Эмма ушла. Я пытаюсь еще кое-что вывѣдать у Фалькенберга. У него было хорошее чутье, и онъ иногда понималъ людей.
— Поешь ли ты еще барынѣ?
— Нѣтъ. — И Фалькенбергъ пожалѣлъ, что остался въ усадьбѣ: здѣсь теперь все больше и больше слезъ и горя.
— Слезъ и горя? Развѣ капитанъ съ женой не въ хорошихъ отношеніяхъ?
— Нечего сказать, хорошія отношенія! Какъ раньше было, такъ и теперь. Прошлую субботу она проплакала весь день.
— Какъ это все странно. Но, вѣроятно, они деликатны другъ съ другомъ, — сказалъ я и насторожилъ уши въ ожиданіи отвѣта.
— Но они опротивѣли другъ другу, — отвѣтилъ Фалькенбергъ. — Да и она такъ измѣнилась только за то время, что тебя здѣсь не было; она исхудала и поблѣднѣла.
Я сидѣлъ часа два на чердакѣ и смотрѣлъ въ окно, не спуская глазъ съ главнаго зданія, но капитанъ не появился. Почему онъ не выходилъ? Я потерялъ терпѣніе и рѣшилъ уйти, не извинившись передъ капитаномъ. А у меня было хорошее извиненіе; я хотѣлъ свалить все на статью въ газетѣ и сказать, что на меня нашла манія величія, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Теперь мнѣ не оставалось ничего другого, какъ разобрать и сложить машину такъ, чтобы ее можно было нести, покрыть ее, насколько возможно, мѣшкомъ, и отправиться въ путь.
Эмма была въ кухнѣ, когда я уходилъ, и она украла для меня кое-что изъ съѣдобнаго.
Мнѣ опять предстоялъ длинный путь. Сперва я направлялся въ усадьбу священника, что, впрочемъ, было мнѣ по дорогѣ, а оттуда я хотѣлъ итти на желѣзную дорогу. Выпалъ снѣгъ и ходьба стала затруднительнѣе, а кромѣ того я долженъ былъ спѣшить: вѣдь она поѣхала въ городъ только за рождественскими покупками и была уже впереди.
На слѣдующій день подъ вечеръ я былъ въ усадьбѣ священника. Я заранѣе рѣшилъ, что лучше всего будетъ поговорить съ самой барыней.
— Я зашелъ сюда по дорогѣ въ городъ, — сказалъ я ей. — Я тащу тяжелую машину, не позволите ли вы мнѣ оставить здѣсь пока самыя тяжелыя деревянныя части?
— Ты идешь въ городъ? — спросила барыня. — Но ты, вѣроятно, переночуешь здѣсь?
— Нѣтъ, благодарю васъ. Я долженъ бытъ въ городѣ уже утромъ.
Барыня задумалась и сказала:
— Елизавета въ городѣ. Ты могъ бы захватить съ собой одинъ пакетъ, она кое-что забыла.
«Вотъ и адресъ!» подумалъ я.
— Но я должна сперва приготовить посылку.
— Но фрекенъ Елизавета, пожалуй, успѣетъ уѣхать изъ города, прежде чѣмъ я пріѣду?
— Нѣтъ, она тамъ вмѣстѣ съ фру Фалькенбергъ, онѣ останутся въ городѣ цѣлую недѣлю.
Это было пріятное извѣстіе. Теперь у меня были и адресъ и время.
Барыня стояла и смотрѣла на меня бокомъ.
— Такъ ты остаешься? — спросила она. — Я, дѣйствительно, должна кое-что приготовить…
Мнѣ отвели комнату въ главномъ зданіи, такъ какъ на чердакѣ стало слишкомъ холодно. Вечеромъ, когда всѣ улеглись и въ домѣ стало тихо, ко мнѣ въ комнату вошла барыня съ пакетомъ и сказала:
— Извини, что я пришла такъ поздно. Но ты, вѣроятно, уйдешь завтра утромъ такъ рано, что я еще буду спать.
XXXIII
И вотъ я снова среди городского шума, толкотни, газетъ, людей; такъ какъ я былъ вдали отъ всего этого нѣсколько мѣсяцевъ, то я не испытываю непріятнаго чувства. Въ одинъ день я надѣваю на себя городское платье и отправляюсь къ фрёкенъ Елизаветѣ. Она остановилась у своихъ родственниковъ.
Не посчастливится ли мнѣ увидать другую? Я волнуюсь, какъ мальчишка. Я чувствую себя такъ неловко въ перчаткахъ, что снимаю ихъ; но, поднявшись на лѣстницу, я вижу, что мои руки не подходятъ къ моему платью, и я снова натягиваю перчатки. Я звоню.
— Фрёкенъ Елизавета? Да, подождите немного, пожалуйста.
Выходить фрёкенъ Елизавета.
— Здравствуйте. Вамъ меня надо? Ахъ, да вѣдь это вы!
— У меня посылка отъ вашей матери. Пожалуйста.
Она разрываетъ немного пакетъ и смотритъ.
— Нѣтъ, какова мама! Бинокль! А мы уже побывали въ театрѣ… А я не узнала васъ сперва.
— Вотъ какъ. Но вѣдь мы видѣлись въ послѣдній разъ не такъ давно.
— Правда, но… Послушайте, вамъ навѣрное хочется спросить про другую особу? Ха-ха-ха!
— Да, — сказалъ я.
— Ея здѣсь нѣтъ. Я одна остановилась у своихъ родственниковъ. А она остановилась въ «Викторіи».
— Да? Но собственно, порученіе у меня было къ вамъ, — сказалъ я, стараясь овладѣть собой.
— Подождите немного. Мнѣ какъ разъ надо въ городъ, и мы пойдемъ вмѣстѣ.
Фрёкенъ Елизавета надѣваетъ пальто и шляпу, кричитъ въ одну дверь: «прощайте пока!» и уходитъ со мной. Мы беремъ коляску и ѣдемъ въ одно скромное кафе. Фрёкенъ Елизавета находитъ, что въ кафе вообще очень весело, но это кафе не веселое.
— Быть можетъ, вы хотите куда-нибудь въ другое мѣсто?
— Да, въ «Грандъ».
Я немножко боюсь, что тамъ мнѣ будетъ не совсѣмъ-то спокойно. Меня долго не было въ городѣ, и мнѣ прійдется здороваться со знакомыми. Но барышня требуетъ «Грандъ». Она имѣла практику въ продолженіе только нѣсколькихъ дней и стала очень увѣренной. Однако раньше она мнѣ больше нравилась.
Мы ѣдемъ въ «Грандъ». Дѣло идетъ къ вечеру. Фрёкенъ Елизавета садится въ самомъ яркомъ свѣтѣ и сама сіяетъ отъ удовольствія. Подаютъ вино.
— Однако, какимъ вы стали наряднымъ, — говоритъ она и смѣется.
— Не могъ же я здѣсь ходитъ въ блузѣ.
— Конечно. Но по правдѣ сказать, та блуза… Сказать то, что я думаю?
— Пожалуйста.
— Блуза вамъ шла больше.
Чтобы провалиться этому городскому платью! Я сидѣлъ, какъ на угольяхъ, и всѣ мои мысли были заняты совсѣмъ другимъ, а не этой болтовней.
— Вы долго останетесь въ городѣ? — спрашиваю я.
— Пока Лависа останется, мы должны справиться съ нашими покупками. Къ сожалѣнію, это будетъ недолго…
Потомъ она опять смѣется и спрашиваетъ:
— Понравилось ли вамъ у насъ въ деревнѣ?
— Да, это было хорошее время.
— Вы скоро опять пріѣдете? Ха-ха-ха!
Она сидѣла и смѣялась надо мной. Она хотѣла показать, что видѣла меня насквозь, что сейчасъ же угадала, что я только игралъ роль у нихъ въ деревнѣ.
— Не попросить ли папу, чтобы онъ вывѣсилъ весною объявленіе на столбѣ, что вы исполняете всевозможныя водопроводныя работы?
Она зажмурила глаза и звонко захохотала.
Я внѣ себя отъ волненія и страдаю отъ этихъ шутокъ, хотя онѣ такъ добродушны. Я осматриваюсь по сторонамъ, чтобы немного овладѣть собой. То тутъ, то тамь приподнимается шляпа, и я отвѣчаю; все кажется мнѣ такимъ далекимъ и страннымъ. Моя хорошенькая дама привлекаетъ вниманіе публики на насъ.
— Такъ, значитъ, вы знаете всѣхъ этихъ людей, разъ вы съ ними раскланиваетесь?
— Да, нѣкоторыхъ… Вы весело проводите время въ городѣ?
— Великолѣпно! У меня есть два двоюродныхъ брата, а у нихъ есть товарищи.
— Бѣдный молодой Эрикъ тамъ въ деревнѣ! — говорю я въ шутку.
— Ахъ, бросьте вы вашего молодого Эрика! Нѣтъ, тутъ есть одинъ — его зовутъ Веверъ. Но теперь мы съ нимъ въ ссорѣ.
— Ну, это обойдется.
— Вы думаете? Это однако довольно серьезно. Вы знаете, я немножко разсчитываю, что онъ придетъ сюда.
— Тогда покажите его мнѣ.
— Мнѣ пришло въ голову, когда мы съ вами ѣхали сюда, что мы могли бы заставить его ревновать.
— Что же, попробуемъ.
— Да, но… Вы должны были бы быть немного помоложе. Я хотѣла сказать…
Я стараюсь улыбнуться:
— О, мы это отлично устроимъ. Не презирайте насъ, стариковъ, мы можемъ быть прямо великолѣпны! Дайте мнѣ только сѣсть къ вамъ на диванъ, чтобы онъ не увидалъ моей лысины.
Ахъ, какъ трудно перешагнуть черту, раздѣляющую молодость отъ старости, съ достоинствомъ и красиво. Появляется неувѣренность, суетливость, вражда къ молодежи, зависть…
— Послушайте, фрёкенъ, — умоляю я ее исцѣлить мое сердце, — не пойдете ли вы къ телефону и не вызовите ли вы сюда фру Фалькенбергь?
Она на минуту задумывается.
— Хорошо, сдѣлаемъ это, — говоритъ она, сжалясь надо мной.
Мы идемъ къ телефону, звонимъ въ гостинницу «Викторія» и вызываемъ фру Фалькенбергъ.
— Это ты, Лависа? Если бы ты знала съ кѣмъ я здѣсь… ты можешь притти сюда? Вотъ хорошо! Мы въ «Грандѣ»… Этого я не могу сказать… Конечно, это мужчина, но теперь онъ господинъ, больше я ничего не скажу… Такъ ты придешь?… Ну, вотъ ужъ ты и раздумала? Къ роднымъ? Конечно, дѣлай, какъ хочешь, но… Да, да, онъ стоитъ возлѣ меня… Что это ты вдругъ заторопилась? Ну, ну, прощай въ такомъ случаѣ.
Фрёкенъ Елизавета дала отбой и сказала коротко:
— Она идетъ къ роднымъ.
Мы возвращаемся въ залъ и садимся. Намъ подаютъ еще вина, я стараюсь быть веселымъ и предлагаю шампанскаго. Да, благодарю. Вдругъ фрёкенъ Елизавета говоритъ мнѣ:
— Вотъ Беверъ. Какъ это кстати, что у насъ шампанское.
Всѣ мои мысли заняты другимъ. Я долженъ ухаживать за барышней ради другого, но я говорю одно, а думаю совсѣмъ о другомъ. Я не въ состояніи выброситъ изъ головы разговоръ по телефону: она, конечно, догадалась, что я ждалъ ее. Но въ чемъ я провинился? Почему мнѣ такъ внезапно отказали въ Эвербё и взяли на мѣсто меня Фалькенберга? Капитанъ, конечно, не всегда былъ со своей женой въ идеально-прекрасныхъ отношеніяхъ, но, быть можетъ, онъ увидалъ во мнѣ опаснаго человѣка и хотѣлъ спасти свою жену отъ такого смѣшного паденія. А она стыдилась меня, стыдилась, что я служилъ у нихъ въ усадьбѣ, что я былъ ея кучеромъ и два раза ѣлъ вмѣстѣ съ ней. И она стыдилась моего почтеннаго возраста…
— Нѣтъ, изъ этого ничего не выходитъ, — говоритъ фрёкенъ Елизавета.
Я прилагаю всѣ старанія къ тому, чтобы заставить себя говорить всякія глупости, и она начинаетъ улыбаться. Я пью много и становлюсь остроумнѣе. Наконецъ, барышня, повидимому, проникается увѣренностью, что я стараюсь ухаживать за ней ради самого себя. Она начинаетъ поглядывать на меня.
— Послушайте, будьте такъ добры, я хочу поговоритъ о фру Фалькенбергъ.
— Тише, — говоритъ фрёкенъ Елизавета. — Конечно, васъ интересуетъ фру Фалькенбергъ, я это хорошо знала все время, но вы не должны были этого говорить… Мнѣ кажется, что на него начинаетъ дѣйствовать… Будемъ продолжать и будемъ казаться такими же заинтересованными другъ другомъ.
Значить, она не думала, что я ухаживаю за ней ради самого себя. Въ концѣ-концовъ я слишкомъ старъ, слишкомъ неинтересенъ.
— Но вѣдь фру Фалькенбергъ для васъ недоступна, — возобновляетъ она разговоръ. — Это безнадежно.
— Да, она для меня недоступна. И вы также для меня недоступны.
— Это вы говорите также ради фру Фалькенбергъ?
— Нѣтъ, ради васъ самихъ.
Пауза.
— Знаете, вѣдь я была влюблена въ васъ? Да, да тамъ дома.
— Это становится интересно, — говорю я и передвигаюсь на диванѣ. — Теперь мы доканаемъ Бевера.
— Да, вы подумайте только: я ходила по вечерамъ на кладбище, чтобы встрѣчаться тамъ съ вами. Но вы, глупый человѣкъ, ничего не понимали.
— Теперь вы говорите, навѣрное, ради Бевера, — говорю я.
— Нѣтъ, увѣряю васъ, что это истинная правда. А разъ я пришла къ вамъ въ поле. А вовсе не къ вашему молодому Эрику, какъ вы думали.
— Такъ это было ко мнѣ! — говорю я и дѣлаюсь грустнымъ.
— Вамъ это кажется страннымъ? Но вы должны же понимать, что и въ деревнѣ надо въ кого-нибудь влюбляться.
— Фру Фалькенбергъ говоритъ то же самое?
— Фру Фалькенбергъ — нѣтъ, она говоритъ, что ни въ кого не хочетъ влюбляться, она хочетъ только играть на фортепіано или что-то въ этомъ родѣ. Я говорила только про себя. Нѣтъ, но знаете ли вы, что я разъ сдѣлала? Ужъ не знаю, право, говорить ли? сказать?…
— Пожалуйста.
— Вѣдь я собственно въ сравненіи съ вами маленькая дѣвочка, такъ что это ничего… Это было у насъ, вы спали на чердакѣ, - и вотъ однажды я пробралась туда и привела въ порядокъ вашу постель.
— Такъ это вы сдѣлали! — удивляюсь я искренно и выхожу изъ своей роли.
— Если бы вы только видѣли, какъ я туда пробиралась… Ха-ха-ха!..
Но молодая дѣвушка была еще очень неопытна, она покраснѣла, дѣлая свое маленькое признаніе, и старалась смѣяться, чтобы скрыть свое смущеніе.
Я хочу вывести ее изъ затрудненія и говорю:
— Вы все-таки удивительный человѣкъ! Фру Фалькенбергъ никогда не сдѣлала бы ничего подобнаго.
— Нѣтъ. Но вѣдь она и старше меня. Ужъ не думаете ли вы, что мы ровесницы?
— Фру Фалькенбергъ говорила вамъ, что она не хочетъ ни въ кого влюбляться?
— Да. А впрочемъ, я не знаю. Вѣдь фру Фалькенбергъ замужемъ, она ничего не говорила. Поговорите лучше со мной… А помните вы, какъ мы разъ пошли вмѣстѣ въ лавку? Я шла все тише и тише, чтобы вы догнали меня…
— Какъ это было мило съ вашей стороны. А теперь я доставлю вамъ удовольствіе въ знакъ благодарности.
Я встаю, подхожу къ молодому Беверу и предлагаю ему выпить стаканъ вина за нашимъ столомъ. Онъ идетъ за мной; фрёкенъ Елизавета густо краснѣетъ. Затѣмъ я завязываю разговоръ, и когда я вижу, что молодые люди разговорились, я вдругъ вспоминаю, что у меня есть неотложное дѣло и что я къ своему искреннему сожалѣнію долженъ ихъ покинуть. Вы, фрёкенъ Елизавета, совсѣмъ очаровали меня, но я знаю, что вы для меня недоступны…
XXXIV
Я иду на улицу Ратуши и сижу нѣкоторое время возлѣ извозчиковъ и смотрю на дверь гостинницы «Викторія». Потомъ я вспоминаю, что она ушла къ роднымъ. Я иду въ гостинницу и вступаю со швейцаромъ въ разговоръ.
— Да, барыня дома. Комната номеръ 12, во второмъ этажѣ.
— Такъ, значитъ, барыня не уходила никуда?
— Нѣтъ.
— Она скоро уѣзжаетъ?
— Она ничего не говорила.
Я снова выхожу на улицу, и извозчики откидываютъ фартуки у своихъ экипажей и приглашаютъ меня садиться. Я выбираю коляску и сажусь.
— Куда ѣхать?
— Мы будемъ стоять здѣсь. Я беру васъ на часы.
Извозчики подходятъ другъ къ другу и шепчутся: одинъ думаетъ одно, другой — другое. Онъ навѣрное подстерегаетъ свою жену, говорятъ они; она назначила свиданіе съ кѣмъ-нибудь въ гостинницѣ.
Да, я стерегу у гостинницы. Въ нѣкоторыхъ окнахъ виденъ свѣтъ, и мнѣ вдругъ приходитъ въ голову мысль, что она видитъ меня въ окно. Подождите немного, говорю я извозчику и опять иду въ гостинницу.
— Гдѣ номеръ 12?
— Во второмъ этажѣ.
— А окна выходятъ на улицу?
— Да.
— Такъ это, значитъ, моя сестра махала мнѣ, - лгу я швейцару, проходя мимо него.
Я поднимаюсь по лѣстницѣ и, чтобы не повернуть обратно, я сейчасъ же стучу въ дверь, какъ только нахожу номеръ 12. Отвѣта нѣтъ. Я стучу еще разъ.
— Это горничная? — спрашиваютъ изнутри.
Я не могъ отвѣтить «да», — мой голосъ выдалъ бы меня. Я взялся за ручку двери, но дверь была заперта. Она, вѣроятно, боялась, что я приду, — быть можетъ, она видѣла меня въ окно.
— Нѣтъ, это не горничная, — отвѣчаю я, и самъ удивляюсь чужому звуку своего дрожащаго голоса.
Послѣ этого я долго стою и слушаю; я слышу, что кто-то возится внутри, но мнѣ не отпираютъ. Но вотъ внизу раздается два короткихъ звонка изъ какой-то комнаты. Это она, думаю я. Она зоветъ горничную, она волнуется. Я отхожу отъ ея двери, чтобы не компрометировать ея. и встрѣчаю горничную на лѣстницѣ. Въ ту минуту, когда дѣлаю видъ, что собираюсь спускаться, я слышу, какъ горничная говорить:- Да, это горничная, — послѣ чего дверь отворяется.
— Нѣтъ, — говоритъ горничная, войдя въ комнату, тамъ только господинъ, который сейчасъ спустился съ лѣстницы.
Я почти уже рѣшаюсь взять комнату въ гостинницѣ. но потомъ я отказываюсь отъ этой мысли: она не принадлежитъ къ числу тѣхъ женщинъ. которыя назначаютъ свиданія въ гостинницѣ. Проходя мимо швейцара, я замѣчаю мимоходомъ, что барыня, вѣроятно, уже легла спать.
Я опять выхожу на улицу и сажусь въ коляску. Время идетъ, часы бѣгутъ, извозчикъ спрашиваетъ, не холодно ни мнѣ? Да, немного. Я кого-нибудь жду? Да… Онъ даетъ мнѣ свое одѣяло съ козелъ. Я плачу ему за его любезность папироской.
Время идетъ, часы бѣгутъ. Извозчики не стѣсняются больше и говорятъ другъ другу, что изъ-за меня замерзнетъ лошадь.
Нѣтъ, это ни къ чему не поведетъ! Я плачу извозчику, иду домой и пишу слѣдующее письмо:
«Вы запретили мнѣ писать вамъ, но позвольте мнѣ только увидать васъ. Я приду завтра въ гостинницу въ пять часовъ послѣ обѣда».
Не назначить ли болѣе ранній часъ? Но раньше мнѣ пришлось бы появиться при дневномъ свѣтѣ. А когда я волнуюсь, то у меня подергиваются губы, я я буду страшенъ при дневномъ свѣтѣ.
Я самъ снесъ письмо въ гостинницу «Викторія» и потомъ вернулся домой.
Мучительная ночь съ безконечными, долгими часами! Я хотѣлъ выспаться и подкрѣпиться, но объ этомъ не могло бытъ и рѣчи. Стало свѣтать и я всталъ. Пробродивъ довольно долго по улицамъ, я возвращаюсь домой, ложусь и засыпаю.
Проходитъ нѣсколько часовъ. Когда я просыпаюсь и прихожу въ себя, я сейчасъ же въ тревогѣ бросаюсь къ телефону и спрашиваю, уѣхала ли барыня.
Нѣтъ, она не уѣхала.
Слава Богу! Она, значитъ, не собирается бѣжать отъ меня; она, конечно, уже давно получила мое письмо. Вчера былъ просто неудачный день, вотъ и все.
Я завтракаю и снова ложусь. Я просыпаюсь черезъ нѣсколько часовъ и снова бросаюсь къ телефону.
Нѣтъ, барыня не уѣхала. Но уже уложила вещи. Теперь она въ городѣ.
Я одѣваюсь и сейчасъ же бѣгу на улицу Ратуши. Въ продолженіе получаса въ гостинницу входитъ много людей и выходитъ также, но ея не видно. Но вотъ бьетъ пять часовъ и я иду къ швейцару.
— Барыня уѣхала.
— Уѣхала?
— Это вы спрашивали по телефону? Она въ ту же минуту пришла изъ города и взяла свои вещи. Но у меня есть къ вамъ письмо.
Я беру письмо, и, не распечатывая его, спрашиваю про поѣздъ.
— Поѣздъ отошелъ въ четыре часа сорокъ пять минутъ, — говоритъ швейцаръ, глядя на свои часы. — Теперь пять.
Я поерялъ полчаса, карауля на улицѣ.
Я опускаюсь на одну изъ ступенекъ и смотрю въ землю. Швейцаръ продолжаетъ болтать. Онъ, конечно, понялъ, что въ гостинницѣ останавливалась не моя сестра.
— Я сказалъ барынѣ, что одинъ господинъ только что говорилъ по телефону. Но она сказала, что ей некогда, и она велѣла передать вамъ это письмо.
— Съ ней была еще какая-нибудь дама, когда она уѣзжала?
— Нѣтъ.
Я встаю и ухожу. На улицѣ я разрываю конвертъ и читаю письмо:… «Вы не должны меня больше преслѣдовать».-