Танцы въ домѣ шли своимъ чередомъ, но вы одна изъ дѣвушекъ не покидала насъ. — Бьюсь Съ закладъ, что и Эмма хотѣла бы быть съ нами, — хвасталъ Фалькенбергъ. Здѣсь была Елена, Рённаугъ и Сара; послѣ угощенія изъ бутылки онѣ благодарили Фалькенберга пожатіемъ руки, какъ и полагалось по обычаю. Но другія дѣвушки, которыя уже обучились хорошимъ манерамъ, говорили только:- Спасибо за угощеніе! Фалькенбергъ присмотрѣлъ себѣ Елену, онъ обнялъ ее за талію и объявилъ, что она въ его вкусѣ. Когда они стали удаляться отъ насъ, то никто не окликнулъ ихъ и не остановилъ. Понемногу всѣ разошлись попарно и исчезли въ лѣсу. Мнѣ досталась Сара.
Когда мы возвратились изъ лѣсу, то оказалось, что Рённаугъ все время стояла на томъ же мѣстѣ и прохлаждалась. Что за странная дѣвушка, такъ она и простояла здѣсь все время! Я взялъ ее за руку и сталъ болтать съ ней, а она только улыбалась на все и ничего не отвѣчала. Когда мы пошли съ ней къ лѣсу, то мы услыхали въ темнотѣ голосъ Сары, которая кричала намъ вслѣдъ:
— Рённаугъ, пойдемъ-ка лучше домой!
Но Рённаугъ ничего не отвѣтила, она была такая молчаливая. У нея была кожа молочной бѣлизны, и она была высокая и тихая.
XX
Выпалъ первый снѣгъ. Онъ сейчасъ же таетъ, но зима уже не за горами. И наша работа въ лѣсу у капитана тоже клонится къ концу, намъ осталось поработать еще, можетъ быть, недѣли двѣ. Куда мы потомъ дѣнемся? Въ горахъ прокладывали полотно желѣзной дороги, а кромѣ того, можно было бы надѣяться на рубку деревьевъ въ томъ или другомъ имѣніи. Фалькенбергъ склонялся къ желѣзнодорожной работѣ.
Но моя машина не могла быть окончена въ такой короткій срокъ. У каждаго изъ насъ были свои заботы. Кромѣ машины, я еще возился со своей трубкой, въ которую хотѣлъ вдѣлать ноготь изъ раковины, а вечера были коротки, и мнѣ не хватало времени. А Фалькенбергъ обдумывалъ, какъ бы снова сойтись съ Эммой. Какая это была скучная и длинная исторія. Она гуляла съ сапожникомъ Маркомъ, — ну, хорошо; а Фалькенбергъ въ отместку ей, преподнесъ въ минуту увлеченія дѣвушкѣ Еленѣ шелковый платокъ и шкатулку изъ раковинъ…
Фалькенбергъ былъ золъ и сказалъ мнѣ однажды:
— Повсюду, куда ни глянешь, только однѣ непріятности, неудачи и глупость!
— Развѣ?
— Да, въ этомъ я убѣдился, если хочешь знать. Она со мной не пойдетъ въ горы.
— Ее, вѣроятно, удерживаетъ сапожникъ Маркъ?
Фалькенбергъ мрачно молчитъ.
— Не пришлось мнѣ также и пѣть больше, — говоритъ онъ черезъ минуту.
Разговоръ перешелъ на капитана и его жену. У Фалькенберга были нехорошія предчувствія: между ними дурныя отношенія.
Этакій сплетникъ! Я сказалъ:
— Извини, въ этомъ ты не смыслишь ни аза.
— Вотъ, какъ? — отвѣтилъ онъ съ раздраженіемъ. И онъ раздражался все больше и больше и сказалъ:
— А ты, быть можетъ, видѣлъ, что они никогда другъ съ другомъ не разлучаются? И другъ безъ друга не могутъ жить? Я, по крайней мѣрѣ, никогда не слыхалъ чтобы они обмѣнялись хоть единымъ словомъ
Этакій идіотъ, этакій дуралей!
— Не понимаю, какъ ты сегодня пилишь! — говорю я недовольнымъ тономъ. — Вотъ, посмотри, куда ты заѣхалъ!
— Я? Да вѣдь мы вдвоемъ пилимъ.
— Ладно, значитъ, дерево слишкомъ оттаяло. Перейдемъ, въ такомъ случаѣ, опять къ топорамъ.
Мы долго рубили, каждый отдѣльно, злые и недовольные. Какъ смѣлъ онъ наклеветать на нихъ, что они никогда не говорятъ другъ другу ни слова? Но, Боже, а вдругъ онъ правъ! Фалькенбергъ не дуракъ, онъ въ людяхъ знаетъ толкъ.
— Какъ бы тамъ ни было, но когда они говорили съ нами другъ о другѣ, то они говорили очень хорошо, — сказалъ я.
Фалькенбергъ продолжалъ рубить.
Я продолжалъ мысленно обсуждать этотъ вопросъ.
— Пожалуй ты и правъ, что это не то супружество, О которомъ мечталъ мечтатель, но…
Для Фалькенберга эти слова пропали даромъ, онъ ничего не понялъ.
Во время обѣденнаго отдыха я возобновилъ этотъ разговоръ:
— Вѣдь ты говорилъ, что если онъ съ ней не хорошъ, то ему попадетъ?
— Да, я это говорилъ.
— А ему все-таки не попало?
— А развѣ я говорилъ, что онъ съ ней нехорошъ? — спросилъ Фалькенбергъ съ досадой. — Они просто надоѣли другъ другу, вотъ въ чемъ дѣло. Если одинъ входитъ, то другой уходитъ. Если случается, что онъ заговоритъ о чемъ-нибудь въ кухнѣ, то она блѣднѣетъ, и видно, что ей противно, и она не слушаетъ его.
Мы долго рубимъ молча, и каждый думаетъ о своемъ.
— Пожалуй, мнѣ-таки придется задать ему встрепку.
— Кому?
— Лукѣ…
Я окончилъ трубку и послалъ ее капитану черезъ Эмму. Ноготь былъ очень натураленъ. При помощи хорошихъ инструментовъ, которые у меня были, мнѣ удалось вдѣлать ноготь въ палецъ и прикрѣпить его съ внутренней стороны мѣдными гвоздиками совершенно незамѣтно. Я былъ доволенъ своей работой.
Вечеромъ, когда мы ужинали, въ кухню вышелъ капитанъ съ трубкой въ рукахъ и поблагодарилъ меня за нее; при этомъ я могъ убѣдиться въ прозорливости Фалькенберга: не успѣлъ капитанъ выйти въ кухню, какъ барыня вошла въ комнаты.
Капитанъ очень хвалилъ за трубку и спросилъ, какимъ образомъ я прикрѣпилъ ноготь. Онъ назвалъ меня артистомъ и мастеромъ своего дѣла. Вся кухня слушала это; я думаю, что въ то мгновеніе Эмма согласилась бы быть моею.
Ночью случилось такъ, что я выучился, наконецъ, дрожать.
Ко мнѣ на чердакъ пришла покойница и протянула мнѣ свою лѣвую руку, какъ бы показывая ее мнѣ: ногтя за большомъ пальцѣ не было. Я закачалъ головой въ знакъ того, что у меня былъ когда-то ноготь, но что я его выбросилъ и на мѣсто него взялъ раковину. Но покойница стояла передо мной и не уходила, а я лежалъ и весь дрожалъ отъ страха. Наконецъ, мнѣ удалось произнести, что я, къ сожалѣнію, ничего не могу больше сдѣлать, и что она должна уйти во имя Божіе… Отче нашъ, иже еси на небесѣхъ… Покойница пошла прямо на меня, я протянулъ впередъ два кулака и испустилъ раздирающій крикъ, и въ то же время я сильно прижалъ Фалькеиберга къ стѣнѣ.
— Что случилось? — закричалъ Фалькенбергъ. — Господи, Іисусе Христе!
Я проснулся весь въ холодномъ поту и открылъ глаза. Но хотя я лежалъ съ открытыми глазами, видѣлъ все-таки, какъ покойница тихо удалялась въ темный уголъ чердака.
— Это покойница, — простоналъ я. — Она требуетъ свой ноготь.
Фалькенбергъ вскочилъ съ кровати и сразу пришелъ въ себя.
— И я видѣлъ ее, — сказалъ онъ.
— И ты тоже? А ты видѣлъ палецъ? Уфъ!
— Не хотѣлъ бы я быть въ твоей шкурѣ.
— Дай мнѣ лечь у стѣны! — просилъ я.
— А я куда лягу?
— Тебѣ неопасно, ты отлично можешь лечь здѣсь впереди.
— Чтобы она взяла меня перваго? Нѣтъ, спасибо!
И съ этими словами Фалькенбергъ улегся снова и натянулъ одѣяло на глаза.
Одно мгновеніе я хотѣлъ спуститься и лечь у Петра; ему было уже лучше, и я не могъ больше заразиться отъ него. Но я побоялся спуститься съ лѣстницы.
Я провелъ скверную ночь.
Утромъ я началъ повсюду искать ноготь, и я нашелъ его, наконецъ, среди опилокъ и стружекъ на полу. Я похоронилъ его по дорогѣ въ лѣсъ.
— Чего добраго, тебѣ придется, пожалуй, отнести ноготь туда, откуда ты его взялъ, — сказалъ Фалькенбергъ.
— Туда такъ далеко, это цѣлое путешествіе…
— Но можетъ случиться, что ты будешь принужденъ сдѣлать это. Неизвѣстно, понравится ли ей, что палецъ валяется тамъ, а ноготь здѣсь.
Но я уже оправился отъ страха, а дневной свѣтъ сдѣлалъ изъ меня храбреца. Я сталъ смѣяться надъ суевѣріемъ Фалькенберга и сказалъ ему, что его взглядъ на вещи уже давно осужденъ наукой.
XXI
Разъ вечеромъ въ усадьбу пріѣхала гостья. Такъ какъ Петръ все еще былъ боленъ, а второй работникъ былъ молодой мальчикъ, то пришлось принять лошадей мнѣ. Изъ коляски вышла дама.
— Господа дома? — спросила она.
Когда послышался шумъ подъѣзжавшей коляски, то въ окнахъ показались лица, въ коридорѣ и комнатахъ зажглись лампы, на крыльцо вышла барыня и крикнула:
— Это ты, Еливавета? Какъ я тебя ждала. Добро пожаловать!
Это была фрёкенъ Елизавета изъ усадьбы священника.
— Такъ онъ здѣсь? — спросила она удивленно.
— Кто?
Это она спрашивала про меня. Она меня узнала.
На слѣдующій день обѣ дамы пришли къ намъ въ лѣсъ. Сперва я очень боялся, что слухъ о прогулкѣ на чужихъ лошадяхъ дошелъ до усадьбы священника, но я успокоился, такъ какъ никто объ этомъ не упоминалъ.
— Водопроводъ дѣйствуетъ хорошо, — сказала фрёкенъ Елизавета.
— Очень пріятно это слышать.
— Водопроводъ? — спросила барыня.
— Онъ у насъ устроилъ водопроводъ. Провелъ воду въ кухню и во второй этажъ. Намъ стоитъ только повернуть кранъ. Вамъ тоже слѣдовало бы устроить водопроводъ.
— Правда? А развѣ у насъ можно устроить водопроводъ?
Я отвѣтилъ, что да, это возможно.
— Правда? А развѣ у насъ можно устроить водопроводъ?
Я отвѣтилъ, что да, это возможно.
— Отчего же вы не поговорили объ этомъ съ моимъ мужемъ?
— Я говорилъ съ нимъ объ этомъ. Онъ хотѣлъ посовѣтоваться объ этомъ съ вами.
Неловкая пауза. Даже насчетъ того, что такъ близко касалось его жены, онъ не нашелъ нужнымъ поговорить съ нею.
Я прибавилъ, чтобы прервать неловкое молчаніе:
— Во всякомъ случаѣ, теперь уже слишкомъ поздно начинать это. Зима наступитъ прежде, чѣмъ мы успѣемъ окончить нашу работу. Но весной — другое дѣло.
Барыня какъ будто оторвалась отъ какихъ-то мыслей.
— Теперь я припоминаю, что онъ говорилъ какъ-то объ этомъ, — сказала она. — Мы совѣтовались относительно этого. И рѣшили, что въ этомъ году уже слишкомъ поздно… Послушай, Елизавета, ты не находишь, что это очень интересно смотрѣть, какъ рубятъ лѣсъ.
Мы употребляли веревку, чтобы направлять дерево при его паденіи, и Фалькенбергъ какъ разъ прикрѣплялъ веревку на самой вершинѣ одного дерева.
— Зачѣмъ вы это дѣлаете?
— Чтобы дерево падало, куда слѣдуетъ… — началъ было я объяснять.
Но барыня не пожелала меня дальше слушать, она обратилась прямо къ Фалькенбергу и сказала:
— Развѣ не все равно, куда падаетъ дерево?
Тогда Фалькенбергъ началъ объяснять:
— О, нѣтъ, необходимо управлять этимъ. Надо смотрѣть, чтобы дерево при паденіи не поломало слишкомъ много молодого лѣса.
— Ты слышала? — обратилась барыня къ своей подругѣ. — Ты слышала, что у него за голосъ? Это онъ-то и поетъ.
Какъ мнѣ было досадно, что я говорилъ слишкомъ много, и что я не понялъ ея желанія! Я рѣшилъ показать ей, что понялъ ея урокъ. Да къ тому же я вѣдь былъ влюбленъ во фрёкенъ Елизавету, ни въ кого другого, а фрёкенъ Елизавета не капризничала и была такъ же красива, какъ и та, другая, — нѣтъ, въ тысячу разъ красивѣе! Я рѣшилъ поступить въ работники къ ея отцу. А пока я принялъ за правило, когда барыня обращалась ко мнѣ смотрѣть сперва на Фалькенберга, а потомъ на нее, и не отвѣчать, какъ если бы я боялся, что не мой чередъ говорить. Мнѣ кажется, что мое поведеніе задѣло ее немножко, и она даже сказала разъ со смущенной улыбкой:
— Да, голубчикъ, это я васъ спрашиваю.
О, эта улыбка и эти слова… Мое сердце радостно забилось, я началъ рубить со всей силой, которая развилась у меня отъ упражненія, и мой топоръ глубоко впивался въ дерево. Работа кипѣла. До меня отъ времени до времени доносились обрывки разговора.
— Я буду имъ пѣть сегодня вечеромъ, — сказалъ Фалькенбергъ, когда мы остались одни.
Насталъ вечеръ.
Я стоялъ на дворѣ и разговаривалъ съ капитаномъ. Намъ оставалось работы въ лѣсу дня на три, на четыре.
— Куда вы потомъ отправляетесь?
— На полотно желѣзной дороги.
— Быть можетъ, вы понадобитесь мнѣ еще здѣсь, — сказалъ капитанъ. — Я хочу улучшить дорогу, которая ведетъ къ шоссе, она слишкомъ круто спускается. Пойдемте, я вамъ покажу.
Онъ повелъ меня на южную сторону отъ главнаго строенія и сталъ показывать мѣсто рукой, хотя стало уже смеркаться.
— А когда будетъ готова дорога, да еще кое-что другое, то наступитъ и весна. А тамъ надо приняться и за водопроводъ. А кромѣ того, вѣдь Петръ все еще боленъ; такъ продолжаться не можетъ, мнѣ необходимо еще одного работника.
Вдругъ до насъ донеслось пѣніе Фалькенберга. Въ комнатахъ былъ огонь, Фалькенбергъ былъ тамъ и пѣлъ подъ аккомпаниментъ рояля. Весь воздухъ наполнился прекрасными звуками этого удивительнаго голоса, и невольно по мнѣ пробѣжала дрожь.
Капитанъ вздрогнулъ и посмотрѣлъ на окна.
— А впрочемъ, — сказалъ онъ вдругъ, — пожалуй, лучше и съ дорогой подождать до весны. На сколько дней осталось вамъ еще работы въ лѣсу, сказали вы?
— Три-четыре дня.
— Хорошо, на томъ мы и порѣшимъ: дня три-четыре и затѣмъ конецъ на этотъ разъ.
Какое быстрое и странное рѣшеніе, — подумалъ я. Я сказалъ:
— Собственно, проведенію дороги зима не помѣшаетъ; напротивъ, зимой во многихъ отношеніяхъ даже лучше прокладывать дорогу. Надо взрывать камни, возить щебень.
— Я это отлично знаю, но… Да, а теперь я пойду послушать пѣніе.
И капитанъ ушелъ въ домъ.
Я подумалъ: Это онъ, конечно, сдѣлалъ изъ вѣжливости, онъ хотѣлъ сдѣлать видъ, что причастенъ къ приглашенію Фалькенберга къ комнаты. Но онъ, конечно, охотнѣе остался бы поболтать со мной.
Какъ я былъ глупъ, и какъ я ошибался!
XXII
Моя пила была почти окончена, и я могъ составить ее и произнести пробу. На дворѣ у мостика еще торчалъ высокій пень поваленной вѣтромъ осины. Я прикрѣпилъ свой аппаратъ къ этому пню и сейчасъ же убѣдился, что пила пилитъ хорошо. Помалкивай, помалкивай! Скоро на твоей улицѣ будетъ праздникъ!
Къ сожалѣнію, я плохо зналъ теорію, я долженъ былъ все время провѣрять себя опытами, и это значительно замедляло мою работу. Вообще, я былъ принужденъ упроститъ систему моего аппарата, насколько это было возможно.
Это было какъ разъ въ воскресенье, когда я прикрѣпилъ свою машину къ осиновому пню. Новыя деревянныя части машины и свѣтлая сталь пилы такъ и сверкали на солнцѣ. Вскорѣ въ окошкахъ появились лица. а капитанъ вышелъ на дворъ. Онъ не отвѣтилъ мнѣ на мой поклонъ, а шелъ впередъ, не отводя глазъ отъ машины.
— Ну, какъ она идетъ?
Я привелъ пилу въ движеніе.
— Посмотрите-ка, и вправду дѣло идетъ на ладъ.
Барыня и фрёкенъ Елизавета вышли на дворъ, всѣ служанки вышли, Фалькенбергъ вышелъ. Я пустилъ въ ходъ пилу. Помалкивай, помалкивай!
Капитанъ сказалъ:
— Не пойдетъ ли слишкомъ много времени на прикрѣпленіе пилы къ дереву?
— Часть времени выигрывается тѣмъ, что пилить значительно легче. При этой работѣ не приходится потѣть.
— Почему
— Потому что давленіе вбокъ производится пружиной. Вотъ это-то давленіе и утомляетъ главнымъ образомъ работниковъ.
— А остальное время?
— Я хочу совершенно уничтожить винтъ и на мѣсто него примѣнить тиски, которые требуютъ только одного нажатія. У тисковъ будетъ рядъ нарѣзокъ, такъ что ихъ можно будетъ накладывать на стволы различной толщины.
Я показалъ капитану рисунки этихъ тисковъ, которые я еще не успѣлъ сдѣлать.
Капитанъ самъ пустилъ въ ходъ пилу, чтобы испытать, какое напряженіе силъ она требуетъ. Онъ сказалъ:
— Еще вопросъ, — не будетъ ли слишкомъ тяжело таскать по лѣсу пилу, которая вдвое больше обыкновенной лѣсной пилы.
— Конечно, — подтвердилъ Фалькенбергъ. — Это надо еще посмотрѣть.
Всѣ посмотрѣли сперва на Фалькенберга, а потомъ на меня. Тогда я заговорилъ.
— Одинъ человѣкъ можетъ сдвинуть нагруженную телѣгу на колесахъ. А тутъ будутъ передвигать двое людей пилу, которая двигается на колесикахъ, вертящихся на хорошо смазанной стальной оси. Эту пилу будетъ гораздо легче передвигать съ мѣста на мѣсто, нежели старую; въ крайности даже одинъ человѣкъ справится съ ней.
— Мнѣ кажется, что это почти невозможно.
— Увидимъ.
Фрёкенъ Елизавета спросила полушутя: — Но скажите мнѣ, я вѣдь ничего не смыслю въ этомъ, почему не проще перепиливать дерево по старому способу, какъ это всегда дѣлалось прежде?
— Онъ хочетъ сберечь силу, которую тратятъ тѣ, кто пилитъ, на давленіе вбокъ, — объяснилъ капитанъ. — При помощи этой пилы можно сдѣлать горизонтальный разрѣзъ при давленіи сверху внизъ, для вертикальнаго разрѣза. Представьте себѣ: вы давите внизъ, а пила дѣйствуетъ вбокъ. Скажите пожалуйста, — обратился онъ ко мнѣ, - вы не думаете, что вслѣдствіе давленія на концы пилы — разрѣзъ будетъ дугообразный?
— Съ этой пилой невозможно сдѣлать дугообразнаго разрѣза при всемъ желаніи, такъ какъ она имѣетъ форму Т, что дѣлаетъ ее несгибаемой.
Я думаю, что капитанъ дѣлалъ свои замѣчанія, безъ особенной надобности. При своихъ познаніяхъ онъ могъ бы лучше меня дать отвѣты на свои вопросы. Но зато было многое другое, на что капитанъ не обратилъ вниманія, и что очень озабочивало меня. Машина, которую предстояло таскать во всему лѣсу, должна была быть крѣпкой конструкціи, а я боялся, что двѣ пружины могли сломаться или согнуться отъ толчка. Во всякомъ случаѣ, моя машина была еще далеко не окончена.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Капитанъ подошелъ къ Фалькенбергу и сказалъ:
— Я надѣюсь, что вы ничего не имѣете противъ того, чтобы отправиться завтра съ нашими дамами въ далекое путешествіе? Петръ еще слишкомъ слабъ.
— Помилуйте, что я могу имѣть противъ этого?
— Фрёкенъ Елизавета уѣзжаетъ завтра домой, — прибавилъ капитанъ, уходя. — Вамъ надо быть готовымъ къ шести часамъ утра.
Фалькенбергъ былъ на седьмомъ небѣ отъ радости, что ему оказали такое довѣріе, и онъ поддразнивалъ меня и спрашивалъ, не завидую ли я ему. Нa самомъ дѣлѣ я вовсе не завидовалъ ему. Одно мгновеніе, быть можетъ, мнѣ было обидно, что моему товарищу отдали предпочтеніе, но вмѣстѣ съ тѣмъ меня несравненно больше прельщала перспектива остаться одному съ самимъ собой среди величавой тишины лѣса, нежели сидѣть на козлахъ и дрожать отъ холода,