Очень крупные руки.
Сережа?
Вернувшись в больницу, я нашла на своем столике свежий букет коралловых роз и коробочку с шоколадными конфетами «Леонидас» [9]. Джонатан меня не дождался.
У меня отчего-то навернулись на глаза слезы. Снова навалилось пугающее чувство одиночества, куда более сильное, чем то, которое мучило меня в первый месяц в Париже. Тогда я оказалась просто одна, физически разъединена с близкими мне людьми, но они были где-то вдали, эти люди, и мысль об их существовании меня поддерживала и помогала бороться с тоской: в Москве остался Игорь, в Париже предстояла встреча с Шерил… Теперь же Игорь исчез, Шерил скрылась в белом коконе бинтов, и я чувствовала себя совершенно потерянной.
Был, правда, Джонатан… Но что мне было делать с его чувствами? С его любовью, которую я не могла, не имела права разделить?
И в которой я так нуждалась теперь…
Я погладила душистые головки роз, заботливо поставленных в воду кем-то из персонала. От белой с золотой виньеткой коробочки несся соблазнительный шоколадный дух. Я дернула тонкую золотую ленточку.
…Сказать Джонатану, чтобы пришел? Или не дразнить саму себя искушением? Сейчас, когда мои нервы на пределе, глаза на мокром месте, душевные силы на исходе – именно теперь мне нужна была его поддержка. Но именно теперь я могла в него влюбиться!.. Я вполне отдавала себе отчет том, что как раз в данный момент он мог въехать, как сказочный принц, в мою жизнь на белом коне – помочь мне, утешить, успокоить, окружить меня заботой, взять на свои мужественные плечи мои печали и недоумения…
Мужественные плечи, широкие, красиво развернутые, белая гладкая кожа… Мне отчего-то представлялось, что на груди у Джонатана нет волос, и, хотя я люблю скорее мужчин «с шерстью», как Игорь, меня это почему-то волновало, будоражило, дразнило прыткое воображение, и оно улетало, подстегнутое тоской и печалью, в сладостные и томные грезы…
Поток моих сумбурных мыслей был прерван приходом Кристин, дежурной медсестры, с ужином на подносе.
– Как дела? – весело спросила она и, бросив взгляд на коробочку конфет, которую я до сих пор держала в руках, начисто забыв о ней, Кристин добавила: – Советую вам оставить сладкое на потом. Иначе перебьете себе аппетит. А вам необходимо хорошо питаться.
– Вы, как моя мама, – улыбнулась я ей. – Она у меня тоже медсестра и тоже всю мою жизнь мне так говорит.
– Вот видите, – улыбнулась Кристин в ответ, – маму надо слушаться.
– Угощайтесь, – протянула я коробочку.
– О, спасибо… Я…
Сейчас начнутся церемонии, типа «неприлично принимать от пациентов подарки»…
– Угощайтесь, – требовательно повторила я. Она взяла смущенно конфетку. Я потянулась к подносу с моим ужином, взяла с него белую салфетку, выложила в нее почти полностью верхний ряд конфет и протянула Кристин.
– Спасибо, вы очень добры, – сказала она. – Но мы с вами будем есть сладкое после ужина, да?
– Разумеется, – заверила я ее.
Поев, я снова набрала Москву. И снова не получила никакого ответа. Что же он делает, Игорь? Где, с кем проводит время?!
Больше не могу. Пусть Джонатан придет и пусть будет что будет! Одной мне не справиться – ни с тоской, ни со страхом, ни даже просто с анализом всех этих, свалившихся на мою бедную плешивую голову загадок.
Было уже поздно и приемные часы в больнице закончились, но я все равно решила позвонить ему. Договорюсь хотя бы на завтра, прямо на утро.
Громкий топот бегущих по коридору ног заставил меня положить трубку обратно. Я прислушалась. Кто-то что-то кричал, надрывно и истерично. Спустив ноги с постели, я нашарила тапочки и выглянула в коридор. Два санитара бегом везли каталку к лифту. На каталке лежала одна из медсестер с нашего этажа с закрытыми глазами и синим лицом. Сердечный приступ, должно быть…
Стоять в дверях и глазеть было неловко, и я вернулась к себе. Но не прошло и двух минут, как Кристин ворвалась ко мне в палату.
– Ваши конфеты! – крикнула она, задыхаясь.
– Что мои конфеты?
– Отравлены! Вызовите полицию!
И она исчезла в коридоре.
Отравленные конфеты.
Предназначенные мне.
От Джонатана.
Вот это любовь, ничего не скажешь… А я, идиотка, всего полчаса назад сидела тут и размышляла, имею ли я моральное право принять его чувства и поддержку. Но он не стал ждать, пока я решу этот сложный вопрос, он не стал ждать, пока я разрешу ему участвовать в моей жизни. Он просто взял и без всякого спроса поучаствовал. В моей жизни и смерти…
Только вмешательством ангела-хранителя можно объяснить тот факт, что отравленные конфеты достались не мне!
Бедная медсестра, буду молить бога, чтобы она выжила…
Я вызвала комиссара Гренье – уже в который раз за этот день! – и заплакала – уже в который раз за этот день…
Бог мой, но зачем? Зачем ему было это нужно? На кого он работает?
Я вспомнила, как профессионально разбирался он в прослушивающих устройствах. Кто же он такой, этот англичанин? И англичанин ли он? Что ему за дело до меня? Если он хотел меня отравить, то, значит, вся его любовь была лишь спектаклем?
Видимо, так.
«Я люблю тебя», – сказал он тогда, всего лишь неделю назад, наклонившись над моей кроватью. И я поверила.
А зря.
Вот только… Это было сказано так, что нельзя было не поверить. Будто слова шли из глубины его сознания, помимо его воли, которая сопротивлялась…
Но ведь это он принес конфеты?
– Да, это от Джонатана. Нет, я не спрашивала, от кого, но вместе с ними у меня в палате оказался букет роз, точно такой же, какой он принес мне на прошлой неделе. Поэтому я решила… – отвечала я на вопросы.
Комиссар посмотрел на часы.
– Дневная смена уже закончилась. Придется побеспокоить персонал на дому.
– Алло! – Комиссар звонил из ординаторской, куда я потерянно приплелась вместе с ним. Я не могла сидеть одна в палате и думать о том, что меня все предали – Игорь, Джонатан…
– Комиссар Гренье у телефона. Вы сегодня видели кого-нибудь, кто заходил в палату Ольги Самариной, номер 311?
Видя, что ему разрешили курить, я тоже закурила сигарету. Комиссар покивал трубке:
– Да, я знаю, о ком идет речь, с английским акцентом, да? Угу. – Он снова покивал. – Да, с букетом роз. А конфеты у него в руках были? Да, очень важно. Ну, не заметили так не заметили. Может, кто-то другой приносил? Что ж, спасибо. Прошу вас завтра прийти в комиссариат к десяти часам, нам нужны ваши показания в письменном виде. Спокойной ночи.
Следующий звонок повторился почти в точности, потом еще один.
Комиссар положил трубку и повернулся к нам.
– Пока никто не может с точностью сказать – не обратили внимания. Хотя это уже о чем-то говорит: были бы конфеты – заметили бы… Кому я еще могу позвонить? – спросил он старшую медсестру.
Та раскрыла записную книжку и указала телефон.
– Необходима ваша помощь… – снова вещал в трубку комиссар. – Высокий англичанин, который часто навещает Ольгу Самарину… Да, с букетом роз. А белой коробочки с конфетами у него не было в руках? Вот как? А почему вы так уверены? Понятно. А никого другого вы с такой коробочкой не видели? Ну а, допустим, если бы он держал коробочку под мышкой, вы могли бы заметить? Да, я представляю. Завтра зайдите в комиссариат для дачи показаний. Спасибо. Спокойной ночи.
– Значит, – комиссар развернулся ко мне, – пока у нас есть вот что: одна из медсестер видела Джонатана в тот момент, когда он открывал дверь твоей палаты. Она так и запомнила сцену: одна рука с розами, а другая – на ручке двери. Конфет у него не было.
Радость вспыхнула во мне. Не он! Он не хотел меня отравить! Спасибо, Джонатан, что это оказался не ты…
– Но, – продолжил комиссар Гренье, почему-то строго взглянув на меня, – ей не было видно, не держал ли он коробочку под мышкой или под локтем. Кроме того, никто не видел каких-либо посетителей с такой коробочкой. Впрочем, это пока опрос поверхностный. Завтра опросим весь персонал и больных как следует. И Джонатана, разумеется. В первую очередь.
– Послушайте, господин комиссар, – заговорила я возбужденно, – если кто-то принес мне отравленные конфеты, то неужели этот кто-то не позаботился бы, чтобы его не увидели с коробкой в коридорах!
– Ты права, Оля. Но это же относится и к Джонатану.
Меня бросило в жар. Рано я обрадовалась.
– Не расстраивайся. – Комиссар был на удивление чуток. – Завтра, надеюсь, удастся все выяснить.
– Что называется – удачи! – Кристин скептически покачала головой. – В часы приема все свободно разгуливают по больнице. Вы же знаете, у нас никакого контроля в дневное время нет. И никто ни на кого внимания не обращает…
В ординаторскую вошла другая медсестра и, остановившись на пороге, тяжело привалилась плечом к дверной притолоке.
– Селин умерла, – тускло сказала она. – Умерла. Не приходя в сознание.
– Сожалею, – пробормотала я.
Я чувствовала себя виноватой за то, что кто-то другой умер вместо меня.
– Мы заберем тело на судебную экспертизу, – мрачно сообщил комиссар Гренье.
– Я вам и без экспертизы скажу… – проговорила женщина, все еще стоявшая на пороге. – Дайте сигарету, – сказала она мне, – не могу больше…
Она прошла к стулу и рухнула на него. Я протянула сигарету и зажигалку. Затянувшись, она шумно выпустила дым и сказала, ни на кого не глядя:
– Синильная кислота.
– Вы уверены?
– Запах миндаля.
– Да… Неоригинально, – покачал головой комиссар.
– Зато надежно, – с горькой иронией ответила она ему и глянула искоса на меня. – Это кому же ты так насолила, детка?
– Мне тоже хотелось бы это узнать, – прошептала я. И, откашлявшись, добавила: – Я очень сожалею, что так получилось…
– Никому они не нужны, твои сожаления. – Она резко загасила едва начатую сигарету, встала и направилась к дверям. Уже открывая их, она произнесла, не оборачиваясь: – Это была моя лучшая подруга. Если вы способны понять, что это такое.
Дверь за женщиной закрылась.
В ее голосе прозвучало обвинение. Мне, или нам всем, или судьбе – не знаю. Но я ее понимала. На ее месте я, наверное, тоже обвиняла бы весь мир в потере лучшей подруги.
Впрочем, у меня не было лучшей подруги.
У меня была только Шерил. Почти сестра.
И Игорь. Почти муж.
И Джонатан. Почти любовник.
У меня все было «почти»…
У меня все было в прошедшем времени.
Я попыталась спрягать глаголы по временам:
Есть ли у меня Игорь?
И будет ли Шерил?
И вовсе без времени: кто он мне, Джонатан? Мой друг, тайно влюбленный в меня?
Или мой убийца?
Лучше не спрягать.
– Я сначала подумала, что это ты оставил конфеты.
Я решила вести себя как ни в чем не бывало, хотя напряжение не покидало меня.
Джонатан сидел рядом со мной на диванчике в курительной комнате.
– Это было логично, – ответил он суховато.
– Да, логично. К тому же я обратила внимание, что ты очень хорошо разбираешься в прослушивающих устройствах. Это весьма специфические знания…
Я надеялась спровоцировать Джонатана на объяснения. Но он молчал.
Это очень странное ощущение – подозревать человека, который сидит рядом с тобой, в покушении на убийство, причем на твое собственное убийство. Странное до невозможности, до ирреальности, до тягостного сна, из которого никак не вынырнуть. Но страшно не было. Уж не знаю почему. Явно не от моей повышенной храбрости. Скорее от усталости…
– Откуда у тебя такие знания? – решительно надавила я.
Джонатан посмотрел на меня внимательно и как-то оценивающе.
– Я полагаю, – заговорил он медленно, – что действительно необходимо объясниться… То, что я тебе скажу сейчас, должно остаться тайной. Ты можешь обещать мне это?
– Да. – Я постаралась придать своему голосу вескость.
Я действительно – могила, особенно когда я знаю, что сказанное мне – тайна. Не зная, могу и сболтнуть, не подумав; но если знаю – никогда. Тем не менее, глядя на мои светлые кудряшки и на мои синие глаза, на мою симпатичную девическую мордашку, мужчины думают обычно: куколка и дурочка. Впрочем, женщины тоже так думают. Мне-то все равно, что они думают обо мне, но вот потом, когда им неожиданно приходится столкнуться с моим «умом и сообразительностью», они начинают подозревать, что я притворялась, строила из себя дурочку, а на самом деле я лицемерка и стерва… Но это тоже их проблемы. Разве я просила, чтобы меня держали за куклу Барби?
– Мой… – заговорил Джонатан, понизив голос. – Один из моих родственников – офицер английской спецслужбы. Я не имею права сказать тебе, какой именно…
– MI-5? – спросила я невинно. От кого-то я уже слышала это название.
– Тише ты! – прикрикнул на меня Джонатан и улыбнулся. – А ты, случаем, не из КГБ?
– Я еще не решила. Может быть, чтобы сравнять наши позиции…
– Но я не состою на этой службе.
– А если бы состоял – сказал бы?
– Нет. – Джонатан снова улыбнулся. – Но я говорю тебе правду. Это мой близкий родственник… Соответственно, у меня были возможности получить разнообразные знания, недоступные обычным людям. К тому же он хотел, чтобы я пошел по его стопам, и обучал меня…
– А ты?
– Я ведь уже сказал, что нет.
– Тебе не нравится подобная деятельность?
– Она совершенно необходима и неизбежна в любом государстве. Но я не чувствую в себе к ней склонности. Скажем, она меня интересует как область знаний, но не как сфера моего участия.
Пожалуй, я могла бы ему поверить… Но моя настороженность не прошла до конца.
– Однако голова твоя варит совсем неплохо – должно быть, ты унаследовал от своего родственника способность быстро соображать и реагировать… Как ты тогда на ходу придумал всю эту комбинацию перед закрытой дверью в квартиру Шерил! Не каждый нашелся бы.
– Мне лестно услышать столь высокую оценку моих скромных возможностей. Ты меня все-таки подозреваешь в намерении тебя отравить?
Я растерялась от прямого вопроса. Неужели это так заметно? Я-то думала, что я актриса неплохая…
– Я сегодня с утра был в полиции, они сверяли отпечатки на коробочке с шоколадом. Моих там нет.
– А если бы это был ты, ты бы их оставил? – спросила я, глядя ему в глаза.
Джонатан хмыкнул:
– Верно, не оставил бы.
– «Бы»?
– Оля, наверное, на твоем месте я тоже бы отнесся настороженно… Но я не пытался тебя отравить.
Я смотрела на него, желая изо всех сил поверить этим словам. Поймав выражение моих глаз, он добавил еще тише:
– У меня нет никаких причин, чтобы это сделать… У меня есть причины совсем на обратное… На другое…
Он запнулся, смутился, тонкий румянец залил щеки, и Джонатан поморщился, явно недовольный своими неуклюжими словами.
Мне стало стыдно за мое недоверие. Да, Джонатан соображает хорошо и осведомлен на зависть в шпионских делах, но чтобы он играл роль, прикидываясь влюбленным… Не может этого быть!
– Извини, – сказала я. – Просто ты человек необычный, я тебя знаю мало, и…
– А сердце, – перебил он меня, – тебе ничего не подсказывает?
Я удивленно посмотрела на него. Вот уж не ожидала, что такие «сердечные» категории водятся в его арсенале. Джонатан ожидал ответа, внимательно глядя на меня своими прозрачными серыми глазами, словно я должна была сказать что-то очень важное.
– А ты считаешь… – начала я неуверенно, – что его надо слушать?
– Обязательно. Только нужно уметь слушать. И не строить иллюзий, чтобы не принимать желаемое за голос сердца. Вот тогда сердце – лучший советчик.
Я была удивлена этим рассуждением и, кажется, не совсем понимала тогда, что он имеет в виду. Однако я изо всех сил постаралась прислушаться к сердцу. Но оно мне в тот момент не подсказывало ничего, и я ничего не чувствовала, кроме смущения и растерянности.
– Возможно, что я как раз принимаю свои желания за действительность, Джонатан, во всяком случае, ни мое сердце, ни моя интуиция не в состоянии сладить с желанием, чтобы ты был со мною рядом сейчас… – отважилась я, решив, что правда лучше всего. В хитростях мне все равно не преуспеть. – Мне нужна твоя поддержка, одной мне не справиться со всем этим…
Джонатан явно обрадовался моим словам. А мне полегчало, и сомнения отпустили меня при виде его радости, которую он к тому же попытался скрыть.
– Это преамбула к какой-то просьбе? – спросил он сдержанно, но глаза его лучились.
– Твоя необыкновенная проницательность лишь подтверждает справедливость моей лестной оценки. Как ты догадался?
– У тебя на лице написано нетерпение.
– А-а… Это не просьба даже. Просто я хочу тебе рассказать кое-что, чего ты не знаешь, и…
– Услышать мой анализ?
– Именно.
– Поскольку в противоположность твоей обычной манере себя вести ты обставляешь наш предстоящий разговор такими церемониями, я делаю вывод, что нам стоит уйти отсюда.
– Почему?
– Мы здесь не одни. – Действительно, в курительной комнате было еще несколько человек. – А то, что ты хочешь мне рассказать, явно не для посторонних ушей. Не шептаться же нам! Ты сейчас можешь уйти?
Я посмотрела на часы. Через полчаса начинался обед, и я была голодна. Заметив мой жест, Джонатан добавил:
– Я тебя приглашаю ко мне домой. Учитывая твои наклейки, вряд ли ты захочешь пойти в ресторан. И обещаю тебе обед.
Небольшая квартирка из двух комнат была обставлена очень просто, без малейших претензий, хотя само по себе наличие двухкомнатной квартиры, да еще в районе площади Вогезов, говорило о наличии финансов – за мою короткую жизнь в Париже я стала понемножку разбираться в таких вещах. Кроме самой необходимой мебели, в гостиной были книжные полки – не так уж часто встречающаяся здесь деталь интерьера. Читающий люд этой страны охотно пользуется услугами библиотек, экономя место в своих квартирах, – не так, как у нас в России, где, еще не опомнившись от книжного дефицита, каждый норовит притащить книги домой. Единственной роскошью в его гостиной была дорогая стереоустановка с коллекцией компакт-дисков.