Сталин удовлетворенно кивнул:
— Возможно, вы и правы. Но все-таки с чего вы взяли, что эта информация верна?
— Мы постоянно анализируем разного рода информацию, поступающую к нам как из вполне легальных источников, так и от наших нелегальных агентов. Последние наши сомнения развеяло сообщение нашего агента, завербованного еще в тридцатом году. Он тогда учился в Советском Союзе в летной военной школе. После прихода к власти фашистов он, по нашей рекомендации, перешел на службу в абвер. В настоящий момент он занимает там очень важный пост, позволяющий ему быть в курсе самой секретной информации.
— На чем же вы его подловили? — сдержанно полюбопытствовал Сталин.
— Гомосексуализм… — помявшись, ответил Абакумов.
Сталин невольно поморщился.
— Вы считаете, что такому источнику информации можно доверять?
В голосе Верховного сквозили откровенно брезгливые нотки.
— Он один из наиболее ценных наших агентов. Информация, которую мы от него получаем, практически не нуждается в перепроверке.
— А последнюю информацию вы перепроверяли? — прищурившись, спросил Иосиф Виссарионович.
— Так точно, товарищ Сталин, перепроверили! Такие вещи мы всегда тщательно перепроверяем.
— Может, это оперативная игра немцев, следует ли всему этому верить?
— Информация в высшей степени достоверная, товарищ Сталин, — убежденно сказал Абакумов. Берия молчал, внимательно вслушиваясь в их разговор.
Сталин сел и, открыв коробку папирос «Герцеговина Флор», разломил одну папиросу и по щепотке принялся набивать табаком трубку.
— Меня удивляет следующее обстоятельство… Почему бездействует СД? Шелленберг? Советская контрразведка знает о покушении на Гитлера, а они даже не подозревают. А ведь СД — это элита СС.
— А может, они знают, товарищ Сталин, но просто не хотят вмешиваться. В конце концов, Канарис — коллега Шелленберга, они часто вынуждены играть на одном поле, у них могут быть общие задачи. И если Гитлера не станет, то Шелленберг от этого может даже выиграть. Я не исключаю, что между Канарисом и Шелленбергом имеются какие-то тайные договоренности… Кто знает, может, в случае успеха Шелленбергу достанется один из главных министерских портфелей?
Набив наконец трубку, Сталин чиркнул спичкой и, прикурив, пыхнул клубом дыма.
— Возможно… Но теперь давайте подумаем вот о чем, как нам грамотно использовать полученную информацию. Что вы скажете по этому вопросу, Виктор Семенович?
— Я думаю, что нам нужно предупредить Гитлера, — уверенно сказал Абакумов.
— Кхм… — Сталин удивленно посмотрел на него. — Значит, вы все-таки поменяли свое мнение?
— Так точно, товарищ Сталин.
— Хорошо. И как вы себе это представляете? Отправить своих людей в Ставку Гитлера и сообщить ему о готовящемся на него покушении?
Абакумов стойко выдержал ядовитые интонации Верховного.
— Совсем необязательно. Существует масса способов, чтобы дать знать Гитлеру о готовящемся на него покушении. Можно, например, организовать утечку информации.
— Только для чего нам это нужно?
— Эту информацию можно будет использовать в оперативной игре или как хороший материал для торга. — Абакумов выжидательно помолчал.
Прикрыв глаза, Сталин сделал глубокую затяжку. Секунд тридцать дым гулял где-то по альвеолам Верховного, а потом серыми тяжеловатыми клубами вышел через нос.
— Мне ясна ваша точка зрения, товарищ Абакумов, в ней есть своя логика. А ты что скажешь, Лаврентий?
Берия слегка приподнял голову, и стекла живо блеснули:
— Мне кажется, нам не нужно вмешиваться в дела Канариса. Он знает, что делает. Если он сумеет убрать Гитлера, то это будет серьезным ударом по всей фашистской системе. Гитлер для Германии — это символ! А его смерть деморализует войска, — Берия говорил напористо и уверенно, — как только его не станет, мы тотчас перейдем в наступление по всей линии фронта. Смерть Гитлера только приблизит нашу победу.
— А что вы скажете по поводу того, что немцы после смерти Гитлера могут заключить мирные соглашения с союзниками? Причем крайне невыгодные для нас соглашения?
Последовало всего лишь секундное замешательство, после которого Лаврентий Павлович уверенно продолжил:
— Союзники не пойдут на это. Советский Союз сейчас как никогда силен. Чего же им ссориться с одной из самых могучих держав мира? К тому же без нашей помощи тем же американцам не одолеть японцев, так что они весьма заинтересованы в нашей дружбе.
Сталин одобрительно кивнул:
— Знаешь, Лаврентий, в твоих словах есть правда. Война еще не кончилась, и мы пока нужны друг другу — союзники нам, а мы им. Во всяком случае, до тех самых пор, пока Гитлер жив, а дальше время рассудит.
Абакумов посмотрел на Берию. Лаврентий Павлович даже и не пытался скрывать своего настроения — его лицо разошлось в довольной улыбке. Виктора Семеновича резанула шальная мысль: а что, если за ликвидацией Гитлера последует устранение Сталина? Берия располагает немалыми возможностями и вполне способен затеять собственную игру. Немцы практически выбиты с территории Советского Союза, а отношения между союзниками все более осложняются. Не исключен вариант, что Берия захочет отыскать союзников против высокомерных янки! Тех же немцев!
В конечном счете ничего особенного не произойдет, мировая история знает куда более серьезные трансформации.
— Вы нашли террористов, которые установили фугасы на правительственной трассе? — негромко спросил Сталин, посмотрев на Абакумова.
Позавчера Абакумову доложили о том, что майора Бычкова обнаружили застреленным. Пропал также информатор — женщина не вышла на работу, и ни у кого из сослуживцев не хватило духу поинтересоваться, куда же она подевалась. Сотрудница просто исчезла, и все! Причем пропали даже ее документы из отдела кадров, словно она никогда и не состояла в штате. Значит, оперативная группа контрразведки находилась на правильном пути.
Абакумов еще раз посмотрел на Лаврентия Павловича. Министр внутренних дел уверенно выдержал его тяжеловатый взгляд.
— Проводим оперативное расследование, товарищ Сталин. По нашей информации, тут не обошлось без предательства. Террористы, установившие фугасы, каким-то образом сумели проникнуть на охраняемую территорию. Их было не меньше четырех человек. Мины установлены профессионально, люди, которые их поставили, по всей видимости, имеют большой опыт диверсионной работы.
— Это могут быть заброшенные в тыл немецкие агенты?
— Мы не исключаем этого варианта, товарищ Сталин. — Абакумов был собран и внимателен.
— Хорошо, — слегка кивнул Иосиф Виссарионович, — как только разберетесь с этим делом, доложите!
— Слушаюсь, товарищ Сталин. Разрешите идти?
— Идите, — отпустил Верховный.
Вставая, Виктор Семенович не удержался и опять посмотрел на Берию. Лицо Лаврентия Павловича оставалось бесстрастным.
Глава 35 ЗДРАВСТВУЙТЕ, Я — ШЕЛЛЕНБЕРГ
Вальтер Шелленберг вышел из вагона, разглядел на перроне среди встречающих начальника разведшколы оберштурмбаннфюрера Краузе и уверенно направился к нему. Даже в гражданской одежде в Шелленберге можно было узнать человека военного — выдавала выправка! В Ригу Шелленберг решил приехать без своего обычного пышного сопровождения, взяв с собой только денщика (должен же кто-то чистить начальнику управления обувь!). И сейчас, сжимая портфель с документами, денщик шел немного позади шефа, стараясь не отстать от него.
Шелленберг даже в малом оставался разведчиком. Никогда нельзя было предугадать его появление. Как и все люди его профессии, он избегал всякой публичности, любил экспромты.
Вот его слегка зацепил плечом какой-то мужчина с тяжелыми чемоданами. Шелленберг приостановился и обернулся вслед согбенному под своей ношей мужчине, ожидая извинений, но тот, даже не обернувшись, пошел дальше. Смешно семеня ногами, он тащил огромные коричневые чемоданы на соседнюю платформу, с которой через минуту должен был отправиться пассажирский поезд. Да уж… А ведь одним только движением пальца Шелленберг мог бы растереть этого хама в пыль где-нибудь в подвалах СД.
Вальтер Шелленберг прекрасно осознавал, что если его не встречают с оркестром, то это не значит, что никто не следит за его безопасностью, — едва ступив на перрон, он профессиональным взглядом тотчас выделил из толпы с десяток переодетых агентов СД. Но в действительности их должно быть значительно больше. А потому достаточно было поднять палец, чтобы не только остановить этого неповоротливого нахала, но и примерно наказать его.
Через минуту он потерял интерес к наглецу — не тот случай, чтобы включать аппарат подавления. Протянув руку, поздоровался с начальником разведшколы.
— Не ожидали? — улыбнувшись, спросил Шелленберг.
— Мы вас всегда ждем, господин бригадефюрер, — отчеканил Краузе.
В действительности Шелленберг сообщил о своем прибытии за два часа до прихода поезда, понимая, какой переполох вызовет его появление во всех разведшколах города.
Это было его третье посещение Риги. В первые два он объявился так же неожиданно. Бургомистр, перепугавшись, перекрыл улицы вокруг вокзала, сорвав график движения поездов, за что впоследствии получил служебное взыскание. А потому Шелленберг решил действовать на этот раз более осмотрительно.
— Не сомневаюсь.
Единственное, что отличало бригадефюрера от прочих пассажиров, так это наличие автомобиля, который подогнали едва ли не к самому вагону.
Забежав вперед, Краузе расторопно распахнул дверь, и Шелленберг, поблагодарив его едва заметным кивком, уселся на заднем кресле сразу за водителем, одетым в полевую форму ротенфюрера. Начальник школы сел рядом с Шелленбергом, для денщика место нашлось в другой машине, приехавшей следом.
Ротенфюрер, лихо развернувшись, выехал с вокзала.
Некоторое время Шелленберг смотрел в окно, вспоминая свой прежний визит сюда. За прошедший год город заметно потускнел (хотя чего, собственно, ему расцветать!). Многие дома лежали в руинах — результат авиационных налетов. Да, война некрасивая штука!
Краузе не смел прерывать затянувшегося молчания и тупо пялился в стриженый затылок водителя.
— Ваша разведшкола у нас на хорошем счету, — наконец заговорил Шелленберг, впившись в Краузе своим знаменитым пронзительным взглядом.
К его взгляду надо было привыкнуть и осознать, что ничего страшного не происходит, и за столь необычной внимательностью прячется исключительно профессиональный интерес.
— Мы стараемся, господин бригадефюрер.
— Мы полагаем, что так будет и впредь! — с нажимом сказал Шелленберг. — Работе «Предприятия „Цеппелин“ на самом верху, — он многозначительно поднял взгляд к потолку, — придается огромное значение. Важную роль в успешных результатах играют хорошо подготовленные кадры. Мы особенно ценим, что в вашей разведшколе их умеют готовить. Только за последние три месяца выпускниками вашей школы было взорвано два завода под Горьким. Заводы эти имели важное оборонное значение. — Шелленберг помолчал, словно подводя черту сказанному, а потом неожиданно спросил: — Вы не позабыли наш прошлый разговор?
— Как же можно, господин бригадефюрер. Вы просили подобрать двух толковых активистов для особо важных заданий.
— Вы их нашли?
— Да, сейчас они как раз проходят подготовку в нашем центре.
— Что вы можете сказать о них?
— Один из них родился в провинции, но сумел закончить Академию Генерального штаба, капитан. Добровольно перешел на нашу сторону. У него имеются родственники во Франции.
— Вы это проверяли?
— Разумеется. В Париже живет его родной дядя. В свое время он служил в армии Врангеля. Некоторое время проживал в Турции, а потом перебрался в Париж.
— Кто его отец?
— Он принял сторону большевиков, в царское же время был унтер-офицером. При большевиках дослужился до командира дивизии. Скончался незадолго до начала войны. Если судить по рассказам капитана, то отец до конца своих дней так и не принял всецело сторону большевиков.
— Кто второй?
— Второй попроще. По национальности — обрусевший финн. Закончил танковое военное училище. Служил в Ростове. В начале войны попал в окружение, потом перешел на нашу сторону. Работал преподавателем в Варшавской разведшколе, три раза забрасывался в глубокий тыл к русским. Говорит, что сам он из семьи так называемых «кулаков». Вся его большая семья была репрессирована в тридцать седьмом году. В живых остался только он.
— Это не может быть какой-нибудь оперативной разработкой русских? Или, предположим, двойной игрой? В последнее время они в этом очень сильно преуспели.
Краузе отрицательно покачал головой:
— Исключено! Мы проверили латыша через наших агентов. Действительно, его семья была репрессирована и выслана. Сам он воспитывался в детском доме, так что у него есть веские основания, чтобы не любить большевиков. И их режим.
— Очень хорошо.
— Господин бригадефюрер, только я прошу вас не удивляться их суждениям. Они могут резко высказываться не только в адрес режима большевиков, но и прямо выступать против нового порядка. Это надо понимать… Я ведь прибалтийский немец, с детства живу среди русских и давно усвоил, что подобное поведение — их национальная черта.
— Ладно, разберемся, — буркнул Шелленберг.
«Мерседес-Бенц» подъехал к небольшому зданию на окраине города. Ничем не примечательный фасад, выкрашенный в унылый темно-серый цвет, как и соседние здания. Единственное, что его выделяло, так это высокие металлические ворота, у которых неторопливо прохаживался солдат. Заметив подъехавшую машину начальника разведшколы, он проворно распахнул ворота. Автомобиль въехал во двор, выложенный брусчаткой.
— Сначала я бы хотел осмотреть классы, где занимаются активисты, — распахнул Шелленберг дверцу и, подобрав рукой полы кожаного плаща, ступил на брусчатку.
— Пойдемте, пожалуйста, за мной, господин бригадефюрер. Мы стараемся отбирать в нашу разведшколу наиболее способных слушателей. Для такого отбора выработаны специальные методики.
— Сколько времени сейчас занимает подготовка?
Территория школы производила благоприятное впечатление: ухоженный двор с большими газонами, на которых росли цветы. Несведущему человеку могло показаться, что здесь готовят садоводов, но никак не разведчиков.
— От трех до шести месяцев, в зависимости от способностей курсанта. У нас несколько учебных корпусов. Вот в этом здании, — показал Краузе на соседнее строение, — мы проводим курсы подготовки пропагандистов. В основном сюда мы набираем слушателей из антисоветски настроенных местных жителей и военнопленных. После окончания школы мы направляем их на оккупированные территории. А некоторые ведут пропагандистскую работу прямо на линии фронта. Есть результаты. Например, четверо наших выпускников вышли к окопам русских, и им удалось уговорить перейти на нашу сторону целый взвод.
— Я слышал об этом случае, — сдержанно заметил Шелленберг. — Кажется, они устроили с русскими братание?
— Да, господин бригадефюрер, — охотно согласился начальник школы. — Но все их действия укладываются в нашу методику пропаганды. Мы не случайно привлекаем в школу именно русских, им легче понять друг друга, у них один менталитет.
— Пожалуй, вы правы. А как определяется интеллектуальный уровень ваших слушателей?
— Отбор слушателей проводится по категориям от нуля до пяти. Активисты, получившие ниже трех баллов, нам неинтересны. Это люди в основном из крестьянской среды. Они весьма ограничены в своих суждениях, со слабым развитием логики, с неразвитым аналитическим мышлением. Часто они непредсказуемы. В нашу школу мы стараемся брать тех, кто получил от трех до четырех с половиной баллов. Такие люди легко обучаемы, хорошо поддаются внушению, они во многом предсказуемы, с ними легче работать.
— А что вы делаете с теми, которые набрали пять баллов? — спросил Шелленберг, приостановившись.
— Такие люди встречаются крайне редко, — покачал головой Краузе. — Из всего набора их может быть один или два, в самом крайнем случае — три. Но таких людей мы тоже не берем.
— И что вы с ними делаете? Отправляете в печи Освенцима?
Подобные шутки были в духе бригадефюрера Шелленберга.
— Это было бы большим расточительством для Третьего рейха, господин бригадефюрера. По запросу доктора Гимпеля мы направляем их в лагерь «Л».
Шелленберг понимающе кивнул. Гимпель — фигура серьезная, его люди занимались тем, что собирали и обрабатывали разведданные о народном хозяйстве Советского Союза.
— Вижу, что у вас все поставлено на самом высоком уровне.
— Но это только часть нашей работы, — живо ответил Краузе, увлекая Шелленберга в сторону штаба, желтого двухэтажного здания с лепниной по фасаду.
Начальник школы прошел мимо двух бойцов в советской форме с автоматами, дежуривших у входа, и, распахнув перед Шелленбергом дверь, впустил его в просторный коридор. У тумбочки, выпучив глаза от усердия, стоял дневальный. Вряд ли он узнал в человеке, одетом в кожаное пальто, всесильного Вальтера Шелленберга. Но его вытаращенные жабьи глаза и без того выражали безмерную преданность Третьему рейху.
Шелленберг уверенно прошел по коридору, на ходу осматривая «наглядную агитацию», сделанную слушателями школы. У одного плаката он даже остановился. На нем был изображен Сталин в одежде мастерового и с пилой в руках. Рядом лежали доски, стояли новенькие гробы. Рисунок сопровождался надписью: «Батюшка Сталин заботится о своих дивизиях».