Вдругъ я прихожу на мгновеніе въ полное сознаніе и соображаю, что могу сказать что-нибудь въ бреду и разбудить Фалькенберга. Я судорожно сжимаю зубы и вскакиваю съ постели. Снова натянувъ на себя свое мокрое платье, я ощупью спускаюсь съ лѣстницы и бросаюсь опрометью бѣжать черезъ поля. Черезъ нѣсколько времени мое платье начинаетъ согрѣвать меня. Я бѣгу по направленію къ лѣсу, гдѣ мы работали. Съ моего лица катятся капли пота и дождя, лишь бы мнѣ достать пилу, тогда я изгоню изъ своего тѣла лихорадку работой, — это старое, хорошо испытанное мною средство. Пилы нѣтъ, но зато я нахожу мой топоръ, который я самъ спряталъ въ субботу вечеромъ, — и я начинаю рубить. Тьма такая, что я почти ничего не вижу; но я изрѣдка ощупываю рукой зарубленное мѣсто на стволѣ, и мнѣ удается срубить нѣсколько деревьевъ. Потъ льется съ меня градомъ.
Когда я почувствовалъ себя достаточно утомленнымъ, я спряталъ топоръ на старое мѣсто. Начало свѣтать, и я побѣжалъ домой.
— Гдѣ ты былъ? — спросилъ Фалькенбергъ.
Я не хотѣлъ, чтобъ онъ узналъ о моей простудѣ, такъ какъ онъ могъ бы проговориться объ этомъ въ кухнѣ, а потому я пробормоталъ, что и самъ не знаю, куда ходилъ.
— Ты, вѣрно, былъ у Рённаугъ, — сказалъ Фалькенбергъ.
Я отвѣтилъ, что дѣйствительно былъ у Рённаугъ, разъ онъ отгадалъ.
— Отгадать это вовсе не трудно, — замѣтилъ онъ. — Но что касается до меня, то я уже ни къ кому больше не пойду.
— Такъ ты, значитъ, женишься на Эммѣ!
— Да, это дѣло налаживается. Досадно, что и тебѣ нельзя здѣсь остаться. Тогда и ты, пожалуй, могъ бы жениться на одной изъ остальныхъ.
И онъ продолжалъ дальше говорить на эту тему и сказалъ, что я, можетъ быть, и могъ бы жениться на одной изъ другихъ дѣвушекъ, но что у капитана не было больше никакой работы для меня. Мнѣ не надо даже на слѣдующій день итти въ лѣсъ… Я слушалъ Фалькенберга, но слова его доносились до меня откуда-то издалека, изъ-за цѣлаго моря сна, которое надвигалось на меня.
Когда я проснулся наслѣдующее утро, то лихорадки у меня уже больше не было, я чувствовалъ только нѣкоторую истому; тѣмъ не менѣе, я приготовился идти въ лѣсъ.
— Тебѣ незачѣмъ надѣвать на себя больше платье, въ которомъ ты ходишь на работу въ лѣсъ. Вѣдь я уже сказалъ тебѣ это.
— И то правда! Но я все таки надѣну рабочее платье, такъ какъ другое совсѣмъ мокрое.
Фалькенбергъ чувствуетъ себя немного смущеннымъ вслѣдствіе своей измѣны; но онъ извиняется тѣмъ, будто бы думалъ, что я наймусь къ священнику.
— Такъ ты, значитъ, не пойдешь на работу въ горы? — спросилъ. я.
— Гм… Нѣтъ изъ этого ничего не выйдетъ. О, нѣтъ! Ты и самъ понимаешь, что я усталъ, наконецъ, таскаться съ одного мѣста на другое. А лучше, чѣмъ здѣсь, мнѣ нигдѣ не будетъ.
Я дѣлаю видъ, что это меня совсѣмъ не трогаетъ, и выказываю вдругъ большой интересъ къ Петру:- самое ужасное это то, что бѣднягу выбрасываютъ на улицу.
— Выбрасываютъ, нечего сказать! — воскликнулъ Фалькенбергъ. — Когда онъ пролежитъ здѣсь больнымъ ровно столько недѣль, сколько полагается по закону, то онъ отправится домой. Вѣдь у его отца есть свой дворъ съ землей.
Потомъ Фалькенбергъ объявилъ мнѣ совсѣмъ чистосердечно, что чувствуетъ себя не въ своей тарелкѣ съ тѣхъ поръ, какъ рѣшилъ покинуть меня. Если бы но Эмма, то онъ наплевалъ бы на капитана.
— Вотъ, посмотри-ка, это я отдаю тебѣ.
— Что это такое?
— Это свидѣтельства. Они мнѣ больше не нужны, но тебѣ они могутъ пригодиться въ трудную минуту. можетъ быть, когда-нибудь вздумаешь настраивать фортепіано.
При этихъ словахъ онъ протянулъ мнѣ бумаги и ключъ для настраиванія.
Но такъ какъ я не обладаю хорошимъ слухомъ Фалькенберга, то эти вещи для меня безполезны, и я объявляю, что чувствую себя болѣе способнымъ настроить точильный камень, нежели фортепіано.
Фалькенбергъ расхохотался и, повидимому, почувствовалъ нѣкоторое облегченіе, видя меня такимъ веселымъ до самаго конца.
Фалькенбергъ ушелъ. Мнѣ нечего было дѣлать, а потому я легъ одѣтый на кровать и сталъ думать. Какъ бы то ни было, но работа наша была окончена, и мы ушли бы отсюда во всякомъ случаѣ. Не могъ же я разсчитывать остаться здѣсь на вѣчные времена. Одно не входило въ наши разсчеты, — это то, что Фалькенбергъ остался. Если бы на мою долю выпало получить его мѣсто, то я работалъ бы за двоихъ! Нельзя ли подкупить Фалькенберга, чтобы онъ отказался отъ мѣста? Ужъ если говорить всю правду, то мнѣ казалось, что я подмѣчалъ у капитана нѣкоторое недовольство по поводу того, что у него на дворѣ есть работникъ, который носитъ одну съ нимъ фамилію. Очевидно, я ошибался.
Я думалъ и ломалъ себѣ голову. А вѣдь я былъ хорошимъ работникомъ, насколько я знаю. И я никогда не воровалъ у капитана ни одной минуты для работы надъ моимъ изобрѣтеніемъ.
Я снова погрузился въ дремоту. Меня разбудили шаги на лѣстницѣ. Прежде чѣмъ я какъ слѣдуетъ успѣлъ встать съ кровати, въ дверяхъ очутился капитанъ.
— Лежите, лежите, — сказалъ онъ ласково и хотѣлъ уже уходить. — А впрочемъ, разъ я уже васъ разбудилъ, то мы можемъ, пожалуй, свести наши счеты?
— Благодарю васъ. Какъ вамъ угодно.
— Вотъ видите ли, мы оба, какъ вашъ товарищъ, такъ и я, думали, что вы найметесь къ священнику, а потому… А теперь и хорошей погодѣ насталъ конецъ, такъ что въ лѣсу работать невозможно, да тамъ и немного осталось несрубленныхъ деревьевъ. Да, что я хотѣлъ сказать? Вотъ видите ли, я разсчитался съ вашимъ товарищемъ, а что касается до васъ, то я не знаю?…
— Я удовлетворюсь той же платой, конечно.
— Мы рѣшили съ вашимъ товарищемъ, что ваша поденная плата должна быть немного больше.
Объ этомъ Фалькенбергъ не упомянулъ мнѣ ни единымъ словомъ; по всей вѣроятности, самъ капитанъ придумалъ это.
— У насъ съ товарищемъ было уговорено, что мы будемъ получать поровну, — замѣтилъ я.
— Но вѣдь вы руководили работой. Конечно, вы должны получить по пятидесяти эрэ лишнихъ въ день.
Такъ какъ я убѣдился, что мои возраженія не послужатъ ни къ чему, то я предоставилъ капитану произнести разсчетъ, какъ онъ хотѣлъ, и принялъ деньги. При этомъ я замѣтилъ, что получилъ больше, чѣмъ ожидалъ.
Капитанъ отвѣтилъ:
— Очень радъ. Я просилъ бы васъ принять также и вотъ это свидѣтельство о вашей работѣ.
И онъ протянулъ мнѣ бумагу.
Онъ былъ справедливый и честный человѣкъ. Если онъ не упоминалъ о водопроводной работѣ весною, то онъ, конечно, имѣлъ на то свои причины, и я не хотѣлъ надоѣдать ему вопросами.
Онъ спросилъ:
— Такъ вы отправляетесь на желѣзнодорожные работы?
— Нѣтъ, я еще не рѣшилъ.
— Ну, да, конечно… Благодарю васъ за пріятную компанію.
И онъ направился къ двери. А я, оселъ этакій, не могъ дольше сдерживать себя и спросилъ:
— Не найдется ли у васъ работы для меня попозже, весною?
— Право, не знаю, мы посмотримъ. Я… Это будетъ зависѣть… Но если вы будете въ этихъ краяхъ… Я что вы собираетесь дѣлать съ вашей машиной?
— Если бы вы разрѣшили оставить ее пока здѣсь…
— Само собою разумѣется.
Когда капитанъ ушелъ, я опустился на кровать. Итакъ, все кончено! И слава Богу! Теперь девять часовъ, она встала, она ходитъ въ томъ домѣ, который я вижу изъ этого окна. Надо будетъ поскорѣе убраться отсюда.
Я вытащилъ свой мѣшокъ и началъ укладывать въ него свои вещи. Потомъ я натянулъ поверхъ блузы свою мокрую куртку и былъ готовъ. Однако, я снова опустился на кровать.
Вошла Эмма и сказала:
— Милости просимъ завтракать!
Къ моему ужасу она держала на рукѣ мое одѣяло.
— Барыня просила узнать, не твое ли это одѣяло.
— Мое? Нѣтъ. Я уложилъ свое одѣяло въ мѣшокъ.
Эмма ушла съ одѣяломъ.
Конечно, я не могъ признать одѣяла. Чтобы ему провалиться, этому одѣялу!… Не пойти ли мнѣ завтракать? Я могъ бы заодно поблагодарить и проститься. Въ этомъ не было бы ничего страннаго.
Снова вошла Эмма съ аккуратно сложеннымъ одѣяломъ въ рукахъ. Она положила его на перекладину и сказала:
— Если ты не придешь сейчасъ, то кофе остынетъ.
— Зачѣмъ принесла ты сюда это одѣяло?
— Барыня велѣла мнѣ оставить его здѣсь.
— Можетъ быть, это одѣяло Фалькенберга. — пробормоталъ я.
Эмма спросила:
— Такъ ты уходишь теперь?
— Да. Разъ ты не хочешь меня знать, то…
— Ишь ты? — сказала Эмма, сверкнувъ глазами.
Я пошелъ за Эммой на кухню. Въ то время, какъ я сидѣлъ за столомъ, я увидѣлъ въ окно капитана, который шелъ въ лѣсъ. Я обрадовался, что онъ ушелъ; быть можетъ, барыня выйдетъ теперь на кухню.
Я поѣлъ и всталъ изъ-за стола. Уйти мнѣ, не попрощавшись съ ней? Конечно! Я прощаюсь со служанками и говорю нѣсколько словъ каждой изъ нихъ.
— Я хотѣлъ бы также попрощаться и съ барыней, но…
— Барыня у себя, я пойду…
Эмма пошла въ комнаты и черезъ мгновеніе возвратилась.
Я поѣлъ и всталъ изъ-за стола. Уйти мнѣ, не попрощавшись съ ней? Конечно! Я прощаюсь со служанками и говорю нѣсколько словъ каждой изъ нихъ.
— Я хотѣлъ бы также попрощаться и съ барыней, но…
— Барыня у себя, я пойду…
Эмма пошла въ комнаты и черезъ мгновеніе возвратилась.
— У барыни болитъ голова, и она легла на диванъ. Но она просила кланяться.
— Добро пожаловать опять! — сказали всѣ дѣвушки, когда я уходилъ.
Я взялъ подъ мышку мѣшокъ и ушелъ со двора. Но вдругъ я вспомнилъ, что Фалькенбергъ, быть можетъ, будетъ искать топоръ, который я спряталъ въ лѣсу, и не найдетъ его. Я возвратился на дворъ, постучалъ въ окно кухни и сказалъ про топоръ.
Шагая по дорогѣ, я обернулся раза два и посмотрѣлъ на окна дома. Вскорѣ дома скрылись изъ виду.
XXVI
Я пробродилъ вокругъ Эвербё весь день, заходилъ въ нѣсколько дворовъ и спрашивалъ работы. Я бродилъ, какъ неспокойный духъ, безъ цѣли, безъ смысла. Погода была холодная и сырая, и только безостановочная ходьба согрѣвала меня нѣсколько.
Подъ вечеръ я пробрался въ лѣсъ капитана, гдѣ я работалъ. Я не слышалъ ударовъ топора, значитъ, Фалькенбергъ уже ушелъ домой. Я нашелъ деревья, которыя я срубилъ ночью, и расхохотился надъ безобразными пнями которыми я украсилъ лѣсъ. Фалькенбергъ, конечно, замѣтилъ эту варварскую работу и поломалъ себѣ голову надъ тѣмъ, кто произвелъ это опустошеніе въ лѣсу. Чего добраго, Фалькенбергъ подумалъ, что это дѣло лѣшаго, а потому онъ и удралъ домой, пока еще было свѣтло. Ха-ха-ха!
Моя веселость была не особенно хорошаго свойства; она была послѣдствіемъ лихорадки и слабости, которая осталась послѣ лихорадки. Да и веселость моя вскорѣ перешла въ грусть. Здѣсь, въ этомъ мѣстѣ, она стояла однажды со своей подругой; онѣ пришли къ намъ въ лѣсъ и разговаривали съ нами.
Когда стало довольно темно, я направился къ усадьбѣ. Не переночевать ли мнѣ еще сегодня на чердакѣ? Завтра, когда у нея пройдетъ головная боль, она, быть можетъ, выйдетъ ко мнѣ. Я шелъ до тѣхъ поръ, пока не увидалъ свѣтъ въ окнахъ; потомъ я повернулъ назадъ. Пожалуй, еще слишкомъ рано.
Проходитъ нѣкоторое время, мнѣ кажется, что прошло два часа; я почередно хожу и сижу, потомъ я снова направляюсь къ усадьбѣ. Собственно говоря, я отлично могъ бы пойти на чердакъ и переночевать тамъ, посмѣлъ бы только этотъ несчастный Фалькенбергъ хоть пикнутъ! Нѣтъ, теперь я знаю, что я сдѣлаю: я спрячу свой мѣшокъ въ лѣсу, а потомъ пойду на чердакъ и притворюсь, какъ если бы я тамъ забылъ что-нибудь.
Я снова возвращаюсь въ лѣсъ.
Но едва я успѣваю спрятать мѣшокъ, какъ для меня становится яснымъ, что мнѣ нѣтъ никакого дѣла ни до Фалькенберга, ни до чердака, ни до постели. Я оселъ и дуракъ, и меня ничуть не занимаетъ вопросъ о ночлегѣ, я хочу видѣть только одного человѣка и затѣмъ покинуть дворъ и всѣ эти мѣста и деревню. — Милостивый государь, — обращаюсь я къ самому себѣ, - не вы ли искали тихой жизни и здравыхъ людей, чтобы обрѣсти душевный миръ?
Я снова вытаскиваю свой мѣшокъ, взваливаю его себѣ на спину и въ третій разъ направляюсь къ усадьбѣ. Я дѣлаю крюкъ, чтобы обойти людскую, и подхожу къ главному зданію съ южной стороны. Въ комнатахъ свѣтъ.
Хотя и темно, но я снимаю со спины мѣшокъ, чтобы не походить на нищаго, и беру его подъ мышку и затѣмъ осторожно подхожу къ дому. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него я останавливаюсь, снимаю фуражку и стою передъ окномъ навытяжку. Внутри никого не видно, не промелькнетъ ни одной тѣни; въ столовой темно, время ужина уже прошло. Должно быть, уже поздно, — думаю я.
Вдругъ въ комнатахъ гаснетъ огонь, и весь домъ кажется покинутымъ и вымороченнымъ. Я все еще жду чего-то. Но вотъ появляется свѣтъ во второмъ этажѣ. Это ея комната, думаю я. Свѣтъ горитъ съ полчаса и затѣмъ гаснетъ. Теперь она легла. Спокойной мни!
Спокойной ночи навсегда!
Конечно, я не возвращусь сюда весною. Этого еще недоставало!
Выйдя на шоссе, я снова взваливаю себѣ мѣшокъ на спину и отправляюсь въ путь.
Утромъ я иду дальше. Ночь я провелъ на одномъ сѣновалѣ, и мнѣ было очень холодно, такъ какъ у меня не было одѣяла. Къ тому же я долженъ былъ отправиться въ путь на разсвѣтѣ, въ самое холодное время, чтобы не быть застигнутымъ на чужомъ сѣновалѣ.
Я иду и иду.
Хвойный лѣсъ чередуется съ березовымъ. По дорогѣ мнѣ попадается можжевеловый кустъ съ прямымъ стволомъ; я срѣзаю его себѣ на палку. Потомъ я сажусь у опушки лѣса и начинаю стругать и отдѣлывать свою палку. Кое-гдѣ еще на деревьяхъ остались желтые листья, а березы усыпаны сережками, на которыхъ дрожатъ дождевыя капли. Отъ времени до времени на такую березу опускается съ полдюжины маленькихъ птичекъ, и онѣ клюютъ сережки, а потомъ онѣ летятъ или къ камню, или къ какому-нибудь твердому стволу и очищаютъ свои клювики отъ клейкаго вещества. Онѣ ничего другъ другу не уступаютъ, онѣ преслѣдуютъ другъ друга, гоняются другъ за другомъ, несмотря на то, что въ ихъ распоряженіи цѣлые милліоны такихъ сережекъ. Та птица, которую преслѣдуютъ, и не думаетъ защищаться, а старается только спастись. Если маленькая птичка съ азартомъ нападаетъ на большую, то эта послѣдняя сейчасъ же уступаетъ ей; даже большой дроздъ и не думаетъ сопротивляться воробью, а бросается скорѣе въ сторону. Это, вѣроятно, происходитъ оттого, что энергія нападающаго наводитъ страхъ, думаю я.
Непріятное чувство хюлода и тоскливое состояніе которыя овладѣвали мною съ утра, мало-по-малу проходятъ; меня занимаетъ все, что встрѣчается мнѣ по дорогѣ, и мысли мои перебѣгаютъ съ одного предмета на другой. Больше всего забавляютъ меня птицы. Кромѣ того, немало радовало меня также и то, что карманъ у меня полонъ денегъ.
Фалькенбергъ случайно упомянулъ мнѣ наканунѣ, гдѣ находится домъ Петра, и я направился туда. Получитъ какую-нибудь работу на этомъ маленькомъ дворѣ я не разсчитывалъ, но такъ какъ я былъ богатъ, то работа не очень-то занимала мои мысли. Петръ долженъ былъ на этихъ же дняхъ возвратиться домой, и онъ, быть можетъ, могъ поразсказать что-нибудь.
Я подогналъ такъ, что пришелъ къ дому Петра вечеромъ. Я передалъ хозяевамъ поклоны отъ сына и сообщилъ, что ему гораздо лучше, и что онъ скоро возвратится домой. А потомъ я попросилъ разрѣшенія переночевать.
XXVII
Я прожилъ здѣсь дня два. Петръ возвратился домой, но новостей съ собой не принесъ никакихъ.
— Хорошо ли всѣ поживаютъ въ Эвербё?
— Да. По крайней мѣрѣ, я ничего не слыхалъ.
— Ты видѣлъ всѣхъ передъ тѣмъ, какъ уйти? Капитана, барыню?
— Да.
— Никто не былъ боленъ?
— Нѣтъ. А кому же болѣть-то?
— Я думалъ, не боленъ ли Фалькенбергъ, — сказалъ я. — Онъ жаловался, что у него руки ломитъ; но, вѣроятно, это прошло…
Въ этомъ домѣ не было уюта, хотя видно было, что въ немъ царило полное довольство. Хозяинъ былъ членомъ стортинга и съ нѣкоторыхъ поръ началъ читать по вечерамъ газету. Ахъ, это ужасное чтеніе! Весь домъ томился во время него, а дочери помирали со скуки. Когда Петръ возвратился домой, то вся семья усѣлась считать, все ли ему выплатили, и пролежалъ ли онъ больнымъ у капитана все дозволенное время, — все установленное закономъ время сполна, — сказалъ членъ стортинга. Наканунѣ я нечаянно сломалъ одно стекло въ чердачномъ окнѣ; и всѣ въ домѣ начали перешептываться насчетъ этого и косо смотрѣли на меня, хотя стекло ничего не стоило. Тогда я отправился въ лавку, купилъ стекло и самъ вставилъ его въ окно. Увидя это, членъ стортинга сказалъ мнѣ:- напрасно ты безпокоился изъ-за такихъ пустяковъ.
Однако, я ходилъ въ лавку не изъ-за одного стекла. Я купилъ еще нѣсколько бутылокъ вина, чтобы показать, что я не довольствуюсь покупкой однихъ только стеколъ для маленькаго окна. Кромѣ того, я купилъ еще швейную машину, которую я собирался преподнести дочерямъ хозяина при прощаньи. Была суббота, и я хотѣлъ вечеромъ угостить всѣхъ виномъ. На другой день, въ воскресенье, можно было выспаться, а въ понедѣльникъ утромъ я собирался итти дальше.
Однако, все вышло совсѣмъ не такъ, какъ я предполагалъ. Обѣ дѣвушки побывали на чердакѣ и обнюхали мой мѣшокъ. Швейная машина и бутылки заставили работать ихъ воображеніе. Онѣ строили разныя предположенія относительно этихъ вещей и гадали. Успокойтесь, думалъ я, ждите, пока я захочу удовлетворить ваше любопытство!
Вечеромъ я сидѣлъ со всей семьей въ избѣ, и мы разговаривали. Мы только что поужинали, и хозяинъ надѣлъ на носъ очки и взялъ газету. Снаружи кто-то постучалъ въ дверь. — На дворѣ стучатъ, сказалъ я. Дѣвушки переглянулись и вышли. Немного спустя дверь растворилась, и онѣ вошли, ведя за собой двухъ парней. — Садитесь, пожалуйста! — сказала хозяйка.
У меня сейчасъ же промелькнула мысль, что этихъ деревенскихъ парней заранѣе увѣдомили о винѣ, и что это были женихи дѣвушекъ. Эти дѣвушки восемнадцати, девятнадцати лѣтъ подавали большія надежды, — такія онѣ были ловкія и догадливыя! Но дѣло въ томъ, что вина вовсе не будетъ, ни капельки…