– Мам… Нам сочинение задали. Проверь, что я написала, – просила я, садясь на диван у неё в ногах.
– Да ты лучше меня пишешь. Там всё хорошо – я знаю. Можно я немножко вот так полежу?..
– Мам, сегодня «Сестра его дворецкого» с Диной Дурбин, – оживлялась я, видя в программе её любимый фильм.
– Ты включай, смотри. Мне не мешает.
Я сначала хотела сдуру включить, думаю – хочешь не хочешь – услышит любимый фильм, отвлечётся, втянется. А потом как вспомнила, что там Дина Дурбин поёт со своим эротическим американским акцентом!
Этого нам только не хватало.
– Мам, а до папы ты кого-нибудь любила? Ну… чтоб тоже очень сильно, – уже в полном отчаянии искала я тему для разговора.
И вдруг она прореагировала:
– Любила…
Эту победу надо было закрепить:
– Его как звали?
– Петька. Пётр Троян… Мы когда с моей мамой – твоей бабушкой – в Остёр на Украину летом отдыхать ездили, он туда домой на побывку приезжал. В военном училище учился. В Полтавском – на артиллериста.
– Красивый был?
– Очень. Высокий, черноволосый. Пел, на гармошке играл. Все девки сохли.
– А он тебя выбрал?
– Ну… Столичная штучка, интеллигентная, вечно с книжкой… Дачница-чердачница… Так меня звал. Я очень любила спать на чердаке – на сеновале. Запрокинешь голову к открытому чердачному окну – и на тебя сыплются крупные южные звёзды. Засыпаешь счастливая…
– А дальше?
– Дальше… Письмами атаковал… «На последних стрельбах написал мелом на снаряде твоё имя «Катя!». И этот выстрел был очень точным!»
– И чего потом?
– Ну, так несколько лет ездили. Потом он в Москву приезжал. Я его на Красную площадь водила. Иду с ним! Сияю ярче его начищенных сапог – смотрите, мол, все – какой со мной красивый военный идёт! И он меня любит, и он ко мне специально приехал! Иду – горжусь. Доходим до Пушкинской площади, он как рухнет на ближайшую скамейку: «Ой, подожди, давай передохнём!» Я даже испугалась: «Что, говорю, случилось?» А он говорит: «Не могу дальше идти. У меня, понимаешь, сапоги сильно об асфальт цокают. И я пальцы всё поджимал и на носочках шёл. Боялся – вдруг тебе этот цокот не понравится и ты будешь стесняться со мной рядом идти. Перед самой поездкой подковал. Ну я дам этому нашему сапожнику, как вернусь!» Я не выдержала – рассмеялась. Он, слава богу, тоже.
Рассмеялась и я.
– Он вообще с детства аховый был. Рассказывал мне: «Вот идут все из клуба вечером – а мы с хлопцами верёвочку посреди дороги натянем и наблюдаем из кустов, как народ падает. А один раз вовсе сообразили. Я в школе из кабинета химии соляную кислоту увёл, и мы перед сеансом в клубе все скамейки ею намазали. Ну… Утром к отцу паломничество пошло – всё село с прожжёнными нарядами на интересном месте. Требуют новые покупать! Тогда после войны у многих по одной одёжке на выход и было. Я говорю: «И что отец?»
Он говорит: «А что отец? Вывез в поле меня на телеге… Чтоб дома мать не мешала, под руку не кидалась, и высек вожжами, как сидорову козу. Домой привёз еле живого, всего синего. Потом в военное училище отдал. Я его за это ненавидел. Теперь благодарен. Дури во мне много было. Силы нерастраченной. Если б не училище, я б сейчас где-нибудь с кистенём стоял на большой дороге…»
– А потом что? Что с этим Петькой у тебя получилось?
– Он мне письмо написал: «Согласна ли ты делить со мной тяготы моей походной жизни? Профессия моя – военная, ты знаешь. Готова ли ты идти за мною след в след – всюду, куда пошлют?»
– Предложение, в общем, руки и сердца. А ты?
– А я этого письма не получила. Его Игоряшка из почтового ящика украл. Ящик на проволочку закрывался, он её размотал и письмо вытащил. Как почувствовал, что оно – с предложением… Можно, я ещё полежу? Что-то я устала… – сказала мама и стала опять поворачиваться к стенке.
Я в ужасе прибавила энергии:
– А дальше-то? Дальше-то что было? Чем кончилось?
Мама опять ко мне повернулась:
– Через два месяца Петя мне опять написал… «Что означает твоё молчание? Ты не согласна?» И повторил, что было в предыдущем письме. Я тут же рассказала про соседа и ответила, что согласна идти за ним всюду, куда пошлют, не то что след в след, а просто наступая ему на пятки… Но было уже поздно, потому что он почувствовал в этом какую-то несуразицу и насмешку. Да ещё прождал, проволновался попусту два месяца… И очень скоро женился… Не на мне.
«Вот сволочь», – подумала я про себя стандартно, но вслух надо было маму как-то подбодрить, и я сказала:
– Значит, не очень любил.
– Значит, не очень. Да он и не подходил мне. Заводной, шебутной. Я книжки любила, тишину. А его так много было – долго не выдержишь. Просто отказаться от него добровольно не могла. Как от такого откажешься?..
– Вот Игоряшка тебя любил по-настоящему! – вспомнила я про хорошее.
– Да, с четвёртого класса. То есть я была в четвёртом, а он – в седьмом. В окна зайчиком слепил. Мама сидит тетрадки проверяет, а он прямо ей в глаза. Она как-то не выдержала. Пошла к его матери жаловаться: «Я работаю! А ваш сын светит зеркалом прямо в глаза! Что я ему сделала? Он даже не в моей школе учится!» А его мать вдруг спрашивает: «У вас, наверное, девочка есть?» Моя даже оторопела, ничего сразу-то не поняла: «А при чём тут девочка?» И тут до неё дошло!.. А однажды вечером я долго не выходила, и он сломал нам звонок. Мы на первом этаже жили – прямо в школе – в сто шестьдесят четвёртой на «Аэропорте». Дверь выходила на улицу. Ой, мои как забегали – и мама, и учительницы, и соседки. На меня кричат – ругаются, как будто я виновата! Звонок звонит, не умолкает! Я во двор вышла. А темнота уже – глаз коли. Я не стала его громко звать – знала, что он где-то рядом. Говорю тихо: «Игорь? Ну, что ты наделал? На меня теперь все ругаются». А он из темноты совсем рядом вдруг отвечает тоже тихо так: «Провода рассоединить надо. Ты чего гулять-то не выходишь?» Я говорю: «Как я их рассоединю? Я попробовала. Там трясёт». Он говорит: «Трясёт. Физику надо было учить. Небось пятёрка по физике?» Я правда отличница была, только в физике мало чего понимала. Сама не знаю, как сдавала. Я говорю: «Почини, пожалуйста». Он говорит: «Уведи их с крыльца – я починю. А то они ж меня разорвут». Увела. Починил…
Мысль у меня возникла сразу – как вспышка в голове!
– Мам! Давай его найдём!
– С ума сошла?
– А что? Такая любовь не проходит! Наверняка он тебя всю жизнь помнит… ждёт! Этот военный красавец легкомысленный какой-то был! А Игоряшка – он из серьёзных, из преданных!
– Перестань. Домики эти деревянные все посносили.
– Так и дали квартиры где-нибудь там же, на «Аэропорте». Ты его фамилию-то помнишь?
– Долгуничев.
– Я по горсправке найду.
– И что мы с ним будем делать?
– Как? Ну… встретитесь… это… детство вспомните. То, сё.
– Я очень ценю твою заботу, но лучше бы ты дала мне полежать.
И мама опять решительно отвернулась к стенке.
Я довольно быстро нашла и его адрес, и телефон. Он жил на той же Красноармейской. Только теперь в пятиэтажке.
– Мам! Давай позвоним!
– Отстань от меня.
Я подсела к маме на диван, взяла телефон, набрала номер. Трубку взял мужчина:
– Алё?.. Алё! Кто это? Фу!
Я положила трубку.
– Мужской голос.
– Ну и что?
– Ты бы хоть послушала – тот или не тот. А то, может, какой другой Долгуничев.
Я опять набрала. Он опять взял:
– Алё?
Я быстро сунула трубку не ожидавшей этого маме, надеясь на её растерянность. Когда человека застигаешь врасплох, он не сопротивляется. Но мама стала трубку отпихивать. Несколько мгновений длилась эта молчаливая борьба. Я настойчиво совала ей трубку, она мою руку отталкивала, жестикулировала и ругалась без слов, но, наконец, сдалась. Любопытство взяло верх, и она поднесла трубку к уху.
Мужчина переживал на том конце:
– Кого вам? А?.. Алё?
Наверное, ему давно никто так романтично в трубку не молчал. Он терпеливо подождал, потом отключился. Послышались короткие гудки.
Мама сидела на диване и слушала эти гудки.
– Ну? Что? Он?
– Вроде он… Лен, откуда я знаю? Тридцать лет прошло! Тогда молодой голос был. А сейчас какой-то хриплый, старый.
– Ну… а… Интонация? Интонация-то осталась? Его?
– Алё да алё! Какая там интонация?
И всё-таки какой-то росточек любопытства я в маминой душе прорастила, потому что на другой день она вдруг сама заговорила об Игоряшке. Ни с того ни с сего.
– У него школьный ансамбль был. Они «Мучу» здорово играли. Репетируют во дворе, а девчонки из школьных окон гроздьями на перемене вываливаются: «Игорь, сыграй «Мучу»!» Он не обращает никакого внимания. Тогда Верка Мишутина сообразила: «Игорь, Катя просит!» Я на неё разозлилась, потому что ничего я не просила. И не нужен он мне был сто лет. Но сердце-то замерло – вдруг не заиграет? Отомстит – за всё моё пренебрежение – опозорит перед всей школой! Но тут они грянули «Мучу», и я успокоилась. И опять стала гордой и непреклонной.
– Зачем?
– Не любила.
– Почему?
– Наверное, потому что он уж очень любил. У него даже голос менялся. Заикался он, когда со мной разговаривал. Я как-то неожиданно подошла и услышала, как он нормальным голосом разговаривает – удивилась.
– Глупая ты, мам, женщина.
Мама опять повернулась к стенке. Но очень далёкая музыка победы уже слегка наигрывала в моей душе. Я стала звонить ему постоянно – и днём, и вечером, и утром. Он ко мне даже привык. Даже порой со мной беседовал, удостаивал двумя-тремя фразами типа:
– Ну, что опять будем молчать? Это кому ж я так сдался? – А уж потом клал трубку.
Выждав несколько дней, я опять потеребила маму:
– Мам! Он один живёт! Никакой жены у него нет.
– С чего ты взяла?
– А она никогда не подходит.
– Ну, приходящая какая-нибудь есть. Он видный был парень. За ним многие бегали.
– Даже приходящая хоть разик бы да подошла. А то ни разу. Мам, его надо брать!
– Циничная ты.
– Я – практичная. И романтичная. И симпатичная. И оптимистичная!
– Отстань от меня… А то плакать начну. Хуже будет.
Это означало, что я слишком форсирую события, пережимаю.
Не знаю, сколько бы я ещё так медленно, по шажку, продвигалась, возвращая маму к жизни. Ничего никак у меня не получалось. Энергии у меня не хватало, чтобы на маму влиять. Вот она со своего дивана на что угодно могла меня подвигнуть. И я шла – и горы сворачивала! А я её не могла! Но тут судьба нам улыбнулась. В виде тёти Гали, которая вместе с мамой работала. Скажете, так не бывает! А так было!
Мама как-то тёте Гале стала жаловаться:
– Представляешь? Замуж меня хочет выдать – за друга детства. Надоела я ей. Избавиться хочет.
– Мам, ну что ты говоришь!
– Даже адрес его нашла. На «Аэропорте» живёт. Где-то рядом с тобой. Красноармейская улица, дом пятьдесят три.
– И у меня пятьдесят три. А зовут как? – заинтересовалась тётя Галя.
– Игорь. Долгуничев.
– На артиста Волкова похож?.. Кать, это ж мой сосед со второго этажа. Очень мне нравится! Просто – мой тип!.. Мать недавно похоронил. Мой мужик к нему пить ходит. Неразлейвода. Вчера, правда, пошёл, да быстро вернулся. Я говорю: «Чего ж это аудиенция так скоро закончилась?» А он обиженно так объясняет: «Представляешь! Я к нему, как к человеку – с бутылкой, а он мне: «Я сегодня не пью, я сегодня читаю!» И очки на носу, а под мышкой – книжка. Тьфу!»
– Я так и думала, что он сопьётся, – тут же констатировала мама, во всём ища печальное, соответственно своему тогдашнему настроению.
Но у тёти Гали муж не умер, и она в жизни замечала в основном всё позитивное!
– Значит, ещё не все мозги пропил, раз книжки читает!
– Да ну о чём ты говоришь? Крановщиком на стройке всю жизнь, – снова мама нашла отрицательный вектор.
Но тётя Галя была «свой парень», то есть мой!
– Да ты что! Да крановщик самый важный на стройке человек. Всё от него зависит – от его глазомера!.. Поговорить?
– Ни в коем случае, – из последних сил сопротивлялась мама. – И тем более женщины стареют быстрее мужчин.
Я из-за маминого плеча активно тёте Гале кивала – мол, конечно, поговорите!
Тётя Галя не подвела. Она отправилась к Игоряшке в тот же вечер и потом подробно мне отчиталась. Происходило это примерно так. Главное было найти предлог. И тут Игоряшкина начитанность сыграла свою большую роль! Всё-таки хорошо читать книжки, потому что тогда есть о чём поговорить, кроме водки!
– Муж вот сказал, что вы третий том Фейхтвангера читали. А мы только два получили. Третий никак не придёт. Так я хотела спросить – не дадите полистать, как закончите?
– Конечно-конечно, я уж прочитал, – и протянул ей третий том Фейхтвангера.
– Спасибо.
– Может… чайку?..
– Да нет… Спасибо… (Надо было как-то переходить к главному.) Я знаю, у вас мама умерла. Так заходите к нам… почаще. Не стесняйтесь.
– Да… Совсем один остался.
– А жена что же?
– Она очень нервная была, грубая – я её… проводил…
– Не любили, наверное?
– Жену?.. Ну, как… Жили… Вы зато с мужем друг друга любите. Вот бы и мне так.
Это был подходящий момент.
– Да вы не расстраивайтесь. Не совсем вы и один. Со мной вместе женщина работает, которая ваша первая любовь…
И тут наступила кульминация, потому что глаза у Игоряшки расширились, он схватил тётю Галю за плечи и затряс с большой силой. Так, что она даже слегка испугалась.
– Катя?! Попова?! Катя Попова!!!
Тётя Галя не знала мамину девичью фамилию, но, не раздумывая, твёрдо ответила:
– Да. Она.
Игоряшка отпустил её, сел, закрыл лицо руками. Тётя Галя признавалась потом, что давно уже не видела таких сильных эмоций у мужчины.
– Точно! Это моя первая любовь. Я её любил, люблю и всегда любить буду!
– Ну… вот.
– С тринадцати лет любил! А потом она замуж вышла.
– Что ж ты её не уговорил, если так сильно любил-то?
– Да-а… Она университет кончила, а я – кто? Потом мать её против была. Потом этот капитан откуда-то появился. Она за военного замуж вышла. Муж у неё военный.
– Нет. Не военный, – твёрдо сказала тётя Галя, которая хорошо знала моего папу.
– Нет. Должен быть военный.
– Да не военный он. На заводе работал. Умер два года назад.
– Странно…
– Вот тебе её телефон. Звони.
– Я?
– А кто? Не она же? Ты же всё-таки кавалер – мужчина. Активная, так сказать, сторона.
Игоряшка взял бумажку и так и остался стоять посреди комнаты, когда она уходила.
Мучился он два дня – преодолевал прожитые годы, рефлексировал, не звонил. Я тоже мучилась страшно, нарезая, как дельфин, круги вокруг телефона. Ни одного своего возлюбленного не ждала я потом так сильно, как этого вынутого мной из небытия крановщика. Мама ничего не ждала, потому что не знала. Я ей не сказала, а то бы вдруг она совсем перекрыла мне эту инициативу.
КУЛЬМИНАЦИЯ!
И вот я была вознаграждена, наконец, узловым событием этой истории! «Вдруг раздался гром небесный телефонного звонка!»
– Алё! – сказала я и почувствовала, что сердце колотится в горле.
– Катю можно попросить? – сказал уже знакомый мне голос – адресат моего молчания.
– Сейчас. Подождите минуточку.
– А, хорошо, я подожду.
Конечно, раз уж всю жизнь ждал.
– Мам, тебя.
– Кто там?
Так я и сказала – кто. Чтобы она ответила: «Скажи – меня нет дома».
– Не знаю. Тебя.
– Сказала б, что меня дома нет… Алё…
Весь остальной разговор я пыталась полностью восстановить по маминым фразам, которые слышала из соседней комнаты. Потом мама, впрочем, сама мне всё рассказала. Она всегда мне всё рассказывала.
– Катя… Это Игорь… Ну, который в одном дворе с тобой жил… Всё детство… Помнишь?
– Конечно…
– Ну, вот… Давно не виделись. Да?
– Давно.
– Может… повидаемся?..
– Знаешь, как я изменилась…
– Это не важно. Я тебя с тринадцати лет любил… У тебя характер был… порывистый и нежный… конечно, нежный… Ты всегда была для меня самая-самая… В такой беретке красной бегала…
Тут мама очень смутилась и не знала, что ответить.
– Приятно быть для кого-то первой красной береткой… ой, то есть первой любовью, – наконец, сказала она и постаралась перевести разговор в шутку: – Ах, мужчины все такие обманщики!
– Я тебя не обманываю! И никогда не обманывал.
– А кто письмо стащил, в котором мне предложение делали?
– Военный?
– Да. Он потом на другой из-за этого женился. Я всё не отвечала и не отвечала. А он чересчур горячий был, самолюбивый…
– Извини… Кать… Я один, и ты одна. Давай будем жить вместе.
– Да ты что… Ты ведь меня тридцать лет не видел. Я постарела. Ты ужаснёшься.
– Это ты ужаснёшься… А ты ещё чувствуешь себя женщиной?
– Как это?
– Ну, если я тебя, например, поцелую, тебе будет приятно?
– Ну, не знаю. Это надо попробовать.
– Приезжай ко мне. Посмотришь, как я живу…
– Лучше ты ко мне.
– Мы с тобой всего один раз в жизни-то и поцеловались. Надо бы и второй.
– А первый – когда ты в армию уходил?
– Да. Еле уговорил тебя вечером выйти.
– Что ж, армия – такое дело.
– Я тебя прижал, а ты как-то вывернулась.
– Ну да, вывернулась! Поцеловал будь здоров! Я тебе ещё сказала: «Дурак!»
– Дурак и есть. Я после больше никого не любил. Правда.
– А помнишь, когда я была в четвёртом классе, ты мне записку прислал – азбукой Морзе?
– Было дело.
– Я её не могла прочесть. Ты не помнишь, что там было? У тебя черновик не сохранился? – пошутила мама.
– Я же тебе тогда к ней ещё дал алфавит морзянки – выдрал из учебника физики.
– А я там не разобралась – не могла одну букву от другой отделить. Я записку закопала в «секретик», а потом там жук завёлся, большой и страшный, и я её выбросила совсем. Обидно.
– А сама не догадываешься, что я написал?
– Догадываюсь, но всё-таки – вдруг не то.
– То, то… три слова.
– Эх, старой стала, а взрослой не стала.