– Чего? Смерти?!
– Анна, не надо на меня кричать. – Доктор снял очки и устало потер переносицу. – Я вообще должен сейчас находиться дома, в постели, мое дежурство давно закончилось. А я здесь, и вовсе не потому, что вы платите большие деньги, у нас, как вы знаете, все пациенты платные. Просто ваш пес мне симпатичен, и мне искренне его жаль.
– Извините. – Меня опять стянуло в узел сосредоточенности, оттого голос прозвучал сухо и безэмоционально. – И огромное вам спасибо за все. Помогите, пожалуйста, донести Мая до машины.
– Зачем?
– Если вы больше ничем не можете ему помочь, я попытаюсь найти помощь в другом месте.
– Да поймите вы! – рассердился доктор. – Современная медицина помочь вашему псу не в состоянии! Мы испробовали все, что можно! То, что происходит с Маем, не поддается диагностике!
– Вениамин Сергеевич, не обижайтесь, пожалуйста, я знаю – вы действительно переживаете за него.
Я ласково провела ладонью по сухому и горячему собачьему носу.
Ноздри Мая дернулись, затем мелкая дрожь лениво поднялась вверх, к закрытым векам, те тоже задрожали и с трудом, словно были выточены из камня, поднялись.
Взгляд пса, сначала мутный и несфокусированный, прошелся по комнате, слегка задержался на враче и наконец остановился на мне. И вспыхнул таким безумным счастьем, такой надеждой, что стянутый узел чуть было не исчез. А это сейчас совсем некстати, я шлепнусь рядом с Маем, обниму его лохматую башку и буду поливать ее слезами всю ночь. Вместо того чтобы реально помочь.
– Не волнуйся, малыш, я с тобой. – Произнося это, я всматривалась в сияющие собачьи глаза, стремясь передать Маю свои чувства. – Я тебя не брошу, не плачь.
Ответом мне было тонкое поскуливание. Но и только. Странное оцепенение не исчезло. Я повернулась к Вениамину Сергеевичу:
– Так вы мне поможете или мне тащить его самостоятельно?
– Помогу, конечно. Не знаю, куда и к кому вы его собираетесь везти, но в любом случае рядом с вами псу гораздо лучше, – проворчал ветврач. – Подождите меня здесь, я сейчас вернусь.
Его не было минут пять. Все это время я сидела на корточках рядом с застывшим в чудовищной судороге собакевичем и гладила лохматую мордуленцию. Те, кто хоть раз переживал судорогу, скажем, в ноге, знает, какая это боль. И хорошо, что она кратковременна. А если судорога не проходит?
Нет, нельзя, нельзя распускаться, все потом. Знаю, псеныш, тебе сейчас очень больно. Но ты не рычишь, не скалишься, ты смотришь на меня с такой отчаянной надеждой, что держать узел все труднее. Скажи мне, почему же ты так поступил со своей любимицей? Почему?!!
Из коридора послышалось мерное поскрипывание, и в дверях появился Вениамин Сергеевич, толкавший впереди себя каталку. Она была поменьше и поуже человеческой, но лохматый гигант отлично на ней поместился.
Конечно, основная тяжесть легла на врача, я лишь поддерживала голову пса, помогая укладывать его на каталку.
По дороге к служебному входу доктор обстоятельно инструктировал меня, что предпринять в том или ином случае. А заодно вручил мне пакет с медикаментами.
Я подогнала машину поближе и открыла багажник. Хорошо, что сейчас я предпочла джип, в «Тойоте» Маю было бы болезненно-неудобно.
И хотя я выбрала черного монстра с тонированными стеклами только потому, что поздним вечером или ночью чувствую себя в нем более защищенной, он оказался полезным еще и по другой причине.
По причине умирающего пса, помочь которому, судя по всему, мог только один человек. Он уже спас Мая когда-то, случайно наткнувшись на смертельно раненного, истекающего кровью зверя. Столичные ветврачи, получившие такое же образование, как и милейший Вениамин Сергеевич, в недоумении разводили потом руками: после таких ранений пес выжить не мог.
А он выжил. И теперь я снова везу его туда, в Нижегородскую область, где в глухом лесу отшельником живет местный знахарь, вернувший когда-то с того света не только Мая, но и моего мужа.
Дед Тихон, помоги!
Глава 14
Пустынная ночная дорога позволяла гнать с максимально возможной скоростью. Для меня максимально возможной, джип мог и побыстрее. Но – конец февраля, трасса за городом очень сильно отличается от европейского автобана, к тому же по первой российской беде ездит очень много представителей второй беды. А защита от дурака в джипе не предусмотрена (если не считать таковой подушку безопасности).
Часа через два глаза начали слипаться от монотонности езды. Я остановилась на очередной заправке, долила полный бак бензина и проверила, как там Май. Изменений не было, ни в лучшую, ни в худшую сторону. Все то же окостенение мышц и еле заметное дыхание. И еще – пес не был в отключке, и это гнало меня дальше, не позволяя отдохнуть хотя бы часок. Сколько еще он сможет выдержать такую боль – не знаю. Организм у него, конечно, могучий, но предел выносливости есть у каждого.
Я купила у заспанного продавца бутылку сильногазированной минералки из холодильника. Ледяная шипучка злорадно выстрелила в зевающий от недосыпа мозг, послужив для него своеобразным шилом в нужное место. Мозг подпрыгнул, грязно выругался и, ворча что-то себе под нос, сгреб серое вещество в компактную кучу.
Для закрепления результата я протерла лицо снегом и сверилась с приобретенной здесь же картой Нижегородской губернии. До поворота на лесную дорогу, ведущую к хутору деда Тихона, оставалось с полчаса езды. Ну что ж, за это время я точно не засну, а потом путь-дорожка фронтовая обеспечит необходимый выброс адреналина, ночью я ведь к старику не ездила ни разу. Да и были у него вместе с Лешкой, Никой и Маем почти год назад, прошлой весной. Частых визитов знахарь не любит, несмотря на теплое отношение к нашей семье. Отшельник, что тут поделаешь!
А еще у него нет ни стационарного, ни мобильного телефона, не говоря уже о компьютере и Интернете. Так что предупредить старика о своем приезде я не могла, оставалось только надеяться, что он дома, а не ушел на охоту. Дед Тихон охотится в любое время года, у него даже сторожка есть в дальнем лесу, где он ночует в таких случаях.
И если он там… Ладно, не буду паниковать заранее, я вообще паниковать не буду. Дурное это дело, паника, напрочь отключающее способность мыслить адекватно.
– Ничего, псяк, – я погладила горячий нос, – потерпи, совсем чуть-чуть осталось. Ты же помнишь деда Тихона? Он помог тебе когда-то, поможет и теперь, ты только продержись, ладно?
Слабое поскуливание, переполненный мукой и благодарностью взгляд – на большее, к сожалению, бедняга способен не был.
Поправив дорожный плед, которым был укрыт пес, я пересела с заднего сиденья за руль и включила зажигание. Джип нетерпеливо заурчал, стремясь побыстрее продолжить путь. Ему так осточертел городской асфальт, он же внедорожник! Кочки ему подавай, ямы, буераки (а что это, кстати, буйные раки?) и заносы снежные.
Вот это все скоро и будет, чувствую. Чем чувствую? А на чем сижу, тем и того, ощущаю.
Теперь главное – не пропустить нужный поворот, три часа ночи, как-никак. Хотя какой там как – сплошной никак.
Который еще усугубился после съезда на лесную дорогу. Она, дорога, и при свете дня не выглядела особо гостеприимной, а уж ночью-то! Мощные фары моего джипа освещали совсем небольшой кусочек пространства, и то только впереди. За спиной же мрак смыкался с отвратительным чавком, словно какое-то огромное существо заглатывало нахальную машинешку, проталкивая ее по пищеводу дороги все дальше и дальше.
Полчаса вызывающей морскую болезнь езды, сорок минут, пятьдесят. Я не могла понять, где нахожусь, давно должна была уткнуться передним бампером в глухой высокий забор дедова хутора. А его, забора, все нет и нет.
Так, подруга, похоже, ты заблудилась, поздравляю. Поспешишь, как говорится, людей насмешишь. Вот только людей-то вокруг и нет, сплошные деревья. Эй-эй, нечего хихикать ветками, я ведь родня вам – настоящее, неподдельное полено. Дубовое.
Я остановила машину, но двигатель глушить не стала. Во-первых, печка работает, во-вторых, фары горят, и выключать я ни то ни другое не собираюсь.
Лес обступил джип со всех сторон, казалось, что деревья надвигаются все ближе и ближе. А между ними что-то… что-то движется!
Мамочки, что это?! Кажется, я даже взвизгнула, не знаю, не зафиксировала. А вот стопоры в дверях зафиксировала, и теперь ко мне фиг ворвешься!
Если, конечно, не вмазать дубиной или лапой по стеклу.
И чего я стою, собственно? Немедленно уезжай, полено!
Друзья мои, я вам настоятельно не рекомендую пытаться рвануть вперед машину, подвывая от страха – заглохнете моментально.
Что, собственно, и произошло. И попытки реанимировать психанувший джип результатом похвастаться не могли. А вот бесполезностью очень даже могли.
Между тем грузное нечто с огромной лохматой башкой приближалось странной, какой-то скользящей походкой. Снежный человек, что ли? Присматриваться к лесному существу мне почему-то не хотелось. Мне бы сделаться сейчас маленькой такой шмакозявкой и заползти в укромную щелочку.
А вот не дождетесь! Я же львица, причем чрезвычайно отважная и где-то даже грозная. Мы, львицы, привыкли встречать опасность с гордо поднятой головой и холодным прищуром янтарных глаз. Вот.
Тогда почему, любезная львица, твои глазоньки плотно зажмурены, а голова непонятно каким образом оказалась под рулевым колесом? И как ты ухитрилась так скукожиться?
Снаружи послышался скрип снега, затем в окно тихонько постучали:
– Эй, девонька, ты что там делаешь? Обронила что, или как?
– Дедушка Тихон! – Оглушив радостным воплем коробку передач, я начала выкорчевываться из-под рулевого колеса.
Это оказалось гораздо сложнее, чем я думала. Скрутиться с перепугу в дулю было намного проще. Но я справилась.
Это действительно был он, дед Тихон. Грузным он казался из-за самодельного тулупа, а за огромную лохматую башку я приняла старикову меховую шапку. Скользящая походка? Лыжи, без них в зимнем лесу никак.
Я открыла дверцу и буквально выпала из джипа, старик подхватил меня в последний момент.
– Осторожнее, Аннушка. И как ты решилась ехать сюда одна, да еще ночью?
– Беда у меня. – Я с удовольствием вдыхала запах трав и махорки, прижавшись к отвороту дедова тулупа. – Май умирает. Я привезла его к тебе.
– Во-о-он оно что! – посерьезнел знахарь. – Ну-ка, дай я на него гляну!
– Ага, сейчас. – Я торопливо выдернула ключи из замка зажигания и направилась к багажнику. – Дедушка, но ты-то откуда здесь взялся? Напугал меня до смерти.
– Тебя искал, девонька, я, как ты в лес въехала, почувствовал это, вот и пошел встречать.
Ну да, я и забыла, он же ведун, или, по-современному, экстрасенс.
– Май, посмотри, кто здесь. – Я открыла крышку багажника и включила захваченный из салона мощный фонарь. Веки пса дернулись, реагируя на свет. Слава богу, жив! – Ты справился, мальчик, ты выдержал! Теперь все будет хорошо! Дедушка… – Я обернулась к старику и подавилась следующей фразой.
Даже при свете фонаря было видно, как побледнел старик. Лицо его словно окаменело, в глазах застыли недоумение и страх.
– Кто… – сипло начал он, прокашлялся и продолжил: – Кто это сотворил?!
– Мая избили, я отвезла его в ветеринарную клинику, там его прооперировали, и вот…
– Да при чем тут операция какая-то? – нетерпеливо отмахнулся старик. – Порча на собаке, причем страшная, все вокруг него черно. Ты, девонька, не стой так близко, а то и на тебя перекинется.
– Порча? – настал и мой черед таращиться с недоумением. – Какая еще порча? Откуда, зачем? Это же собака, не человек!
– В том-то и дело, Аннушка, – дед Тихон, так и не приблизившись к Маю, направился к салону джипа, – что я пока и сам не понимаю, откуда и зачем. Никогда ничего такого не видывал. Поехали быстрее.
– Но ты даже не осмотрел Мая! – Я, едва сдерживая рвущуюся на волю обиду, села за руль. – Словно он заразный!
– Так и есть, девонька. – Старик, пристроив лыжи сзади, уселся рядом со мной. – Только зараза это другая, не простудная. Зло вокруг бедной животины наверчено, уж не знаю, как он жив до сих пор. Кто-то очень хочет его смерти. Ну, чего стоим, поехали! Я покажу дорогу.
Вцепившись в руль до побелевших костяшек пальцев, я молча следовала указаниям старика. Мысли, чувства, эмоции – все это замерзло и сосульками позванивало теперь в душе.
На сцену, как всегда в таких случаях, вышло подсознание вместе с инстинктом самосохранения. Им пришлось взять на себя доставку носителя, то есть меня, а также пассажиров носителя к месту назначения, без этой парочки я лично доехала бы до ближайшей сосны. Или ели.
До усадьбы деда Тихона мы добирались около пятнадцати минут. Пешком, напрямик, было бы, наверное, гораздо быстрее, но относительно проходимая для джипа дорога шла в обход.
Я подъехала к воротам и остановилась, равнодушно глядя в лобовое стекло. Старик, кряхтя, вылез из машины, зашел во двор и распахнул ворота, приглашая проехать внутрь.
Что я и сделала, заглушив двигатель у самого крыльца. Затем выволокла себя из салона и устало повернулась к подошедшему знахарю:
– Куда нам теперь?
– Ты можешь в дом зайти, отдохнуть с дороги, а я пока собакой займусь.
– Вы же не хотели! – Оттаивание началось, естественно, с закапавших глаз.
– С чего ты взяла? – удивленно поднял кустистые брови дед Тихон. – Я приближаться к нему не хотел, а помочь можно и на расстоянии, хотя и трудно, честно скажу. Странное на нем зло, чужое.
– А разве бывает зло свое?
– Бывает.
Глава 15
Разумеется, отдыхать я не пошла. Я же ночью сюда гнала не ради того, чтобы хорошенечко выспаться на свежем лесном воздухе. Вернее, в избе, до самой крыши наполненной искомым воздухом, потому что парить бесплотным духом не хочу. Ни в лесу, ни в городе, пробовала уже недавно, мне не понравилось.
И хотя в глаза какой-то жизнерадостный дебил насыпал по полстакана песка, а в голове стоял (или лежал?) монотонный гул, слова деда Тихона послужили великолепным энерджайзером – сна не было ни в одном глазу, впрочем, в обоих тоже. Да и где там было поместиться сну, когда все песком засыпано.
Дед Тихон попытался, конечно, еще раз отправить меня в дом, но я даже отвечать не стала. Старик тяжело вздохнул и укоризненно покачал головой:
– Ох, девонька, до чего ж ты упрямая! Ведь сейчас толку от тебя никакого не будет, ты уже свою задачу выполнила – привезла беднягу сюда. Шла бы в избу, поспала, так нет – еле стоит, под глазами круги огроменные, но уходить не хочет. А мне потом и ее лечи.
– Не надо меня лечить. – Насчет «еле стоит» знахарь прав, я могла удерживать себя в вертикальном положении только благодаря капоту джипа. – Мне бы присесть только. Можно в машину?
– Нельзя, Аннушка, зло на тебя перекинется, когда я его гнать буду. Погоди, я сейчас.
И старик направился в дом, вынес оттуда старый деревянный стул и большое ватное одеяло, поставил стул так, чтобы я находилась у него за спиной, затем помог мне сесть и заботливо укутал одеялом. Отошел на полшага, критически осмотрел получившуюся ватную гусеницу, удовлетворенно кивнул и с максимальной строгостью (даже брови сдвинул для усиления эффекта) сказал:
– Так, девонька, слушай меня внимательно. Сиди тихо, с места не вставай, ни слова не говори. Что бы ты ни увидела и ни услышала – ни звука, иначе все испортишь. Поняла?
Я молча кивнула.
– И не бойся ничего.
Ох, милый дедушка, если бы ты знал, ЧТО мне пришлось пережить не так давно, ты бы так не беспокоился.
Знахарь снова пошел в дом, на этот раз его не было минут семь. А когда он появился, я невольно ахнула. Вместо привычного, пропахшего травами и махоркой кряжистого старика из дома вышел старец. Именно так, лицо деда Тихона построжело, как-то вытянулось, превратившись в лик, на котором сияли огромные глаза, длинные седые волосы были зачесаны назад и перехвачены берестяным обручем. Одет он был, несмотря на пронизывающе-влажный февраль, только в белую полотняную длинную рубаху и белые же домотканые штаны. И босой.
Меня затрясло, когда он ступил голыми ногами с крыльца в снег. Но старец, казалось, не ощущал холода. Он подошел к джипу, открыл все дверцы и начал закреплять везде, где это было возможно, церковные свечки. А на спинку заднего сиденья поставил икону. Как он добился устойчивости, я со своего места разобрать не могла, но образ взирал теперь сверху на вытянувшегося пса.
Не знаю, наверное, дед Тихон нарушал какие-то церковные каноны, делая все это ради собаки, но для него, как и для меня, это была прежде всего страдающая душа. А в каком теле она находилась – не суть важно.
Теплых огоньков свечей загоралось все больше, я слышала, как дед Тихон, зажигая свечи, что-то говорит вполголоса. Скорее всего, он читал молитвы, но какие – разобрать я не могла.
Зато смогла увидеть, как по мере увеличения интенсивности церковного света вокруг Мая сгущалась, стекаясь изо всех углов, тьма. Она была живая, эта тьма, она шевелилась, колыхалась, бугрилась, выбрасывая щупальца в разные стороны, словно пыталась выбраться. Но сгустки мрака, коснувшись ареола церковных свечей, конвульсивно дергались и шлепались обратно. На Мая. Которого уже почти не было видно под слоем этой мерзости.
Липкая грязь потекла было туда, где не было ни свечей, ни икон – к открытой крышке багажника. Но там стоял старец. А в его поднятых над головой руках была еще одна икона, побольше, причем, судя по темным доскам, очень и очень старая, намоленная. Из нее, постепенно нарастая, начал струиться свет. Не такой, как я видела тогда, в Сан-Тропе, вокруг моей дочери, это было другое сияние, вызывающее ощущение отцовской заботы и защиты.
Знахарь заговорил, сначала тихо, потом все громче и громче. Понять его я не могла, это был церковнославянский язык, современному человеку известный плохо. Совсем не известный, если честно.
Но то, что концентрировалось сейчас вокруг Мая, похоже, все понимало, хотя, по словам старика, это было чужое зло. Корчилось оно, во всяком случае, как свое, словно слова знахаря прожигали его насквозь.