Ленеманъ нѣсколько разъ приходилъ ко мнѣ и болталъ со мной весело и свободно, — его, вѣроятно, занималъ разговоръ съ чужимъ человѣкомъ, пришедшимъ издалека. — Иди сюда, Маргарита! — крикнулъ онъ своей женѣ, когда та шла по двору. — Вотъ здѣсь этотъ новый человѣкъ, я его посылаю въ лѣсъ за дровами.
XXX
Мы не получили никакихъ опредѣленныхъ указаній, но мы начали по собственному разумѣнію рубить исключительно сухой лѣсъ. Вечеромъ ленеманъ сказалъ, что мы поступили правильно. На слѣдующій день онъ все-таки рѣшилъ самъ прійти въ лѣсъ и дать намъ необходимыя указанія.
Скоро я увидалъ, что работы въ лѣсу не хватитъ и до Рождества. Дорога была хорошая, такъ какъ морозило, но снѣгу не было. А потому мы нарубили массу дровъ, и ничто не задерживало нашей работы. Самъ ленеманъ нашелъ, что мы рубимъ лѣсъ, какъ сумасшедшіе, ха-ха-ха. У старика было пріятно работать, онъ часто приходилъ къ намъ въ лѣсъ и всегда былъ въ хорошемъ настроеній духа. Такъ какъ я никогда не поддерживалъ его остротъ, то онъ, вѣроятно, рѣшилъ, что я скучный, но надежный человѣкъ. Онъ поручилъ мнѣ ходить за почтой.
Въ усадьбѣ не было ни дѣтей, ни молодежи, за исключеніемъ служанокъ и одного работника. а потому по вечерамъ время шло медленно. Чтобы разсѣяться немного, я досталъ кислоты и олова и вылудилъ въ кухнѣ нѣсколько старыхъ кастрюль. Но и это дѣло вскорѣ было кончено. Но вотъ однажды вечеромъ я написалъ слѣдующее письмо:
«Если бы я былъ тамъ, гдѣ вы, то я работалъ бы за двоихъ!»
На слѣдующій день я долженъ былъ итти за почтой для ленемана: я захватилъ съ собой мое письмо и отослалъ его. Я очень волновался, — письмо вышло такое не изящное. Я получилъ бумагу отъ ленемана, а конвертъ я долженъ былъ обклеить цѣлой лентой почтовыхъ марокъ, чтобы скрыть штемпель ленемана. Что-то она скажетъ, когда получитъ это письмо! На немъ не было ни подписи, ни числа, ни мѣста, откуда оно послано.
Мы работаемъ въ лѣсу съ парнемъ, болтаемъ о разныхъ пустякахъ и хорошо ладимъ другъ съ другомъ. Дни шли; къ своему огорченію я увидѣлъ, что работа будетъ скоро окончена, но я питалъ маленькую надежду на то, что ленеманъ, быть можетъ, найдетъ для меня какую-нибудь другую работу, когда мы покончимъ съ дровами въ лѣсу. Мнѣ очень не хотѣлось отправляться странствовать передъ Рождествомъ.
Но вотъ я опять однажды стою на почтѣ и вдругъ получаю письмо. Я никакъ не могу взять въ толкъ, что это письмо адресовано мнѣ, и я верчу его нерѣшительно въ рукахъ. Но почтовый чиновникъ знаетъ меня, онъ читаетъ адресъ и говоритъ, что на конвертѣ стоитъ мое имя, а кромѣ того, адресъ ленемана. Вдругъ меня пронзаетъ одна мысль, и я хватаю письмо. Да, это ко мнѣ, я забылъ… конечно…
Въ ушахъ моихъ раздается звонъ, я быстро выхожу на дорогу, разрываю конвертъ и читаю:
«Не пишите мнѣ — ».
Безъ подписи, безъ обозначенія мѣста, но такъ ясно и такъ прелестно! Первыя два слова были подчеркнуты.
Не помню, какъ я дошелъ домой. Я помню только, что я сидѣлъ на кучѣ камней и читалъ письмо, потомъ я засунулъ его въ карманъ; потомъ я дошелъ до слѣдующей кучи камней и продѣлалъ тоже самое. Не пишите. Но быть можетъ, я могу пойти къ ней и поговорить. Какая прелестная маленькая бумажка, какой изящный почеркъ! Ея руки дотрогивались до этого письма, ея глаза были устремлены на эту бумагу, она дышала на нее! А въ концѣ была черта, — она могла означать безконечно много.
Возвратясь домой, я отдалъ почту и пошолъ въ лѣсъ. Я былъ погруженъ въ глубокія думы и, вѣроятно, казался очень страннымъ моему товарищу, который съ удивленіемъ смотрѣлъ, какъ я то и дѣло перечитывалъ какое-то письмо, пряталъ его вмѣстѣ съ деньгами, потомъ опять вынималъ и читалъ…
Какая она догадливая, что нашла меня! Навѣрное она держала конвертъ на свѣтъ и прочла подъ марками имя ленемана. Потомъ она на мгновеніе склонила свою прелестную головку, прищурила глаза и подумала:- онъ теперь работаетъ у ленемана въ Херсетѣ…
Вечеромъ, когда я возвратился домой, ко мнѣ пришелъ ленеманъ и началъ со мной разговаривать о томъ и о другомъ, а потомъ онъ спросилъ:
— Вѣдь вы, кажется, говорили, что работали у капитана Фалькенберга въ Эвербё.
— Да.
— Оказывается, что онъ изобрѣлъ машину.
— Машину?
— Лѣсную пилу. Такъ стоитъ въ газетѣ.
Я вздрогнулъ. Ужъ не изобрѣлъ ли капитанъ мою пилу?
— Это ошибка, — говорю я;- пилу изобрѣлъ вовсе не капитанъ.
— Не онъ?
— Нѣтъ, не онъ. Но пила стоитъ у него.
И я разсказываю ленеману все. Онъ идетъ за газетой, и мы читаемъ съ нимъ вмѣстѣ: «Новое изобрѣтеніе… Нашъ сотрудникъ отправился на мѣсто… Пила особенной конструкціи, она можетъ имѣть громадное значеніе для лѣсопромышленниковъ… Эта машина заключается къ слѣдующемъ…»
— Вѣдь не хотите же вы сказать, что вы изобрѣли пилу?
— Да, я изобрѣлъ ее.
— И капитанъ хочетъ украсть ее? Нѣтъ, это великолѣпно! это восхитительно! Но положитесь на меня. Видѣлъ ли кто-нибудь, что вы работали надъ вашимъ изобрѣтеніемъ?
— Да, всѣ люди капитана.
— Клянусь, я никогда ничего подобнаго не видалъ! Украсть ваше изобрѣтеніе! А деньги-то, вѣдь это пахнетъ милліономъ!
Я долженъ былъ признаться, что не понимаю капитана.
— Но я-то его хорошо понимаю! Не даромъ я ленеманъ. Признаться, я уже давно подозрѣвалъ этого человѣка. Онъ вовсе ужъ не такъ богатъ, какимъ онъ представлялся. А теперь я ему пошлю письмо, маленькое коротенькое письмецо отъ меня. Что вы на это скажете? Ха-ха-ха! Положитесь ка меня!
Но я сталъ обдумывать это дѣло. Ленеманъ слишкомъ горячился; могло случиться, что капитанъ не виноватъ, что перепуталъ корреспондентъ. Я попросилъ ленемана позволить написать мнѣ самому.
— И вступать въ переговоры съ этимъ обманщикомъ? Никогда! Предоставьте мнѣ все это дѣло. А кромѣ того, если вы сами напишите, то слогъ у васъ будетъ не такъ хорошъ, какъ у меня.
Однако я добился того, что онъ уступилъ мнѣ, и было рѣшено, что первое письмо напишу я, а ужъ потомъ онъ вмѣшается въ это дѣло. Я опять получилъ почтовую бумагу отъ ленемана.
Изъ моего писанья въ этотъ вечеръ ничего не вышло. Этотъ день былъ такъ полонъ впечатлѣній, и я былъ все еще очень взволнованъ. Я думалъ, думалъ и рѣшилъ: ради жены я не хочу писать самому капитану, но я напишу моему товарищу Фалькенбергу нѣсколько словъ и попрошу его присматривать за машиной.
Ночью ко мнѣ опять приходила покойница, — эта ужасная женщина, которая не давала мнѣ покоя изъ-за своего ногтя съ большого пальца. Весь день я провелъ въ волненіи, и она, какъ нарочно, явилась ко мнѣ ночью. Поледенѣвъ отъ ужаса, я вижу, какъ она входить ко мнѣ, останавливается посреди комнаты и протягиваетъ мнѣ руку. У противоположной стѣны спалъ мой товарищъ по рубкѣ дровъ, и для меня было большимъ утѣшеніемъ, когда я услыхалъ, что и онъ стонетъ и безпокоится во снѣ, что и онъ въ опасности. Я качаю головой, желая дать понять покойницѣ, что я уже похоронилъ ноготь на покойномъ мѣстѣ, и что больше я ничего не могу сдѣлать. Но покойница продолжаетъ стоятъ. Я попросилъ прощенья; но вдругъ меня охватываетъ злоба, я выхожу изъ себя и объявляю, что я не хочу больше съ ней возиться. Я взялъ ея ноготь не надолго, но уже нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ я сдѣлалъ самъ другой ноготь, а ея похоронилъ… Тогда она бокомъ пробирается къ моему изголовью и хочетъ подойти ко мнѣ сзади. Я вскакиваю съ постели и испускаю крикъ.
— Что случилось? — спрашиваетъ мой товарищъ со своей постели.
Я тру себѣ глаза и отвѣчаю, что видѣлъ сонъ.
— А кто сюда приходилъ? — спрашиваетъ парень.
— Не знаю. Развѣ здѣсь кто-нибудь былъ?
— Я видѣлъ, какъ кто-то прошелъ…
XXXI
Прошло два дня и я сѣлъ наконецъ, писать Фалькенбергу. Я былъ снова спокоенъ и разсудителенъ: «Я оставилъ въ Эвербё свою милу, — писалъ я:- быть можетъ, впослѣдствіи она будетъ имѣть нѣкоторое значеніе для лѣсопромышленниковъ, и я при первой возможности приду за ней. Пожалуйста, посмотри, чтобы она не испортилась».
Воръ какъ я былъ деликатенъ. Въ этомъ письмѣ было много достоинства. Конечно, Фалькенбергъ разскажетъ о немъ въ кухнѣ и, быть можетъ, покажетъ его, и всѣ найдутъ, что письмо очень благородно. Но въ письмѣ моемъ была не одна только краткость; я назначилъ опредѣленный срокъ, чтобы придать больше дѣловитости своему посланію:- въ понедѣльникъ, 11-го декабря, я приду за машиной.
Я подумалъ: этотъ срокъ вѣрный и опредѣленный, — если машины въ понедѣльникъ тамъ не будетъ, то что-нибудь да придется предпринять.
Я самъ отнесъ письмо на почту и снова наклеилъ на конвертѣ цѣлую полосу марокъ…
Мое сладкое опьяненіе все еще продолжалось: я получилъ самое очаровательное письмо на свѣтѣ, я носилъ его на груди, оно было написано ко мнѣ. Не пишите. Отлично, но я могъ прійти. А подъ конецъ стояла черта.
Мое сладкое опьяненіе все еще продолжалось: я получилъ самое очаровательное письмо на свѣтѣ, я носилъ его на груди, оно было написано ко мнѣ. Не пишите. Отлично, но я могъ прійти. А подъ конецъ стояла черта.
Вѣдь не могъ же я ошибаться относительно подчеркнутыхъ словъ? Выть можетъ, они означали запрещеніе вообще? Дамы такъ любятъ подчеркивать всевозможныя слова и ставить тире и тутъ, и тамъ. Но не она, нѣтъ, не она!
Черезъ нѣсколько дней работа у ленемана должна была быть окончена. Это было хорошо, все было разсчитано, — одиннадцатаго я буду въ Эвербё! Это будетъ какъ разъ во-время. Если капитанъ дѣйствительно имѣлъ какіе-нибудь виды на мою машину, то надо было дѣйствовалъ скорѣе. Неужто же позволить совершенно чужому человѣку украсть у меня изъ-подъ носа милліонъ, пріобрѣтенный мною собственнымъ трудомъ? Развѣ я не трудился надъ машиной? Я началъ сожалѣть, что написалъ Фалькенбергу такое деликатное письмо; оно могло бы быть написано гораздо рѣзче. А теперь, чего добраго, онъ не повѣрить, что я человѣкъ съ характеромъ. Можно ожидать, что онъ, пожалуй, будетъ еще свидѣтельствовать противъ меня, скажетъ, что я не изобрѣлъ машину. Ха-ха, дружище Фалькенбергъ, этого еще недоставало! Во первыхъ, ты лишишься царствія небеснаго; но если это для тебя ничего не значитъ, то я донесу о твоемъ лжесвидѣтельствѣ моему другу и покровителю ленеману. А ты знаешь, къ чему это поведетъ?
— Конечно, вамъ надо итти туда, — сказалъ ленеманъ, когда я разсказалъ ему о своихъ планахъ. — И, пожалуйста, возвращайтесь ко мнѣ съ машиной. Вы должны заботиться о своихъ интересахъ; тутъ, можетъ быть, дѣло идетъ о цѣломъ состояніи.
На другой день почта принесла извѣстіе, которое сразу измѣняло положеніе дѣла: капитанъ Фалькенбергъ писалъ самъ въ газетѣ, что, — вслѣдствіе недоразумѣнія, ему приписали изобрѣтеніе новой пилы, тогда какъ изобрѣлъ эту машину одинъ работникъ, который одно время служилъ у него въ имѣніи. Что касается до самой машины, то онъ воздерживается отъ какого-либо сужденія о ней. Капитанъ Фалькенбергъ.
Мы съ ленеманомъ стоимъ и смотримъ другъ на друга.
— Что вы теперь скажете? — спросилъ онъ.
— Капитанъ, во всякомъ случаѣ, не виновенъ.
— Вотъ какъ. А знаете ли, что я думаю?
Пауза. Ленеманъ остается ленеманомъ съ головы до ногъ и вездѣ видитъ интриги.
— Онъ виновенъ.
— Въ самомъ дѣлѣ?
— Къ такимъ штукамъ мнѣ не привыкать стать. Теперь онъ заметаетъ слѣды; ваше письмо его испугало. Ха-ха-ха!
Я долженъ былъ сознаться ленеману, что я вовсе не писалъ капитану, а послалъ только маленькую записочку работнику въ Эвербё, и что даже и эта записочка не успѣла дойти по назначенію, такъ какъ я отослалъ ее только вчера вечеромъ.
Тогда ленеманъ замолкъ и не старался больше найти интриги. Напротивъ, съ этой минуты онъ какъ будто усумнился въ значеніи всего изобрѣтенія.
— Весьма возможно, что вся эта машина просто дрянь какая-нибудь, — сказалъ онъ. Но потомъ онъ прибавилъ добродушно:- я хотѣлъ сказать, что, быть можетъ, она требуетъ передѣлки и усовершенствованія. Вы сами знаете, какъ приходится постоянпо передѣлывать военныя суда и летательныя машины… Вы все-таки рѣшили итти туда?
— Да.
На этотъ разъ я ничего не слыхалъ относительно того, чтобы я возвращался обратно съ машиной; по ленеманъ далъ мнѣ хорошее свидѣтельство. Онъ охотно оставилъ бы меня у себя дольше, — написалъ онъ, — но я долженъ былъ прервать у него работу вслѣдствіи того, что у меня были свои дѣла въ другомъ мѣстѣ…
На другое утро, когда я вышелъ на дворъ, чтобы отправляться въ путь, я увидалъ маленькую дѣвушку, которая стояла на дворѣ. Это была Ольга. Что за глупое дитя! Она навѣрное съ самой полночи была на ногахъ, чтобы поспѣть сюда къ утру. Она стояла передо мной въ своей синей юбкѣ, сестриной кофтѣ.
— Это ты, Ольга? Куда ты идешь?
Оказалось, что она пришла ко мнѣ.
— Откуда ты узнала, что я здѣсь?
Она отвѣтила, что разспрашивала людей. Потомъ она спросила, правда ли, что машина принадлежитъ ей.
— Конечно, машина твоя, я промѣнялъ ее на картинку. Хорошо ли она шьетъ?
— Да, она шьетъ хорошо.
Намъ не о чемъ было съ ней разговаривать, и я хотѣлъ, чтобы она ушла, прежде чѣмъ ее увидитъ ленеманъ, а то онъ началъ бы разспрашивать.
— Ну, а теперь иди домой, мое дитя. Тебѣ далеко итти.
Ольга протянула мнѣ свою ручку, которая утонула въ моей и оставалась въ ней, пока я самъ ее не выпустилъ. Она поблагодарила меня и весело отправилась къ обратный путь. Ноги ея при ходьбѣ опять становятся то пятками врозь, то пятками внутрь, какъ придется.
XXXII
Я почти у цѣли.
Въ воскресенье вечеромъ я остановился на ночь въ одной избѣ невдалекѣ отъ Эвербе, чтобы утромъ быть въ усадьбѣ. Въ девять часовъ всѣ уже будутъ на ногахъ, и я разсчиталъ увидать того, кого мнѣ было нужно.
Нервы мои были возбуждены до крайности, и я представлялъ себѣ всякія неудачи; правда, я написалъ Фалькенбергу совсѣмъ невинное письмо, но капитанъ могъ все-таки обидѣться, что я назначилъ такой опредѣленный срокъ, это проклятое число. Ахъ, если-бы я никогда не отсылалъ письма!
По мѣрѣ того, какъ я приближался къ усадьбѣ, я опускалъ голову все ниже и ниже и съеживался все больше и больше, хотя я и не совершилъ никакого преступленія. Я свернулъ съ дороги и сдѣлалъ крюкъ, чтобы подойти сперва къ службамъ. Тамъ я встрѣтилъ Фалькенберга. Онъ стоялъ возлѣ сарая и мылъ карету. Мы поздоровались другъ съ другомъ и разговорились, какъ старые товарищи.
— Ты ѣдешь куда-нибудь?
— Нѣтъ, я возвратился только вчера вечеромъ. Я ѣздилъ на желѣзную дорогу.
— Кто уѣхалъ?
— Барыня.
— Барыня?
— Да, барыня.
Пауза.
— Вотъ какъ? А куда она уѣхала?
— Въ городъ, не надолго.
Пауза.
— Сюда пріѣзжалъ какой-то человѣкъ и написалъ въ газетахъ о твоей машинѣ, - сказалъ Фалькенбергъ.
— Капитанъ также уѣхалъ?
— Нѣтъ, капитанъ дома. Онъ немножко поморщился, когда пришло твое письмо.
Мнѣ удалось залучить Фалькенберга на нашъ старый чердакъ. У меня въ мѣшкѣ лежали еще двѣ бутылки вина, которыя я и подарилъ ему. Ахъ, эти бутылки, которыя я столько времени таскалъ взадъ и впередъ милю за милей, да еще со всякими предосторожностями, наконецъ-то онѣ мнѣ пригодились. Если бы не онѣ, то Фалькенбергъ никогда не разсказалъ бы такъ много.
— Почему капитанъ поморщился, когда пришло мое письмо? Развѣ онъ видѣлъ его?
— Дѣло было такъ, — сказалъ Фадькенбергъ, — барыня была въ кухнѣ, когда пришла почта. «Что это за письмо съ такимъ множествомъ марокъ?» спросила она. Я распечаталъ его и сказалъ, что это письмо отъ тебя и что ты будешь здѣсь одиннадцатаго.
— Что же она тогда сказала?
— Она больше ничего не сказала. «Такъ онъ будетъ здѣсь одиннадцатаго?» спросила она только еще разъ. Да, отвѣтилъ я, такъ онъ пишетъ.
— И дня два спустя тебѣ велѣли везти ее на желѣзную дорогу?
— Да, дня два спустя. Тогда я подумалъ: разъ барыня знаетъ про письмо, то и капитану надо сказать объ этомъ. Знаешь, что онъ сказалъ, когда я пришелъ къ нему съ письмомъ?
Я ничего не отвѣтилъ, я углубился въ мысли. Тутъ что-то есть. Неужели она бѣжала отъ меня? Нѣтъ, я сошелъ съ ума? Не будетъ жена капитана изъ Эвербе бѣжатъ отъ одного изъ своихъ работниковъ. Все представлялось мнѣ такимъ страннымъ, непонятнымъ. Я надѣялся, что мнѣ можно будетъ говорить съ ней, разъ мнѣ запретили писать.
Фалькенбергъ былъ немного смущенъ.
— Я показалъ письмо капитану, хотя ты и не упоминалъ объ этомъ. Мнѣ не надо было этого дѣлать?
— Мнѣ, все равно. Что же онъ сказалъ?
— Да, присмотри за машиной, — сказалъ онъ и поморщился. — Чтобы кто-нибудь не стащилъ ее, — сказалъ онъ еще.
— Такъ капитанъ золъ на меня теперь?
— Нѣтъ! Нѣтъ, этого я не думаю. Съ тѣхъ поръ онъ мнѣ больше ничего не говорилъ про это.
Но мнѣ дѣла нѣтъ до капитана. Когда Фалькенбергъ выпилъ достаточно вина, то я спросилъ его, не знаетъ ли онъ городского адреса барыни.
— Нѣтъ, но Эмма, вѣроятно, знаетъ.
Я позвалъ Эмму, угостилъ ее виномъ, сталъ болтать съ ней о томъ и семъ и, наконецъ, незамѣтно подойдя къ интересующему меня предмету, спросилъ адресъ барыни. Оказалось, что и она не знаетъ адреса. Но барыня поѣхала дѣлать рождественскія закупки вмѣстѣ съ фрекенъ Елизаветой, такъ что у священника навѣрное знаютъ адресъ.
— А для чего тебѣ нуженъ адресъ?
— Я случайно пріобрѣлъ одну старинную брошь. И я хотѣлъ предложить барынѣ купить ее.
— Покажи.
Я былъ такъ радъ, что могъ показать Эммѣ красивую старинную брошь, которую я купилъ у одной изъ служанокъ въ Херсетѣ.
— Барыня ее не купитъ, — сказала Эмма. — Да и я не взяла бы ее.
— Если бы я тебѣ ее подарилъ, то ты, конечно, взяла бы ее, Эмма, — говорю я и стараюсь шутить.