— Ты отрицаешь нас?
— Мое сердце не может, но разум — он твердит «охраняй, не позволь миру уничтожить ее». — Он шагнул к ней, но Ленобия обняла себя руками и отстранилась. Парень грустно качнул головой. — У тебя должны быть дети, дорогая. Дети, которым не нужно будет претендовать на белую кожу. Я думаю, ты знаешь слишком мало об этом, не так ли?
— Я знаю, что предпочла бы делать вид тысячи раз, чем отрицать любовь к тебе. Да, я молода, но достаточно взрослая, чтобы знать, что любовь только с одной стороны не сработает. — Когда он ничего не сказал, она сердито стерла с лица слезы и продолжила: — Я должна уйти и больше не приходить, проводя остаток путешествия где угодно, только не здесь.
— Да, дорогая. Должна.
— И это то, чего ты хочешь?
— Глупость. Это не то, чего я хочу.
— Ну, мы оба дураки. — Она прошла мимо него и взяла щетку. — Я собираюсь почистить серого. Потом я вернусь в свою каюту и буду ждать завтрашнего утра. Тогда я буду делать то же самое. Снова и снова. — Она перешла в стойло и начала чистить ближайшего серого.
Оставаясь за пределами стойла, он смотрел на нее оливковыми глазами, выглядя, как она подумала, печально и очень, очень взросло.
— Ты храбрая, Ленобия. И сильная. И хорошая. Когда ты вырастишь в женщину, то будешь противостоять тьме в мире. Я знаю это, когда смотрю в твои глаза, цвета штормовых туч. Но, красавица моя, выбирай сражения, в которых можешь выиграть, не потеряв при этом сердце или душу.
— Мартин, я перестала быть девушкой в тот момент, когда ступила в обувь Сесиль. Я уже выросла в женщину. Мне жаль, что ты не понял этого.
Он вздохнул и кивнул.
— Ты права. Я знаю, что ты женщина, но я не единственный, кто понимает это. Дорогая, сегодня я слышал разговор слуг Командора. Этот Епископ, он не спускал с тебя глаз на протяжении всего обеда.
— Мы с сестрой Марией Магдалиной уже говорили об этом. Я собираюсь оставаться вне поля его зрения так долго, как это возможно. Не стоит беспокоиться обо мне. Я избегала епископа и таких мужчин, как он, в течение последних двух лет.
— Из того, что я видел, таких людей, как Епископ, не так уж и много. Я чувствую, за ним следует что-то плохое. Думаю, его Бакас против него.
— Бакас? Что это? — Ленобия прекратила чистку мерина и прислонилась к его боку, слушая Мартина.
— Думай о Бакас, как о ловце души, следящем за двумя ее сторонами. В каждом из нас есть хорошее и плохое, дорогая. Но если владелец вне гармонии, если он творит зло, то Бакас оборачивается против него, выпуская на свободу ужасную тьму.
— Откуда ты все это знаешь?
— Моя мама, как и многие рабы моего отца, с Гаити. Они следуют старой религии. На ней воспитан и я. — Он пожал плечами и улыбнулся наивному выражению в ее глазах. — Я думаю, что все мы приходим из одного места — и все когда-нибудь туда возвращаемся. У этого места много различных названий, потому и так много разных людей.
— Но Епископ католический священник. Откуда он знает о древней религии Гаити?
— Дорогая, не нужно знать, чтобы чувствовать. Бакасы реальны, и иногда они находят владельца. Тот рубин, который он носит на шее — бакас.
— Рубин на кресте, Мартин.
— Это так же бакас, обратившийся во тьму, дорогая.
Ленобия вздрогнула:
— Он пугает меня, Мартин. Он всегда получает то, что хочет.
Мартин шагнул к ней, залез себе под рубашку и вытянул за синий, сапфирового цвета мешочек на тонком кожаном шнурке. Он снял его со своей шеи и надел на нее.
— Это грис-грис, он защитит тебя, дорогая.
Ленобия потерла пальцами мешочек:
— Что в нем?
— Я ношу его большую часть своей жизни и не знаю наверняка. Я знаю, что в нем тринадцать маленьких вещей. Перед смертью мама отдала его мне для защиты.
Мартин взял мешочек из ее пальцев. Глядя в глубину ее глаз, он поднял его к губам и поцеловал.
— Теперь он станет защитой для тебя.
Затем медленно, не спеша, зацепив пальцами ткань у ее лифа, не задев кожи, уронил мешочек ей на грудь, где тот лег чуть выше четок ее матери.
— Носи его близко к сердцу, дорогая, и сила народа моей матери всегда будет рядом.
Его близость затруднила ее дыхание, и когда он отстранился, Ленобия подумала, что чувствует тепло его поцелуя через мешочек цвета драгоценного камня.
— Если ты даешь мне защиту своей матери, то я заменю ее на защиту моей.
Она взяла четки и протянула их ему. Он улыбнулся и наклонился, чтобы он могла повесить их на него. Мартин поднял одну бусинку, изучая.
— Вырезанные деревянные розы. Ты знаешь, для чего народ моей матери использует масло розы, дорогая?
— Нет, — она стояла все еще затаив дыхание от его близости и пристальных взглядов.
— Масло розы усиливает любовные заклинания, — сказал он, приподнимая уголки губ. — Ты пытаешься приворожить меня, дорогая?
— Возможно, — ответила Ленобия, столкнувшись с ним взглядом.
Тут мерин игриво боднул ее, нетерпеливо переступая с копыта на копыто, напоминая, что его чистка не закончена.
Смех Мартина разбил сгустившееся между ними напряжение.
— Я думаю, у меня появилась конкуренция за твое внимание. Серые тобой не делятся.
— Ревнивый мальчик, — пробормотала Ленобия, оборачиваясь, чтобы обнять мерина за шею и отряхнуть щетку от опилок.
Все еще тихонько посмеиваясь, Мартин принес деревянный гребень и принялся расчесывать гриву и хвост.
— Что рассказать тебе сегодня, дорогая?
— Расскажи о лошадях на плантации своего отца, — ответила она. — Ты начал несколько дней назад и не закончил.
Пока Мартин рассказывал о лошадях, способных пробегать четыре мили с такой скоростью, что Пегасу и не снилась, Ленобия отстраненно размышляла.
Он уже любит меня. Она прижала руку к груди, чувствуя тепло оберега его матери.
Если мы вместе, нам хватит храбрости противостоять миру.
***
Окрыленная надеждой, Ленобия поднялась из грузового отсека по лестнице, выведшей ее к каютам. Мартин заполнил ее голову рассказами о чудесных лошадях его отца, и где-то в середине истории, ее посетила замечательная идея: может быть, они с Мартином могли бы остаться в Новом Орлеане до тех пор, пока не заработали бы достаточно денег на покупку молодого жеребца. Тогда они, взяв своего бескрылого Пегаса, могли бы пойти на запад и найти место, где о них не судили бы по цвету кожи, и можно было бы остаться жить и разводить лошадей. И дети, шепнули ей мысли, много маленьких детей, столь же красивых, как Мартин.
Она просила Марию Магдалину помочь найти ей работу, может быть, что-то на кухне урсулинских монахинь. Каждый нуждается в кухарке, умеющей испечь вкусный хлеб, рецепт которого Ленобия знала от французских поваров Барона.
— Ваша улыбка делает вас еще более прекрасной, Ленобия.
Она не слышала, как он вошел в коридор, но вот внезапно он оказался здесь, загораживая ей дорогу. Рука потянулась к кожаному мешочку-оберегу, спрятанному под сорочкой. Думая о Мартине и силе защиты его матери, она вздернула подбородок, встречаясь взглядом с епископом.
— Прошу меня извинить, Отец, — холодно сказала она. — Я должна вернуться к сестре Марии Магдалине. Я бы хотела присоединиться к ее утренней молитве.
— Разумеется, не сердитесь на меня за вчерашнее. Это был шок, вызванный вашим обманом, — говоря, епископ поглаживал красный рубин на кресте.
Внимательно наблюдая за ним, Ленобия подумала, что то, что он светится и мигает в темном проходе, странно.
— Я не смею сердиться на вас, Отец. Только хочу пройти к Сестре.
Он шагнул к ней:
— У меня есть к вам предложение, услышав которое, вы будете знать, насколько я щедр и что вы можете заслужить нечто большее, чем мой гнев.
— Мне жаль, Отец. Не понимаю о чем вы, — сказала она, пытаясь протиснуться бочком.
— Разве вы не маленький бастард? Смотря в ваши глаза, я вижу многое.
Гнев Ленобии на то, как он назвал ее, отбросил страх.
— Меня зовут Ленобия Уайтхолл. Я вам не ублюдок! — швырнула она ему.
Его улыбка была ужасна. Руки взметнулись по обе стороны от Ленобии, прижав ее к стене. Рукава его пурпурных одежд походили на занавески, скрывающие ее от реального мира. Он был настолько высок, что рубиновый крест свисал перед ее глазами, и на мгновение она подумала, что видела в его глубине огонь.
Когда он заговорил, мир сузился до зловония его дыхания и тепла тела.
— Когда я закончу с тобой, ты будешь всем, чем я скажу: ублюдком, шлюхой, любовницей, дочерью. Всем, чем угодно. Но не сдавайся слишком быстро, мой маленький бастард. Мне нравится борьба.
— Отец, вот вы где! Какая удача, что я нашла вас так близко от наших кают. Не могли бы вы помочь мне? Я думала перенести статую Божьей Матери будет просто, но либо недооценила ее веса, либо переоценила собственные силы.
Епископ сделал шаг назад, выпуская Ленобию. Она побежала по коридору к монахине, вовсе не смотревшей на них. Вместо этого она изо всех сил тащила высокую каменную статую Девы Марии с порога своей комнаты в коридор. Когда Ленобия достигла ее, монахиня посмотрела на девушку и сказала:
— Ленобия, хорошо. Пожалуйста, возьми свечи для алтаря и жаровню с ладаном. Мы будем молиться на палубе оставшиеся несколько дней, пока не достигнем порта в Новом Орлеане.
— Несколько дней? Вы ошибаетесь, Сестра, — снисходительно сказал епископ. — У нас есть еще, по крайней мере, недели две путешествия.
Мария Магдалина выпрямилась от борьбы со статуей и потерла поясницу, одарив епископа холодным взглядом, полностью противоречащему ее поведению, но соответствуя намеренному вмешательству в ранний инцидент в коридоре.
— Дни, — серьезно сказала она. — Я только что разговаривала с Командором. Шквал помог нам опередить график. Мы будем в Новом Орлеане через три-четыре дня. Это прекрасная новость, что скоро мы все снова будем стоять на земле, не так ли? Я буду рада представить вас нашей игуменьи и рассказать, что это путешествие было приятным и безопасным, благодаря вашей защите. Вы знаете, как она влиятельна в городе, не так ли, епископ де Бомон?
После затяжного молчания епископ сказал:
— О да, Сестра. Я знаю это и многое, многое другое.
Затем священник нагнулся, поднял тяжелую статую, словно она была из перьев и пуха, а не из камня, и понес на палубу.
— Он причинил вам вред? — быстро прошептала Мария Магдалина, как только он скрылся из виду.
— Нет, — ответила Ленобия дрожащим голосом. — Но он хочет.
Монахиня мрачно кивнула:
— Возьми свечи и ладан. Разбуди остальных девушек и скажи им подняться на молитву. После этого оставайся близко ко мне. Тебе придется отказаться от своих прогулок на рассвете. Это просто не безопасно. К счастью, осталось всего несколько дней. Потом ты будешь в женском монастыре, недосягаемая для него.
Монахиня сжала ее руку, прежде чем подняться на палубу следом за епископом, оставляя Ленобию совершенно разбитой.
— Молитесь за нас…
Мартин! Как я собираюсь поклясться ему? Я должна увидеть его снова, даже если это означает еще одну встречу с епископом.
— Мать Пречистая…
— Молись за нас…
Взгляд Ленобии остановился на группе мужчин и человеке в пурпурных одеждах, становящегося на колени перед ними. Ее глаза расширились от удивления. Он не опустил голову и не закрыл глаза. Он смотрел на статую, перед которой стояла на коленях монахиня. Его руки не были сложены. Вместо этого одной он гладил рубин на распятии, а другой делал небольшие, странные пассы, только трепетание пальцев, словно притягивая к себе что-то.
— Матерь Божия.
— Молись за нас…
Растерянно наблюдая за епископом, Ленобия поняла, что священник смотрит вовсе не на статую, а на единственную массивную свечу, зажженную в ногах Марии, прямо перед монахиней. В этот самый миг пламя усилилось, засветившись так интенсивно, что свеча, казалось, плакала воском. Воск и пламя соединились, и огонь, взорванной от тонкой свечи, хлынул каскадом на льняную одежду Марии Магдалины.
— Сестра! Огонь! — плача, Ленобия вскочила на ноги, чтобы побежать к монахине, но странный огонь уже обратился бушующим пламенем.
Сестра вскрикнула и попыталась подняться, но оказалась дезориентирована огнем, окружившим ее. Вместо того, чтобы отойти от горящего столба, Мария Магдалина покачнулась вперед, прямо в лужицу горящего воска.
Девочки вокруг Ленобии кричали и наталкивались на нее, мешая пробраться к монахине.
— Назад! Я спасу ее! — крикнул Епископ, побежав вперед с ведром так, что фиолетовые одежды развивались за ним как пламя.
— Нет! — закричала Ленобия, вспомнив знания, полученные на кухне о воске, жире и воде. — Лучше набросьте одеяло, только не водой!
Епископ опрокинул ведро на горящую монахиню, и огонь взорвался пылающим дождем воска в толпу, вызывая у девушек еще большую панику и истерику.
Мир стал огнем и жаром. Ленобия пыталась добраться до Марии Магдалины, но сильные руки обхватили ее за талию и утянули обратно.
— Нет! — закричала девушка, пытаясь вырваться.
— Дорогая, ты не можешь ей помочь.
Голос Мартина был оазисом спокойствия в этом хаосе, и Ленобия обмякла. Она позволила оттащить себя от огня, ближе к кормовой части. Но в пламени она видела, что Мария Магдалина прекратила бороться. Полностью охваченная огнем, она подошла к перилам, повернулась, и на мгновение взгляд ее нашел Ленобию. Девушка никогда не забудет этого момента. То, что она увидела в глазах монахини, не было болью, ужасом или страхом. Она увидела покой. И в голове ее эхом прозвучал голос Марии Магдалины, смешанный с более сильным и наполненным красотой «Следуй за своим сердцем, дитя. Святая Мать всегда будет защищать тебя».
После этого Мария Магдалина перешагнула за ограждение и прыгнула за борт в приветствующее ее холодное море.
Следующим, что помнила Ленобия, это Мартина, сорвавшего с себя рубашку и сбивающего ей пламя, начавшее лизать ее юбку.
— Ты останешься здесь! — крикнул он. — Ни шагу с этого места, слышишь?
Ленобия задеревенело кивнула, и Мартин присоединился к остальным членам экипажа, уже использующих одежду и часть парусов, чтобы сбить оставшийся огонь.
Командор был там, выкрикивая четкие приказы и сбивая пламя, потушить которое теперь оказалось неестественно легко, собственным синим пиджаком.
— Я пытался помочь! Я не знал! — привлек внимание Ленобии Епископ, стоящий у перил и смотрящий в море.
— Чарльз! Вы не обгорели? Ранены? — Командор направился к Епископу столь стремительно, что тот покачнулся и упал бы за борт, если бы Командор не успел его обхватить.
— Нет, нет, — потряс его Епископ. — Я должен сделать…Должен…
Он поднял руку и начертал крест в воздухе, после чего принялся читать молитву последнего обряда. Никогда в своей жизни Ленобия ненавидела кого-то настолько сильно.
Симонетта взмахнула розовыми, задетыми горящим воском руками и зарыдала:
— Что же нам теперь делать? Что делать?
Ленобия цеплялась за нее, но что ответить не знала.
— Мадмуазели, вы не пострадали? — голос Командора нарастал по мере того, как он оказывался ближе, пробираясь через группу плачущих девушек, отодвигая тех, кто стоял к огню слишком близко и подзывая судового врача. — Если вы не пострадали, то спускайтесь в каюты. Смените одежды и отдыхайте. Огонь потушен, судно исправно. Вы в безопасности.
Мартин потерялся в дыму и хаосе, и у Ленобии не было выбора, кроме как спуститься с дрожащей перепуганной Симонеттой, крепко держа ее за руку.
— Вы тоже ее слышали? — прошептала она, когда дрожа, они спустились в узкий коридор к каютам.
— Я слышала крик Сестры… Это было ужасно, — прорыдала Симонетта.
— И больше ничего? Вы не слышали, что она кричала? — упорствовала Ленобия.
— Она ничего не говорила. Только кричала. — Симонетта смотрела на нее широко-раскрытыми глазами, полными слез. — Ты с ума сошла, Ленобия?
— Нет, нет, — быстро сказала Ленобия, утешающе обняв ее за плечи. — Я почти сожалею, что не сошла с ума. Лишь бы не помнить того, что только что произошло.
Симонетта зарыдала снова:
— Да-да. Я не покину каюту, пока мы не достигнем земли. Даже на ужин ходить не буду! Они не смогут меня заставить!
Ленобия крепко обняла ее, больше ничего не сказав.
***
Ленобия не оставляла ее четыре последующих дня. Симонетте не нужно было беспокоиться о том, чтобы ходить на ужин. Еду приносили в каюты.
Смерть Марии Магдалины заворожила всех, и привычная жизнь на корабле рухнула. Громких и иногда похабных песен, которые пела команда, больше не было. Не было смеха. Не было криков. Само судно казалось неестественно тихим.
Через несколько часов после смерти монахини, паруса наполнил сильный ветер, словно дыхание Бога гнало их дальше от места насилия.
Девушки пребывали в шоке в своих комнатах. Симонетта и некоторые другие по-прежнему плакали. В основном все они ютились на своих кроватях и тихо разговаривали или молились. Прислуга, приносившая им еду, убеждала, что все будет хорошо и скоро они достигнут земли. Это вызывало только мрачные взгляды и слезы.
Все это время Ленобия думала и помнила.
Она помнила доброту Марии Магдалины. Помнила силу веры монахини. Она помнила покой, смотревший на нее из умирающих глаз и слова, магическим эхом прозвучавшие в ее голове.
«Следуй за своим сердцем, дитя. Святая Мать всегда будет защищать тебя».
Ленобия помнила о Марии Магдалине, но думала о Мартине. А еще о будущем. Наступал рассвет третьего дня, когда приняв решение, Ленобия тихо прокралась из комнаты, в которой начинала себя чувствовать, как в мавзолее.