моя, какое счастье! Я уже думала, это опять кто-то из моих вечных ненужных знакомых. А это ты. Какой хороший мальчик, я соскучилась, ты сто лет бабушке не звонил, обалдуй ты после этого, а не хороший мальчик, как у тебя дела, мой маленький?
— Да ничего, баб Ад, — семейной скороговоркой зачастил Антон, — учусь, чего у меня. Взрослею. Ты знаешь, в наше время это быстро.
— Знаю, милый, знаю, — вздохнула Ада Валерьяновна, — это во все времена быстро.
— А ты поживаешь, баб Ад? Какие новости?
— Ничего, Антош, ничего. Как я поживаю. Какие у меня новости. Жива — вот и все мои новости. Хожу.
— Ходишь, баб Ад, это хорошо. Это гораздо лучше, чем не ходить.
— Это точно, хороший мой. Я тебе больше скажу — я не только хожу, я даже езжу. Вот сегодня как раз в город собралась.
— Молодец, баб Ад, — от души одобрил Антон, — к дяде Валере, да?
— Естественно, — величественно согласилась Ада Валерьяновна, — не к твоей же бессердечной маме.
Антон пропустил мимо ушей "бессердечную маму", подмигнул Марине и осторожно спросил:
— Баб Ад, а когда ты уезжаешь?
— Да так, чтоб к вечеру уже там быть. Вот сейчас с Иришей наговоримся, и пойду.
— Баб Ад… — Антон посопел, — а можно, пока тебя нет, я к тебе заеду?
— А, — понятливо отозвалась Ада Валерьяновна, — мать достала?
— Достала. Невозможно достала. Не могу больше, баб Ад, хочу спокойно поваляться у телевизора, и чтоб никто мозги не чистил.
На слово «поваляться» Марина фыркнула, зажав себе рот ладонью.
— Да приезжай, конечно, — сразу согласилась Ада Валерьяновна, — у кого тебе еще будет хорошо, как не у бабы Ады. Я-то твою мамулю хорошо знаю, настрадалась с ней. Приезжай, мой маленький. Ключ у тебя есть, вваливайся и располагайся. В холодильнике мы с Иришей оставим тебе торт. А я завтра вечером приеду, повидаемся еще.
— Не, баб Ад, завтра вечером я уже уеду, а то мать убьёт. Мы с тобой в другой раз повидаемся, хорошо? Обязательно повидаемся. Я соскучился.
— Хорошо, — сказала Ада Валерьяновна, — приезжай, когда хочешь. Ты же знаешь, я всегда тебе рада.
Антон закончил разговор, подпрыгнул, махнул рукой, достав до люстры, качнул её и в прыжке приземлился рядом с Мариной на диван.
— Всё, Маришка, — сказал он, обнимая маринины плечи и мягко опрокидывая её назад, — счастье есть. До вечера пробудем тут, а потом поедем к бабке. Там в холодильнике торт.
Марина не ответила, но не потому, что не хотела разговаривать: у неё немедленно оказались заняты губы.
* * *Дорожка к деревянному домику Ады Валерьяновны долго петляла между потемневшими к вечеру деревьями. Антон с Мариной шли, взявшись за руки, время от времени останавливаясь, чтобы поцеловаться. Деревянный домик приветливо глядел на них издалека. Наконец, они подошли к двери, Марина пропустила Антона вперед, а он порылся в карманах и вынул ключ. Вставил его в замочную скважину, но повернуть не успел — дверь распахнулась сама.
На пороге стояла Ада Валерьяновна.
— Антошенька, милый, — сказала она, с нежностью глядя на внука, — я подумала, и зачем мне ехать в этот город. Я тебя не видела сто лет, я тебе котлет нажарю. А Валерке хрен. Не заслуживает Валерка моих котлет. Не любит он меня.
Мария Станкевич
Марго и Рита
— С таким характером ты на всю жизнь останешься одна! Ты будешь несчастна, Маргаритка! — патетически прорицала мама, опадая ярким кленовым листом в кресло.
— Только об этом и мечтаю, — иронически глядя на заламывающую руки мать, отвечала дщерь Маргаритка.
— Прямо так-таки ничего и не боишься? — с искренним интересом спрашивал водила замызганного «москвича», подобравший безбашенную девчонку на Вольском тракте.
— Ничего, — рассеянно говорила Марго-королева автостопа, разглядывая горизонт через видоискатель.
— Бергович, ты — дура, — радостно сообщала подружка Инка, подливая в рюмки. — Мужики от тебя плачут. Пробросаешься!
— Было бы кем, — фыркала Ритка, закусывая водку последней долькой лимона.
— Маргарита, ты ужасный человек, — нервно щелкая зажигалкой, говорил главный редактор. — С тобой просто невозможно работать!
— Невозможно — не работай. Мне как-то все равно, — ехидно отзывалась лучший фотограф местной прессы (псевдоним — Рита Эмберг), вытаскивая у шефа сигарету из пальцев.
— Вот же цаца какая, — ворчали соседки, презрительно глядя на проходящую мимо Маргариту Соломоновну. — Нет, чтобы с нами на лавочке посидеть, так даже не здоровается по-человечески.
Сомнительно, чтобы Маргарита Соломоновна вообще знала об их существовании, но шевеление у подъезда заставляло ее приветствовать туманные незнакомые фигуры легким кивком головы. Вежливость королей.
— Несчастная женщина, — выдав Маргарите две пачки мальборо-лайтс, шептала продавщица своей товарке. — Как это страшно, остаться на старости лет одной.
У Маргариты хороший слух, но слова пролетают мимо, лишь легонько поднимая уголки губ. Пусть себе.
Всю жизнь одна. Ничего не боится. И мужики плачут, и работать невозможно… Цаца. Самая настоящая цаца.
Одна — всю жизнь и на старости лет.
Все правда. Чистая-чистая правда.
Замуж выйти не сподобилась. О детях даже думать было противно. Последней подругой была Инка, давным-давно уже уехавшая в Израиль и потерявшаяся навсегда. Коллеги вздохнули облегченно, когда Рита Эмберг заявила, что наработалась до зеленых чертей, и не пошли бы их дурацкие репортажи, светские рауты и пошлые локальные селебритиз все скопом в одну большую жопу. Соседи были фоном существования, вроде деревьев и бродячих собак. Все остальные не годились даже на роль сухостоя и собачьих какашек. До тех пор, разумеется, пока не цепляли одежду и не попадались под ноги.
Несчастная?
О, нет. Вовсе нет.
Но иногда по ночам, когда старая Маргарита спала, по-детски уткнувшись носом в одну из четырех фигурных подушек, приходила мама. Знакомо разметывалась кленовым, сухим уже листом в кресле, выговаривала дребезжащим, предсмертным голоском непутевой, даром, что старой такой, дочери. Стакан воды пресловутый поминала, ужасами невозможности вызвать «если что» скорую помощь стращала, качала головой, всплескивала руками. Стонала тихонько: «Одна, Маргаритка, ты осталась одна. Я же тебя предупреждала!». «Я только об этом и мечтала», вяло отбивалась пожухшая Маргаритка и просыпалась потом с головной болью. Снов не помнила, но умываясь, одеваясь, наливая себе первую порцию утреннего кофе, разжигая первую сигарету, чувствовала томление неясное в груди, словно и правда — права была мама, и нет ничего хуже старческого одиночества. Но нет, нет. Не нужен мне никто, слышишь, мама? Ни тогда не врала, ни сейчас.
Какого черта, в конце-то концов?
Я счастлива.
Я довольна.
Я умиротворена.
И стакан воды способна подать себе сама. Если мне вообще захочется пить эту самую воду.
Так какого, еще раз спрашиваю, черта?
Впрочем, после второй чашки и третьей сигареты (вот и весь завтрак), Маргарита возвращалась в бодрое, спокойно-равнодушное расположение духа, бросала грязную посуду в раковину и, вечно забыв выяснить, что за погода на улице, уходила бродить по городу. Фотографировать дома, деревья, автомобили, заборы, цветочные горшки на чужих окнах, объявления на остановках, трещины на асфальте (не людей). Большего удовольствия она никогда не знала.
Имелась лишь одна — пустяковая, по большому-то счету, — вещь, которая, пожалуй, могла бы сделать Маргариту несчастной, умей она быть таковой, — в нарды играть было ей не с кем. А она эту игру очень уважала. Ее саму играть научила мама, маму — бабушка, бабушку… черт его знает — прабабушка, наверное. И у всех них было с кем играть, а Маргарите — не с кем. И дело даже не в том, что партнеров не найти — найти. И всегда было найти, не такая редкая игра нарды, чтобы никто не умел (и в то же время не такая всеми любимая, чтобы наблюдался переизбыток желающих кидать кости на деревянную доску), но никто не мог играть с Маргаритой. И, опять же, отнюдь не из-за того, что не любили — совсем не обязательно любить второго игрока, чтобы насладиться игрой, — а просто не везло. Партия-две и звонит телефон, стучат в дверь, приходят люди, вспоминаются дела неотложные. До смешного доходило. Вот, скажем, в городском парке вечерами много игроков — кто в карты, кто в шахматы, кто в шашки. Нарды вниманием не обделены, конечно. Все со всеми, все против всех, завсегдатаи со случайными прохожими, собачники с мамашами, продавщица мороженого против смотрителя тира, фотограф с совой против бабушки с семечками. Щелк-щелк кости в стаканчиках, ширх-ширх шашки по доске.
Маргарита тоже захаживала временами, вынимала из сумки доску маленькую, резную (бабушкина еще), раскладывала с независимым видом на лавочке, расставляла шашки, встряхивала стаканчиком… Желающие тут же находились, да не один и не два — чуть не очередь выстраивалась, сыграть с изящной леди да на старинной доске. Но только через пару партий начинался дождь, или ветер поднимался такой, что грозил не только шляпы-пакеты-газеты, но доски вместе с игроками унести… Или вовсе непотребство какое начиналось — обнаруживалось вдруг, например, что двадцать минут назад выиграла местная футбольная команда, и парк, расположенный неподалеку от стадиона, наводнялся опасными нетрезвыми детьми с дудками и флагами. Какие уж тут игры, ноги бы унести.
Словом, не везло Маргарите. Не вез-ло. Но нарды она из сумки не вынимала. Будто надеялась, что удастся однажды поиграть с кем-нибудь не десять, не двадцать минут, а хотя бы часа два. Пока, впрочем, не удавалось. Но пусть. В сущности, не все ли равно?..
Семьдесят первый день своего рождения Маргарита отметила хорошей бутылкой коньяка в компании мафиози с бархатным голосом. Only the lonely… When no one cares… Don’t worry about me… О, да! Действительно, не стоит, пожалуй. Маргарита подпевала, кружилась осторожными легкими шагами по комнате, нежно поглаживала пальцами бокал, наполненный янтарем. Захмелев, попробовала сыграть сама с собой в нарды. Не понравилось. Сгребла шашки небрежно, захлопнула доску, бросила в сумку — ждать своего часа. Перед сном улыбнулась своему отражению в зеркале. Несчастная? Что ж, коли так… Glad to be unhappy, верно.
Спать легла вполне довольная жизнью и собой. Впрочем, как всегда.
А под утро опять пришла мама. Шептала с кресла монотонно: «Маргарита, Маргарита, как ты глупа. Как ты глупа и несчастна, Маргарита».
«Господи, мама! Сколько можно?», не выдержала Маргарита и проснулась. Голову привычно стягивало, смертельно хотелось кофе и курить. Раскидав подушки, выбралась из постели, побрела тихонько на кухню, на ощупь пробираясь темным коридором.
Темным? Обогнув угол, Маргарита увидела, что матовое стекло кухонной двери не серое, как ему полагается, а вовсе даже оранжевое, горит… Хотя она, трепетно относившаяся к вопросу экономии электроэнергии, твердо помнила, что вчера свет — выключала. Еще до того, как открыла бутылку.
Маргарита остановилась, замерла, прищурилась, разглядывая необъяснимый феномен.
— Очень интересно, — пробормотала себе под нос. — У тебя начинается склероз, дорогая?
В ответ с кухни раздался свист чайника и тихое звяканье, словно кто-то открыл банку с кофе. Кофе?! Да-да, точно — ложечка стукнула о металл, булькнула вода, проходя носиком в чашку, глухо стукнул чайник, возвращаясь на плиту.
Маргарита сглотнула и дернула шеей. Сомнительно, чтобы банальный взломщик мог напугать ее, но… но Маргарита просто не могла представить себе бандита, который решил попить кофе во взломанной квартире. Посему судорожность ее движений была продиктована, разумеется, не страхом, а, скорее, крайним изумлением. Ошеломлением. Полным непониманием происходящего. Если не сказать хуже.
— Что еще за фокусы? — громко сказала Маргарита и толкнула дверь. Несколько сильнее, чем требовалось — дверь бухнула о стенку, матовое стекло трескуче осыпалось на пол.
— Доброе утро, — любезно поздоровалась с Маргаритой сидящая за столом Маргарита. — Мне тоже не нравилось это стекло.
— Та-а-ак, — Маргарита осела на табуретку и критически посмотрела на… эээ… саму себя. — Здравствуй, маразм.
— Не паникуй, дорогая, — откликнулась Маргарита. — До маразма тебе еще далеко.
— Да ну? — ухмыльнулась Маргарита.
— Ну да.
— Как скажешь… дорогая, — самообладания Маргарите, конечно, не занимать.
Она пододвинула к себе пепельницу, нашарила пачку. Долго искала зажигалку по карманам халата, плюнула наконец, дотянулась до плиты, покрутила сигарету в синем огне. Затянулась.
— Кофе будешь? — спросила пришлая Маргарита. И сама себе ответила. — Будешь, конечно.
Она встала, снова зазвякала ложечкой, забулькала чайником. Маргарита с интересом следила за ее движениями, одновременно узнавая и не узнавая себя. Никогда не думала, что у нее так изящно получается брать с плиты тяжеленный чайник. Никогда не замечала, что так по-идиотски шевелит верхней губой, отмеряя кофе. Хорошая краска для волос, долго держится. А вот эту блузку я, пожалуй, больше никогда не надену.
— Для начала, — заявила Маргарита, подав чашку и снова усевшись со своего конца стола, — Зови меня Ритой. А я тебя буду называть Марго. Согласна?
— Для начала? Очень любопытно, — хмыкнула Маргарита. Не дождавшись ответа, вздохнула. — Да. Согласна.
— Отлично. Значит, договорились.
Помолчали. Выпили кофе, разлили по новой. Одновременно схватились за сигареты, так же одновременно отдернули ладони, уступая. Поухмылялись. Закурили, синхронно выпуская тонкие струйки дыма из тонких ноздрей. Разглядывали друг друга, без смущенья встречаясь глазами.
— Значит, не маразм? — нарушает Марго тишину.
— Нет, дорогая.
— Тогда что? Шизофрения? Не знаю… раздвоение личности? Откуда ты взялась? Зачем пришла?
Рита скептически смотрит на Марго, вздергивает ехидно правую бровь.
— Я тебе кто — врач? Диагнозы это не по моей части, дорогая. Впрочем, к нам они все равно не имеют никакого отношения, уж поверь. Что касается твоего последнего вопроса, то ответ, мне кажется, очевиден.
— Да неужели? — Марго тоже задирает бровь, а ехидства в голосе у нее, пожалуй что и побольше.
— Марго-о-о, — укоризненно тянет Рита. — Марго, очнись, ради бога. Очнись и немного подумай. Раньше у тебя это неплохо получалось.
Марго сочла совет разумным и действительно немного подумала. Возможно, чуть дольше, чем от нее ожидалось, потому что Рита встала вдруг, недовольно поджав губы, быстрыми шагами обогнула стол и Марго, и скрылась в коридоре, хрупнув тапочками по осколкам. И тут же практически вернулась, держа в руках сумку Марго. Или собственную? Носят ли галлюцинации с собой багаж, лениво подумала Марго, но не спросила. Потому что это уже неинтересно. Потому что она поняла и действительно расслабилась наконец. Обрадовалась даже. И смешно вдруг стало. Ответ-то действительно очевиден.
— Ну что? — спрашивает Рита, доставая гремящую резную доску. — Сыграем?
— Ну разумеется! — отвечает Марго, расчищая место бабушкиному наследству.
После второй партии (один-один) Марго и Рита замерли в ожидании. На всякий случай.
Ничего, разумеется, не произошло. Никто не стучал в дверь, требуя немедленной аудиенции, телефон молчал. Все дела преспокойно ждали своей очереди, которая наступит лишь когда будет закончена игра.
Марго и Рита играли часа три. Или четыре. И ничего их не отвлекало. Они даже не разговаривали — не о чем, незачем. Вообще, тишина стояла мертвая, кажется, даже часы не тикали. И соседей, соседей тоже не слыхать, что уж вовсе необъяснимо — стены-то из материала чуть покрепче туалетной бумаги… Ничего. Только кости стукаются о доску, перетекая гранями, только шашки с легким шорохом летают от одного гнезда к другому, то закрывая шесть подряд, то выстраиваясь длинной одинокой башней, то образуя причудливые, красивые лишь глазу безумного игрока, комбинации.
Закончив — какую по счету? бог его знает — партию, решили немного перекусить. Марго встала к плите, пристроив Риту к нарезке овощей.
— Хорошо сыграли, — вполголоса замечает Рита, неаккуратными кусками кромсая помидоры и сваливая их в ярко-красную миску.