Солома быстро прогорела, рассыпалась снопом искр, и на месте костра осталась кучка горячей золы.
— Давай! — приказал Агриппино.
Мы выложили яйца в золу.
— Олрайт, бойз, олрайт! — одобрительно кивали солдаты.
Хлеб поделили по-братски: кому корку, кому мякиш.
— Ух ты, какое гнездо! — восхитился Чернявый, указывая на закопченные яйца с уже потрескавшейся скорлупой.
До чего же вкусно было есть эти печеные яйца с хлебом; Гарри и Чарльзу они явно тоже понравились. Каждый прутиком подкатывал к себе яйцо, обжигая пальцы, разбивал о камень скорлупу и причмокивал от удовольствия.
Больше всех съел, конечно, Обжора, уплетая за обе щеки. В самый разгар пира я заметил, что из-за угла ветхой лачуги наблюдает за нами девушка лет двадцати.
Чернявый помахал ей, чтоб шла к нам, и, видя, что она робеет, крикнул:
— Иди сюда, тебе тоже дадим!
Все обернулись к девчонке; Агриппино, оказывается, знал, как ее зовут.
— Эй, Куколка Пеппа, ты что, меня не узнала?
Она подошла поближе, и Чарльз бросил ей лимон. Она поймала его и положила себе на макушку. А яйца есть не захотела.
— Это я вам их послала, — объяснила она этим сарацинам, которые глядели на нее из-под тяжелых полуопущенных век. — И откуда ж вы будете?
Чарльз понял, сделал рукой широкий жест, словно вся земля принадлежала ему.
— Америка, — ответил он.
Пеппа посмотрела вдаль, на горизонт, где догорала солнечная колесница, и проговорила:
— Вот оно что. А мой край зовется Сицилия.
Махнув рукой, она пошла к реке. Американец с минуту глядел ей вслед помутневшими глазами, потом поднялся и на кривых ногах потопал за ней.
— Чарльз? — окликнул его Гарри.
— Эй, влюбленный Орланд, смотри не заблудись! — загоготали мы.
Пеппа подошла к обрывистому берегу и словно растворилась в воздухе. Чарльз какое-то мгновение пребывал в нерешительности, затем, раскинув руки, спрыгнул вниз. Мы же продолжали нашу трапезу, пока Чернявый не спросил:
— А на что нам глаза-то дадены?
Мы вскочили как подброшенные и с гиканьем понеслись к реке. Только Гарри, Обжора и Карлик остались сидеть.
Осторожно, цепляясь за кустарник, мы спустились по крутизне на песчаный берег. Чернявый огляделся: ни Пеппы, ни Чарльза не было видно. Куда они могли подеваться?
— В камышах, наверно! — догадался мой хитрый братец.
Направо от нас стеной возвышались заросли камыша, и такие густые, что там целое войско могло спрятаться.
— Да разве в такой чаще чего углядишь? — усомнился я.
— А что, если тихонько обойти эти заросли? — предложил Тури.
Овраг переходил в низкий речной берег, сплошь покрытый волосатыми спутанными водорослями. А сразу за камышом начинался пологий подъем, усеянный мелкой галькой.
— Туда! — шепнул Агриппино.
— Вон они!
Мы замерли, глядя на них. Куколка шла впереди, виляя бедрами, за ней, переваливаясь и увязая в камушках, плелся Чарльз.
— Эй, гёрл, — то и дело окликал он ее гнусавым голосом.
— Тихо, не шевелиться, — приказал Тури и сам уселся на песок.
Пеппа и Чарльз, видно, только что вышли из камыша: верхушки еще слегка покачивались. Пеппа замедлила шаг.
— Так, останавливается, — догадался Агриппино.
Она села, оправила платье.
— Ну, что вам? — спросила Пеппа и бросила в воду лимон.
— Икскьюз ми, можно сесть? — пробормотал, подходя, Чарльз и тяжело плюхнулся рядом с ней.
Куколка взглянула на него и затараторила как сорока.
— Сукина дочь! — выругался Тури.
— Я, право, не знаю, что вам от меня нужно. Вы приехали издалека, а здесь все не так, как у вас, даже фонарей нет на улицах.
— Люди везде одинаковы, — отвечал американец.
— Мы ведь нищие, поглядите, в каком я платье хожу.
Но плутовка показывала ему не заштопанное свое платье, а гладкое, округлое плечо. А Чарльз только и твердил: «Гёрл, гёрл», придвигаясь к ней все ближе. И Куколка, похоже, совсем не возражала.
— Ваша Америка — далекая, чужая страна, куда нам до нее! К тому же ты небось католик, а я сарацинка.
Чарльз, не находя слов, вздыхал, пыхтел, простирал руки к небу, и в конце концов ему удалось выразить свои мысли почти толково:
— Ноу, гёрл, все люди одинаковы, я их много повидать. И зачем вам фонари, когда ты есть.
Пеппа визгливо засмеялась, обнажая белоснежные зубы, — ведьма, да и только!
— Вы, мужчины, хитрые. Наговорите сперва, а потом уходите на войну — и поминай как звали.
А сама как бы ненароком выставила грудь и потерлась ею о плечо Чарльза.
— Ну что, вспугнем голубков, а? — сказал Нахалюга.
— Не вздумай! — в один голос воскликнули мы с Тури. — Поглядим, что будет дальше с безумным Орландом и шлюхой Анжеликой.
Пеппа так и не закрывала рта — соловьем заливалась над водой, словно окаменевшей под палящим солнцем.
— Возвращайся домой, солдатик. А то вы летаете по миру, как птицы, и нигде не свиваете гнезда.
— Я солдат, йес, но я хочет быть с тобой. Ты мне нравиться, понимай?
Они хорошо понимали друг друга. Она замотала головой и склонилась к нему, так что длинные распущенные волосы коснулись его лица. Потом вдруг скинула башмаки, и они упали в воду.
— Оставь меня, солдатик! Я простая деревенская девушка, а не какая-нибудь там принцесса… Скоро апельсины созреют, да есть их некому — хоть в землю зарывай. Вот приезжай попозже, в феврале, тогда угощу тебя апельсинами.
— Ноу, я оставайсь с тобой, голубка.
Чернявый уткнулся мордой мне в спину и раздувал щеки, будто пастух, играющий на рожке.
— Ты чего? — удивился я.
— Ой, умру, вот смеху-то! Голубка! Пиджин — помнишь, как мы изжарили того пиджина? Может, и этих голубков пощиплем?
— Заткнись, дурак! — сказал ему Нахалюга, которому очень нравился этот кукольный театр.
Пеппа опустила босую ногу в воду и стала болтать ею, поднимая волны; Чарльз тут же подполз поближе к этой сучке.
— Нет, солдатик, ничего у нас с тобой быть не может. Мы с тобой на разных берегах, а между нами река. Возвращайся-ка лучше к себе в Америку.
Ее нежный голосок, сливавшийся с журчанием воды, завораживал нас; Чернявый и тот перестал смеяться. Тури хотел было что-то сказать, но лишь разевал рот, как рыба.
— Тсс! — Нахалюга поднес палец к губам.
Мы услыхали (а может, это нам только почудилось?) тихий, жалобный напев, заставивший все вокруг: и пшеничные поля, разбросанные по склонам, и нещадное солнце над ними, и сухие травы, и звонкие воды реки — замереть в неподвижности. Вслушиваясь, мы затаили дыхание и вдруг поняли, что это поет Пеппа. Но вскоре песня оборвалась, вернее, растворилась в речном журчанье. Раздался веселый смех; Куколка вытянулась навзничь на берегу, разметав волосы и по-прежнему болтая ногами в воде.
— Ничего не поделаешь, солдатик. Вот я ненадолго задержала речку — и смотри, она опять бежит куда-то, бежит еще быстрее. Так и мы с тобой: встретились на минутку и пойдем каждый своей дорогой.
Вот чертовка, говорит о речке, а сама не забывает выставлять напоказ свои крутые бедра и груди и черные как смоль волосы.
Чернявый захохотал и, прежде чем мы успели ему помешать, метнул в воду камень. Но Пеппа этого не заметила. Я хотел было сказать: «Стой, болван, ведь самое интересное начинается!» Меня, однако, опередил второй камень, пущенный моим братом и плюхнувшийся в реку с таким шумом, будто громадная рыбина махнула хвостом.
Пеппа вздрогнула.
— Что это? Или мне показалось?
Но теперь уж мы все равно выдали себя, и на реку обрушился град камней.
— Эй вы, паршивцы! — закричала Пеппа, вскакивая. — Не прячьтесь, я вас вижу.
На краю оврага показались головы Карлика и Обжоры; оба они сразу присоединились к нашему беспощадному обстрелу.
Пеппа кинулась бежать, как быстроногая лань.
— Анжелика убегает! В погоню! — крикнул Нахалюга.
Но куда там! На нашем пути преградой встали заросли камыша, и мы только всю кожу себе ободрали.
Обжора и Карлик тоже спустились с обрыва и подбежали к нам. Но Пеппа как сквозь землю провалилась.
— Чилдрен, чилдрен, стой! — умолял Чарльз, едва поспевая за нами.
Сверху едва различимо доносились крики Гарри, который звал приятеля.
— Да, теперь нам ее не догнать, — с сожалением сказал Тури.
— Догоним, — уверенно отозвался Чернявый.
Но мы чувствовали, что время упущено: бабочка улетела — видимо, скрылась в роще, темневшей неподалеку. Мы вбежали в нее, и нам показалось, будто нас поглотила мрачная пещера.
— Тут ничего не разглядишь! — сокрушался Пузырь.
Но глаза быстро привыкли к темноте; к тому же от деревьев веяло приятной прохладой. Впереди забрезжил свет; должно быть, роща совсем небольшая, решили мы, оглядевшись.
Тури внезапно замер.
— Тихо! Наверняка она где-то здесь.
Чарльз семенил за нами, причитая:
— Май гёрл, май гёрл!
— Уймись, идиот! — цыкнул на него Чернявый.
Воцарилась мертвая тишина. Мы с Агриппино приникли к земле и прислушались: ни одного звука, кроме шороха сухих листьев.
— Ей легко прятаться, она тут каждое деревце знает, — заметил Агриппино.
Но тут до нас донесся легкий треск раздвигаемых веток.
— Туда! — воскликнул Обжора, и мы ринулись в погоню.
Наши поиски опять оказались тщетными: на дерево она, что ли, взобралась?
— Паладины, вперед, в Арденнский лес! — провозгласил мой брат. — Вы и не ведаете, что Анжелика в птицу обратилась!
Мы не совсем поняли его намек и продолжали носиться по роще, цепляясь за ветки и наступая на ящериц.
— Фу, мерзкие твари! — ругался Пузырь.
Нахалюга и Обжора яростно топтали ящерок ногами.
— Чтоб вы сдохли, проклятые!
— Кончайте дурака валять! — прикрикнул на них Чернявый. — Пошли отсюда. Нету ее здесь.
Но мой брат только загадочно посмеивался и облизывал губы.
— Вот что, — сказал Тури. — Далеко уйти она не могла. Сделаем так: пятеро забираются на деревья и высматривают ее, а остальные становитесь в засаду.
Мы обшарили всю рощу, обнюхали чуть не каждый листик. И так приятно было идти под густыми кронами, сквозь которые едва-едва пробивались лучи солнца. Одно дерево показалось мне совсем уж темным — ни единого просвета. Но я сперва как-то не придал этому значения: всяко бывает, может, оно слишком старое, — и уже собрался было двинуться дальше, к выходу, но в последний момент что-то меня остановило. Я пригляделся и понял, что мне застило свет. Широкая юбка и ноги, свесившиеся с веток. Да это же Пеппа забилась там, среди густо-зеленой листвы.
У меня аж челюсть отвисла. Что делать: поднять тревогу или промолчать? Анжелика, серебристая рыбка, меня, конечно, не заметила: она же не могла бесшумно наклониться и глянуть вниз, потому ее глазам открывались лишь верхушки орешин.
Я знаками подозвал дружков; они тихонько подползли и расположились вокруг дерева. Все было как в таинственной сказке: казалось, откуда-то издалека доносится конский топот, звуки рога и голос, выкликающий наши имена.
Мы затаили дыхание, навострили уши, словно лесные звери, но Пеппа каким-то чутьем догадалась о нашем присутствии и громко крикнула с дерева:
— Ну чего уставились? — и мгновенно перепорхнула на ветку соседнего дерева.
— Лезьте за ней, быстро! — скомандовал Тури и первым вскарабкался по стволу.
Нахалюга, мой брат, Агриппино, Чернявый и я взобрались на деревья и стали преследовать девчонку. Ловкости нам было не занимать: с гиканьем мы прыгали по деревьям, сучьям, обрывая листья, распугивая птиц и ящерок.
Пеппа зацепилась за ветку и порвала платье, но и не подумала остановиться. До чего ж изворотлива была эта сучка! В какой-то момент Тури даже удалось схватить ее за руку; она вскрикнула совсем по-звериному, рванулась и унеслась как на крыльях.
Да, такую ведьму изловить непросто. Подобрав изорванную в клочья юбку — то ли чтобы удобнее было прыгать, то ли желая подразнить нас, — она выставила нам на обозрение молочно-белый зад и на лету превращалась
то в корзину с листьями,
то в черную волчью пасть,
то в лилию,
то в соловья,
то в дробный барабан,
то в павлиний хвост (или в юлу),
то в исцарапанную задницу,
а мы за ней, за ней,
то в белый живот с фиалкою пупка,
то в тень неуловимую,
то в змеиный клубок,
то в грязную миску,
то в черно-розовый цветок
(ох, бедные наши головы!).
Все закружилось и смешалось. Прыжки, крики, проклятия — ничего не разберешь. Пеппа тоже явно выбилась из сил и, как утверждал Чернявый, с которого семь потов сошло, должна, была неминуемо попасться нам в лапы. Но, на ее счастье, деревья стали реже, в глаза нам ударило яркое солнце, и зад Пеппы оказался вовсе не лилией и не миской, а самым настоящим зеркалом, которое напоследок сверкнуло перед нами и растаяло в шорохе сухих пепельно-серых листьев. Анжелики и след простыл.
— Эй, куда теперь? — кричали нам снизу. — Вы чего притихли? Нам из-за этого треска и листопада ничего не слышно, не видно!
Что им ответить? Мы только беспомощно озирались кругом, даже Тури и Агриппино, хотя они ориентировались лучше всех.
Мы добрались до края рощи, а дальше расстилалась только выжженная равнина и даже реки не было видно. Может быть, Пеппа повернула назад и скрылась в гуще ветвей? А мы сиди тут как дураки и хлопай глазами?
— Ну что, поймали? — допытывались снизу.
Мне показалось, что слева дрогнула ветка, но нет, это был обман зрения.
Наверняка эта подлая голозадая Анжелика спрыгнула где-нибудь на землю и пошла своей дорогой, смеясь над нами. Тихо, все вокруг замерло в лиловом мареве до самых гор на горизонте.
— Эй, говнюки, вы там богу, что ль, молитесь? — крикнул Обжора.
— Все, птичка улетела, — отозвался мой брат.
Едва мы спустились, как на нас набросились Карлик, Пузырь, Кармело и Обжора:
— Тьфу, недоноски поганые!
— Тьфу на вас!
Чарльз ошалело глядел на нас и тяжело дышал.
— А ну, хватит плеваться, а то морды всем расквашу! — прорычал Тури. — Сами небось видели, что это не девка, а сатана в юбке.
Мы поплелись обратно, и никому в голову не пришло набить карманы хоть и незрелыми, но все равно сладкими орехами.
— Пошли на дорогу. Небось Гарри-то нас еще ждет, — сказал Золотничок. — Пешком нам и к ночи до дому не добраться.
Слева зеленела совсем крохотная апельсиновая рощица, где мы впервые увидели Пеппу.
— Завтра вернусь и как пить дать ее поймаю, — пообещал Агриппино.
V
Всего за несколько дней поток американских машин с солдатами почти иссяк.
Теперь уже нечего было ходить к Замку и глядеть на дорогу, не появится ли джип со стороны Виццини. А раз не прибывали американцы, то и к Пеппе мы потеряли всякий интерес, хотя Обжора и Агриппино время от времени напоминали нам, что хорошо бы с нею поквитаться. Чарльз тоже уехал. Американцы оставили в деревне лишь небольшой гарнизон, которому было поручено добывать провизию для фронта, проходившего теперь уже под Мессиной.
И все же однажды Золотничок вывел нас на американского сержанта, которому понадобилась наша помощь. С большим трудом тот объяснил, в чем дело:
— Ваш бой сказаль, что в ближней кантри йест кавз — теленки. Так?
— Конечно, есть, — заверил Чернявый.
Никто из нас, ясное дело, и слыхом не слыхал ни про каких телят, но у Чернявого был нюх на приключения, и уж он ни за что бы не упустил новый случай позабавиться. Агриппино делал нам предостерегающие знаки, но никто не обращал на них внимания.
— Да идите вы со своими телятами! — взорвался он наконец. — Я осла у деда выпросил. Доедем до той речки и наверняка чертовку Пеппу изловим.
Однако и его союзник Обжора на сей раз присоединился к нам.
— Хрен с ней, с Пеппой! Тут, может, будет чем поживиться.
Сержант, выпятив губу, недоверчиво разглядывал нас с головы до ног: наши лохмотья, видно, вызывали у этого сарацина подозрения. Потом все-таки спросил, куда ехать.
— Туда. — Золотничок показал в сторону Альберо Бьянко.
Мы уже приготовились забраться в два грузовика.
— Ноу, чилдрен, ноу, — забеспокоился сержант. — Все нет. Поедет ты и ты. — И ткнул пальцем в Золотничка и Пузыря.
Золотничок ухмыльнулся.
— Тогда гуд бай, — бросил он и, весело насвистывая, пошел прочь.
Солдаты — всего их было шесть — поглядели на нас с любопытством, а сержант нахмурился и запыхтел своей трубкой, обдав нас облаком ядовитого дыма. Было видно, как ему не хочется тащить с собой десять голодных ртов.
— Карашо, — наконец процедил он сквозь зубы. — Летс гоу, маленки итальянски сволочь.
Золотничок тут же вернулся обратно и полез в крытый брезентом кузов. За ним я, потом Чуридду и остальные. Последним мы втащили за руки Пузыря.
— Доунт фогет, мне нужен теленки, — предупредил сержант. — Или я вам задам.
— Задам, задам по задам! — насмешливо пропел Карлик.
Водитель включил мотор, и машина понеслась по дороге, подпрыгивая на ухабах, брезент раздувался от ветра и больно хлестал нас по головам.
— Вот это скорость! — радостно воскликнул Марио Гулициа.
Чтоб не упасть, мы уселись на пол. Тури все прикидывал, сколько может весить теленок. Нахалюга и Чернявый затянули песню:
— Вы что, — напомнил я, — это же фашистская песня!
— А, плевать! — отозвался Чернявый. — Мне нравится. Подпевай и ты.