Маргарита Гжель подошла к двери своей маленькой коморки в больничном секторе Пятого форта. Усталость после обхода больных и накладывания новых швов избитому Сашей Загорским Марле гнала ее в свою крохотную обитель. Прилечь на кушетку и поспать хотя бы минут тридцать. А потом новый обход, перед сдачей смены.
Несмотря на весь пережитый кошмар прошлого, на годы борьбы за жизнь и угнетение мраком подземного мира, Рита Гжель сохранила прелесть женственного обаяния юной студентки, оказавшейся в Калининграде в последний день существования цивилизации. Она была из Москвы. Прилетела на самолете к подруге, вместе с которой училась в медицинском институте и которая жила в Калининграде. А на следующий день мира не стало. В тот самый день, когда ее подруга взяла у своего мужа старенькую иномарку и повезла гостью из столицы обозревать местные достопримечательности, которых в Калининграде было когда-то много. В их числе и пресловутый Пятый форт…
Удерживая в одной руке масляную лампу, другой Маргарита открыла дверь и вошла в небольшое помещение. Это не было ее жилищем. Просто место, где она иногда проводила свободное время во время дежурств в медблоке общины. Здесь имелся старый топчан. Стол с измерителем артериального давления и медицинским микроскопом на нем, а также прочим, более мелким оборудованием в недрах выдвижных ящиков. Шкафчик с медикаментами и шкаф побольше с массой медицинской литературы. Еще пара стульев и металлическая стойка-вешалка у дощатой двери.
Рита повесила лампу на один из крюков вешалки и, тяжело вздохнув, стала стягивать с себя старый белый халат, надетый поверх сиреневой водолазки, чтобы повесить его туда же. Все это время она находилась спиной или боком к столу и стоящему возле него стулу для посетителей. Но когда уже ее руки устало водружали халат на дальний от лампы крючок вешалки, женщина вдруг ощутила, что в этом помещении кто-то есть. Она замерла на мгновение. Затем резко развернулась и вскрикнула от неожиданно подтвердившегося внезапного ощущения. На стуле дремал одетый в камуфлированную форму человек, который тут же подскочил и тоже вскрикнул.
Теперь Гжель поняла, кто это.
— Тигран?! Блинский ты блин! — негодующе воскликнула Рита. — Что же ты меня пугаешь так?!
— Ой, великий Ной, да ты меня тоже напугала! — выдохнул Баграмян, выпучив на нее свои черные глаза.
— Ты чего тут делаешь? — продолжала негодовать Гжель.
— Фу-ух… Сейчас погоди… Дай в себя прийти да сердце найти… — урбан стал ощупывать свою униформу во всех местах, словно его сердце и вправду от страха могло спрятаться в одном из многочисленных карманов камуфляжа. Затем вдруг его лицо переменилось, расплывшись в сияющей среди его небритости улыбке. — Нашел! — объявил он с хитринкой во взгляде и извлек из-за пазухи открытку.
— Маргарита Казимировна, — торжественно произнес Тигран. — Это тебе!
И он протянул ей старую открытку с замятыми и потрепавшимися уголками. На потускневшем фото был трогательный медвежонок в обнимку с большой бархатной подушкой в форме сердца.
— Ах ты, зараза, — сменив тон на ласковый, ответила Рита и улыбнулась, принимая открытку. — Ой, какая милашка! Спасибо.
Она никогда не говорила ему, но все эти открытки с зайчиками, котятами, медвежатами и щеночками заставляли ее сердце сжиматься и болеть. Горевать о миллионах и миллиардах убиенных людей, среди которых было огромное множество влюбленных, которые могли бы дарить эти открытки друг другу в совсем иной обстановке, если бы не… И горевать об этих зверушках, которых человеческое безумие сгубило в не меньшем числе. Эти открытки доставляли ей боль, но она никогда не признавалась в этом. Ведь человек, даривший их, делал это от всего сердца. Да и боль эта напоминала, что она, Маргарита Казимировна Гжель, все еще жива. Несмотря ни на что.
— Так ты уже вернулся из города? — она двинулась к своему столу, держа в руке трогательный подарок.
— Нет. Я еще там. Это просто моя душа пришла сюда засвидетельствовать мое почтение, — продолжал улыбаться Тигран.
— Ой, ну ладно. Отвар из шиповника будешь? У меня в термосе еще остался. Горячий.
— Ну, прям неудобно как-то, — мужчина стал изображать смущение и нерешительность.
— Неудобно штаны через голову надевать. — Подмигнула ему большеглазая Рита. — Я наливаю. Отказываться невежливо.
— Ну, спасибо. — Баграмян снова присел на тот стул, в котором задремал от усталости после похода в разрушенный Калининград.
— Да не за что. Ты же сам этот шиповник собирал, — женщина села за стол. Достала оттуда большой термос и две кружки. Налила себе и гостю. — Держи, Тигро. Пей на здоровье.
Она иногда называла его Тигро. Сложно с его именем применять какие-то уменьшительно-ласкательные формы. Тигриком не назовешь — звучит как название монгольской валюты. «Тигранчик» как-то режет слух, будто стекло царапают. Что и говорить, имя не предполагало никаких нежностей. Хищное и звучное в своей брутальности. Тигр, он и есть тигр. Но Рита придумала: Тигро. И он понимал, что это и есть та самая уменьшительно-ласкательная форма. Впрочем, разведчик готов был позволять ей называть себя как угодно. Да хоть манулом. Хоть котом Шрёдингера, в конце концов!
— М-м-м, вкусно, — кивнул Баграмян, отпив испускающий пар напиток.
— Вот и славно, — Рита обхватила двумя ладонями свою кружку и, склонив голову, тоже сделала острожный глоток. Термос хоть и старый, но тепло сохранял все еще превосходно.
Тигран внимательно посмотрел на женщину, пользуясь моментом, что она сейчас этого не видит и зная, что она не любит пристальных взглядов. Коротко стриженные темные волосы. Тонкие, разящие в самое сердце стрелы бровей над парой больших карих миндалевидных глаз…
— До чего же ты прекрасна! — тихо сказал Тигран.
— Не надо, — она резко подняла голову. — Не надо.
Баграмян отвернулся и уставился на пар из кружки.
— Что же так? — с какой-то горделивой обидой в голосе произнес он.
— Просто — не надо, — вздохнула Рита. — Ну, я все понимаю, конечно, Тигран. Но… Не могу я. Ты хороший парень. Правда. И я это не только вижу, но и чувствую по-женски так. И ты веселый. А в наше время это дорогого стоит, знаешь ли. Но… Понимаешь… В сердце моем — ОН. И я не могу, да и не хочу его забывать. Даже хочу сказать тебе спасибо за то, что своей веселостью напоминаешь мне о нем. Он такой же был…
Рита вдруг поморщилась. Словно произнесенное ею слово «БЫЛ», являлось проявлением какой-то непростительной ошибки.
— Ну, я теперь даже не знаю, как после этих слов к своей веселости относиться, — Тигран мрачно покачал головой.
— Ну перестань.
— Да, конечно… Прости, — он натянуто улыбнулся и снова взглянул на собеседницу. — Это просто эгоизм с моей стороны. Но то, что ты столько лет верна своему мужчине, воистину чудо и достойно уважения. Бывало, многие девицы парня из армии дождаться не могли. А ты столько лет… Ты святая, Рита.
— Да вот еще, — теперь улыбнулась и она.
— Я серьезно. И я уважаю твою память о нем.
— Спасибо. Надеюсь, что так. Не хочу, чтоб ты был нечестен со мной. Вообще не люблю неправду.
— Как его звали?
— Зовут, — она чуть повысила голос, словно пытаясь реабилитироваться за это непростительное «БЫЛ».
— Что? — Тигран с удивлением уставился на женщину и тут же понял, свою ошибку. — Извини.
— Зовут. Его зовут Сергей, — она снова поднесла кружку к губам и склонила голову. Сделала глоток. — Сережка, — Маргарита произнесла это имя с еле сдерживаемой дрожью в голосе.
Гость внимательно смотрел на нее. Молчал, ища правильные слова, которые никоим образом не могли бы ранить женщину. Ту, которая уже довольно давно, сама того не подозревая, ранила его самого прямо в сердце и поселилась в разуме, казалось, навечно, заставляя думать о ней. Ощущать легкий холодок возбуждения, когда-то кто-то упоминал о ней в разговоре. Просто любить ее.
— Ты знаешь, отчего мне больнее всего, Тигран? Мы очень сильно поссорились с ним. И ведь из-за глупости. Но мы были молоды и темпераментны. Насколько сильно любили друг друга, настолько же же безумно и ссорились порой из-за глупых мелочей. В тот раз мы поругались так, что я, не говоря никому ни слова, просто… Хотя нет. Я позвонила своей подруге. Она жила тут, в Калининграде. Мы учились вместе. Она выслушала и сказала всего одну фразу: «Бросай все и прилетай». И вот я, никому ничего не сказав, тут же влезла в интернет и забронировала себе билет на самолет. Улетела на следующее утро из Москвы и прилетела к подруге. А на следующий день… — У Риты вырвался дрожащий вздох. — И вот я здесь. В форте. Живая. А там, в Москве ведь тоже есть где укрыться. Там есть метро. Огромное. Красивое. А он жил возле метро. Он успел, я знаю. Он у меня такой. Поэтому не хочу думать о нем в прошедшем времени. Но как же больно за ту ссору! — Тут она все-таки не выдержала и заплакала. — Как же глупо, Тигран! Как же глупо все вышло. Иначе были бы мы вместе. Навсегда. Или в метро, или в смерти. Ну, если он погиб тогда, то погибли бы мы вместе! А он ведь и не знает, что со мной! Он, наверное, искал меня! Наверное, думает, что меня в пепел превратило, как и миллионы других! А если он не укрылся в метро, а помчался за мной и погиб из-за этого?!
Баграмян быстро привстал со стула. Обошел стол и присел перед Ритой. Осторожно освободил ее ладони от кружки и деликатно сжал их в своих.
— Родная, успокойся, — тихо сказал он. — Что было, то было…
Ему стало очень больно от ее слез. Но что сейчас сказать, Тигран не знал. Стоило ли успокаивать ее словами о том, что ее Сергей жив, потому что там метро? Стоило ли вселять надежду, которая, быть может, окажется слепой? А если и жив? Как добраться до Москвы в этих условиях? А если и добраться, то как найти? Черт возьми, да что же ей сказать теперь? Сейчас он был готов достать из-под земли этого Сережку, лишь бы Рита не плакала так горько, а была счастлива. Но разве этот порыв имеет что-то общее с реальной действительностью и его возможностями?
— Не надо плакать, Риточка. Ну если есть хоть маломальский шанс… А учитывая, какое там метро, то этот шанс совсем не маленький…
Рита вдруг вздрогнула и улыбнулась. Освободила одну ладонь от крепкой, но нежной хватки Тиграна и утерла слезы. Тихо хихикнула.
— Ты чего? — Баграмян улыбнулся ей в ответ, но никак не мог понять, что на нее так подействовало.
— Ну, слово это, ты сказал…
— Какое слово?
— Маломальский.
— И что?
— Понимаешь, если бы я успела выйти за Сережку замуж, то у меня была бы сейчас такая фамилия.
— Я не понял, — теперь Тиграну казалось, что у него совершенно идиотская улыбка.
— Ну чего ты не понял, Тигроша? Так его звали — Сергей Маломальский.[16]
Тигран потер ладонью небритый подбородок.
— Где-то я уже слыхал эту фамилию, — задумчиво пробормотал он.
* * *Вернувшись в свое жилище после аудиенции у Самохина, Александр Загорский обнаружил на кровати коробку. Взяв ее в руки, он понял, что это та самая электронная фоторамка, которую он просил у Тиграна. Значит, Баграмян вернулся из города. И он сдержал слово.
Крот вздохнул и присел на кровать, держа в руках упаковку модного когда-то электронного гаджета. Совсем новый. Еще в нетронутой вакуумной упаковке. Должен заработать. Только надо поколдовать с паяльником в блоке питания и подогнать его под возможности местной электрической сети, выдававшей, наверное, не больше электросети автомобиля «КамАЗ». Александр достал из стола паяльник и включил его в самодельную розетку, смонтированную как раз у стола. Пусть разогревается пока. Снова сел на кровать. Кажется, весь тот необъяснимый ужас его последней прогулки по лабиринтам подземелья отступил и казался сейчас какой-то нелепостью глупой. Ну ведь всему можно было найти разумное объяснение. Хотя… Эти чертовы мокрые следы. А может, показалось?
Мысли роились в голове и будто бы общались между собой: спорили. Приводили свои доводы. В них вклинивались еще мысли. Те самые. Про тайное метро. Зачем оно вдруг понадобилось Самохину? И как его искать, если там какая-то чертовщина в лабиринтах туннелей и коридоров? Чего вообще ждать от грядущего похода в неизвестность, и можно ли вообще найти хоть какую-то возможность этого похода избежать?
Разум Загорского был погружен во все это броуновское движение мыслей, вопросов, предположений и борьбы мотивов, а тело уже на автомате извлекло из стола жестяную коробку с инструментами и припоем. Он уже сел за стол и вскрыл упаковку заветного подарка от Тиграна. Уже раскручивал блок питания. Уже разложил рядом различные старые бытовые электроприборы, части которых могли пригодиться в переделке питания рамки. А мысли все роились и роились.
В носу защипало от испарений олова и канифоли. Глаза заслезились от едкого дымка. Отчасти это немного помогло выйти из плена всего того внутреннего хора голосов и вернуться в реальность. Правда, реальность эта была, как всегда, мрачна и бесперспективна…
Работает!
Волнение охватило Александра, когда после долгих манипуляций с паяльником и различными запчастями он сменил в розетке «вилку» паяльника на блок питания фоторамки. Экран устройства, столько лет пролежавшего в забвении среди руин города и казавшегося уже никому и никогда ненужным, ожил. Замерцал. Появился логотип производителя. Затем электронное меню. Крот осторожно, заметно дрожащими руками взялся за рамку и уставился на цветные иконки меню, собранные мириадами пикселей. Сейчас это казалось настоящим чудом. Когда-то, в совершенно ином мире иной эпохи, люди создали этот предмет для бытового уюта. А потом все превратилось в пыль. И вот сейчас яркие цвета электронного меню словно дразнили, светя ему из утерянного навсегда прошлого.
«Установите текущую дату».
Какая сухая и бездумная просьба. А существует ли вообще сейчас эта дата, и есть ли в ней смысл? В раскладке даты месяц и день были по нулям. А вот год стоял 2010-й. Видимо, тогда и был собран сей прибор. Вспоминая, как когда-то он пользовался такими вещами, как чем-то само собой разумеющимся, Загорский осторожно ткнул пальцем в навигационные клавиши. 2011… Еще раз. 2012… 2013… Он прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Кто-нибудь думал о том, что ждет их в будущем? Кто-нибудь видел себя лишенным всех этих безделушек и других благ цивилизации и прячущимся от действительности в подземных норах? 15, 16, 17… «Где календари всех этих промотанных тленом и пеплом лихих годин? Где те, кто придумал все эти милые безделушки? Где те, кто ими пользовался и торговал? Где наши жизни?..»
2033.
— Вот тебе текущая дата, — прошептал рамке Александр. — Довольна? Посмотри вокруг. Нравится тебе все это? Нет? Мне тоже.
Но это еще не все. Оставалось самое главное. Он извлек из безжизненного серебристого фотоаппарата Лены Бергер карту памяти. Поднес к слоту картридера электронной рамки и застыл. Выдержит его разум и сердце то, что, быть может, эта карточка не работает и его надежда на мимолетное путешествие в иное прошлое рухнет? Или нет… Выдержит ли его сердце образов того прошлого, что было сожжено и застыло в расплавленных камнях эпицентров термоядерных ударов навечно?
Он поджал губы и вставил карту памяти в рамку.
«Обнаружен съемный носитель, — возвестила рамка. — Идет загрузка. Подождите».
— Я столько лет ждал, — прошептал Александр. — А сейчас будто и не было этих лет…
И прошлое набросилось на него ярким и беспощадным потоком разноцветных, подсвеченных пикселей, собирающих мозаику утраченного. Невероятно яркие, непривычные, забытые тона. Сочная зелень! Голубое небо! Румяные, улыбающиеся лица! Образы недоступного рая, дразнящие грешников, брошенных в ад настоящего. Узрите грешники! Это — рай! И будь вы праведней, добрее, честнее, вы бы жили в раю! Но вы все уничтожили! Так смотрите и плачьте!
И Саша заплакал. Он вдруг только сейчас осознал со всей ясностью, насколько до безумия мазохистским было его желание оживить эту карту памяти с сохраненными на ней кадрами сожженного рая и той счастливой жизни, живя в которой люди и не думали, что это рай и что они счастливы и живы. И только сейчас все встало на свои места.
Он листал кадры и не мог остановиться, хотя не было еще в этом новом времени сожженного мира ничего, что доставляло бы ему такую жгучую, пронзающую все тело и разрывающую сердце боль, как эти невыносимо яркие и пестрые кадры той жизни.
Родная школа № 2 на улице Гагарина. Фонтаны на площади Победы. Храм и его сверкающие купола. Вот они, его сгинувшие одноклассники. Вот Руслан Махеев и Лена Бергер фотографируются вместе возле музейной подлодки у дворца спорта «Юность». А это Ленка вскинула руки и улыбается, позируя с эстакадного моста на фоне кафедрального собора. А вот они всем классом у «Королевских ворот». Саша с ужасом понял, что он совершенно не может узнать себя на этих фотографиях. Тот паренек в очках с постоянно серьезным лицом? Почти без улыбок. Да это он, но… Это ведь невероятно, что это он в яркий солнечный день под голубым небом среди счастливых и не бледных людей, находящихся на поверхности. А вот у «Эпицентра» — торгового центра с названием, всю дикую беспощадность которого осознаешь только сейчас. И он снова себя не может узнать. А вот красивая, ярко напоминающая о былом Кенигсберге воссозданная «Рыбацкая деревня» на берегу Прегеля.[17] А вот его друзья возле напоминания о другом прошлом. У памятника Калинину, что стоял возле Южного вокзала. А вот и Пятый форт. Лена фотографировала одну из множества реконструкций штурма города. Смеющиеся участники постановки в советской форме и униформе вермахта. Позируют все в обнимку. Наконец очередь дошла и до тех фотографий, которые Лена делала в тот самый день, когда они спустились в подземные казематы. Как оказалось, навсегда. Темные и мрачные фотографии со скудной гаммой цветов. Но насколько они ярче и прекрасней, чем то, что есть сейчас! Хотя миру оставалось тогда всего несколько дней. А это что за рожа? Да это же Егорка Хрусталев! Да! Загорский вспомнил, как он светил фонарем на Ленкин зад, как она развернулась и, нажав кнопку фотоаппарата, сверкнула ему прямо в лицо вспышкой. А фотография ведь осталась…