По мере моего рассказа домик из бровей гражданина капитана становился крышею своей все круче и круче. А лицо все умнее и умнее. Потом поговорили о распорядке, о рабочем графике, о самодеятельности. Между делом он достал какую-то желтую книжку, на обложке которой было напечатано: «Тетрадь индивидуальной воспитательной работы с осужденным». Повертев в руках, крупными буквами вывел в три строки мою фамилию, имя и отчество. Приклеил фотографию. Еще подумал и рядом с фотографией начертал: «Иск 166 711 руб.»
— Крамаренко!
— Я здесь, гражданин начальник...
— Так, в общем, остается в третьем проходе. Все вопросы с каптеркой реши.
— Уже решил.
— Расскажи, как написать заявление на личное свидание, на посылку из дома.
— Сделаем, гражданин капитан!
Крамаренко безошибочно определил настроение начальника. Может быть, по голосу все той же собственной интуиции. А может быть, ему хватило всего трех слов: «Остается в третьем проходе».
— Разрешите идти? — спросил я тоном встающего на путь исправления, просветленного беседой с прозорливым и умным начальником.
Брови сложились в домик.
— Идите, осужденный. Желаю успеха.
Я встал и пошел к двери. Лысый схватил со стола пепельницу полную окурков, поглядел на меня, на начальника, снова в пепельницу и выскочил следом. В этот день в желтой книжке с моей лысой физиономией появилась первая запись. Много позже, когда я освободился, милые и добрые женщины, работницы спецчасти, в нарушение всех должностных инструкций, вытащили ее из моего личного дела и подарили мне. Низкий им поклон. Как много я мог не узнать о себе, если бы не они. Но это будет потом, не скоро. А пока, довольный беседой, я шел к своей койке делиться с Толей впечатлениями. День выдался по меркам этого края ясный. Солнце несколько раз показывалось из- за туч. Оно не грело, но оно — было. А значит, не все так мрачно и серо. Ни в небе, ни на душе. Захотелось поиграть на гитаре. Так захотелось, что ноги сами чуть не рванули в клуб. Но в клубе нет гитар. Да и что сейчас сыграешь — я не держал ее в руках уже полтора года. Нет, ничего не забыл, просто руки ее, гитару, забыли. А вместо нее завтра придется взять крючок и раскатывать по эстакаде баланы. А еще хуже того — грузить доски. Березовые шестиметровые плахи, непомерного веса, в которых заноз не пересчитать. Три человека на вагон. Шестьдесят тонн на троих за смену. Да черт с ней, с гитарой, придет время, не вечно же сидеть здесь. Пойти просто так в гости к Мустафе с Файзуллой, сегодня выходной, в конце концов. Здесь их почти не бывает. Если дадут раз в месяц — радуйся. Другим и этого не перепадет. Хотя кто его знает — это все по рассказам. Сам пока не видел, не знаю. Здесь все живут по- разному. Поэтому говорят и рассказывают те, кому плохо. Кому хорошо— молчат. Посмотрим, каково будет мне. С завтрашнего дня и посмотрим. А сейчас — к Мустафе, расскажу про идиота-начальника. Вот и поржем.
С этими мыслями я пошел предупредить Лысого, на случай, если меня хватятся или будут вызывать куда-нибудь, что я в клубе.
— Отрядник сказал, что тебе ходить по зоне запрещено. Хозяин запретил. Но иди, если хочешь... Если что — я тебя не отпускал.
— Понимаю. Если будут искать — пошли кого-нибудь за мной.
В ответ Лысый только ухмыльнулся и молча покачал головой.
Файзуллы на месте не было. Как оказалось, он ушел на производство забирать заготовки для шкатулок и подносов, которые он резал в премногом числе. На производстве, в промзоне, был отдельный цех по изготовлению ширпотреба. Одно из самых теплых и доходных мест в зоне. Делал цех то же самое, что и Файзулла, но в более примитивном виде и не такого высокого художественного достоинства. Файзулла был Фаберже местного пошиба. Всем комиссиям, посетившим колонию — от образовательной до прокурорской, в штабе дарили памятные сувениры. Тем, что поплоше — деревянные наборы цехового производства. Комиссиям позубастее — изделия от Файзуллы.
Художка была заперта, а из-за соседней двери, что вела в библиотеку, доносились голоса.
Я толкнул дверь и вошел. В первом небольшом кабинете за столом в тельняшке навыпуск сидел Мустафа. Напротив него стоял какой-то парень.
— О, привет! — обрадовался Мустафа. — Подожди в соседней, книжку возьми, если хочешь, почитай. Сейчас с этим вот закончу...
Я прошел в соседнее помещение. Это, собственно, и была библиотека. Рядами стояли стеллажи с книгами. Как в самой что ни есть городской библиотеке, только гораздо меньшего размера. Книги были большей частью новые, в очень хорошем состоянии. В глубине помещения стоял топчан, выполняющий функцию дивана и кровати. Взяв первую попавшуюся книгу, я присел на него и начал листать. Из кабинета отчетливо слышались голоса Мустафы и пришедшего. Последний говорил с сильным украинским акцентом, гыкая, окая и растягивая слова. Диалог был интереснейший.
— Та-а-к... Как твоя фамилия, говоришь?
— Павлюченко.
— Хохол?! — радостно спросил Мустафа.
— Та чистокровный! Вжель так нэ видно?
— Конечно, видно. Еще как видно. А книги-то тебе надо, или завхоз послал?
— Та нэ, нэ завхоз. Для сэбе.
— А у меня на хохляцком языке книг нэмае. В СПП состоишь?
— Состою. Кабы ж не состоял, так до быбливотеки не отпустили б.
— По жизни кто?
— Мужик... Нормальный. А шо?
— А шо? — передразнил Мустафа, — а шо? Нет, ты посмотри, бля, — мужик! В СПП состоит! Сам — хохол! По- русски — еле-еле ботает... На заготовку ходишь? А?! — рявкнул он, и тельняшка начала медленно подниматься над столом.
Зашедший книголюб попятился к двери.
— Ну ладно, Марат... я в следующий раз...
— Куда?! Какой следующий раз?! — Мустафа схватил читателя одной рукой за горло, другой дал по печени, под дых. Тот вырвался и бросился бежать.
— Куда?! Стоять! Я тебя еще не записал! Сейчас, блядь, запишу, тогда пойдешь!
После каждого слова он осыпал его ударами по «требухе».
— Ни один хохол еще не вернул книгу в нормальном состоянии! Все хохлы — пидарасы!.. Говори, сука, будешь ходить в библиотеку, а, сэпэпэшное хуйло?! Заготовная крыса! А?! — выкрикивал он, продолжая бить.
— Не-е... Никогда... Марат!.. Никогда больше нэ приду!
— И скажи всем своим хохлам, за то, что книги мне в прошлый раз покоцали, поубиваю козлов, если хоть один еще придет!
Павлюченко вскочил с пола и бросился бежать. Мустафа нагнал его в дверях и что есть силы пнул под зад. Сапоги прогрохотали по коридору, хлопнула центральная дверь клуба, и все стихло.
Я вышел к запыхавшемуся Мустафе. Тот кружил по комнате, как тигр в клетке, приговаривая:
— Что ни хохол — вот такая крыса! Этот этап пришел с Украины. Сразу пол-этапа — в СПП, пол-этапа — в заготовщики. Остальные — в пидорасы. И все — читать! Записались в библиотеку, чтоб по зоне друг к другу в гости ходить. Завхозу говорят, что в библиотеку, а сами, бля, чифирят у кого-нибудь в отряде. Назавтра у другого собираются, мутят что-то свое... Мне завхозы жалуются, так, мол, и так, отрядники недовольны. Хозяин на отрядников наезжает. Дюжев наезжает. Те на завхозов наезжают. В общем, говорят, давай, Мустафа, выписывай их как-нибудь.
Замполиту говорить нельзя — ему чем больше в библиотеке народу записано, тем лучше. Значит, воспитательная работа идет. С одной стороны, замполит — мой прямой начальник, с другой — завхозы просят. Короче, вот такая хуйня.
Он сел за стол. Взял ручку и совершенно спокойным тоном, будто собрался писать письмо любимой мамочке, произнес:
— Та-а-к... Павлюченко... Из библиотеки выписался... добровольно. — Аккуратно вывел что-то напротив фамилии и повел ручкой вниз по списку, бормоча под нос: — Павлюченко... Иванов... Зотов... Анисимов... Тищенко... О, бля, Тищенко! Какой отряд?.. Семнадцатый. Сейчас, подожди еще минуточку, Александр, я шныря за этим пошлю. Надо за неделю библиотеку в порядок привести.
— Мустафа, так у тебя вообще ни одного читающего не останется, хе-хе, — рассмеялся я.
— Это было бы идеально. Для меня идеально — это чтоб в списках были, а сюда вообще не ходили. Никакой головной боли. И книги не покоцаны, и время свободно.
Мои первые впечатления о его библиотекарских качествах полностью подтвердились: чтобы люди перестали читать, не надо прекращать выпускать книги. Надо поставить таких, как Мустафа.
— Ну, а мне-то можно?
— Если хохлов в роду нет, хе-хе...
Он набрал в банку воды и вытащил большой полиэтиленовый мешок с чаем.
— Вообще говоря, книги здесь всякие. Вся классика. Поэзии хватает. Замполит говорит, что у него даже дома таких нет. А эти пидоры, — кивнул он на дверь, — берут почитать, а сами то портачки рисуют, то на самокрутки страницы выдирают. Или вообще теряют. А мне перед Филаретовым отчитываться потом. До меня тут был один мудак библиотекарем, назаписывал кого попало. Когда я заступил, триста с лишним человек числилось. Ну, куда на хуй? Я ревизию провел, посчитал, сколько книг на руках, сколько на полках. Потом, когда стали обратно сдавать, аж ужаснулся — не книги, а дранки какие-то. И самые драные, как ты думаешь, кто сдает? Конечно, хохлы!
— А татары есть? Татарам-то должна быть лафа?
— Не-е. Татары молодцы. Татары вообще не читают! Ха-ха!..
Вода в банке вскипела. Он засыпал чай и вытряхнул из мешка на стол шоколадные конфеты.
— Давай чайку попьем лучше. А то сейчас придет этот... как его... Тищенко, испортит все настроение.
— А сколько человек на сегодня осталось? — в заключение все-таки спросил я.
— Хохлов? Человек сорок... Может, пятьдесят. — Он развернул конфету, откусил и добавил: — Надо их всех актировать. В списках для штаба пусть числятся, а так — на хуй нужны. Список я для себя веду. Филаретов если узнает, что у меня в библиотеке всего двадцать человек, — обомлеет. Заставят ходить по отрядам, агитировать, загонять. А так все ништяк. По списку — триста. А приходят двадцать. Милейшее дело.
В дверь постучали.
— Да-а! Кто там? Входи!
— Марат, звал?
На пороге стоял человек в застегнутой на все пуговицы телогрейке. На нагрудной бирке было написано: «Васильев В.».
— Звал. Как фамилия?
— Тищенко.
— А-а-а! Тищенко! — обрадовался Мустафа. — Вот и Тищенко! А я тут думаю, где потерялся? Значит, Тищенко?
— Так точно.
— А почему на бирке — «Васильев»?
— Та шоб по дороге не чекернули... Завхоз выходить с отряду не дает. Не верит, шо до клуба.
— Хохол?
— Так точно.
— В библиотеке записан?
— Так точно.
— В СПП состоишь?
— Так точно.
— Ты что заладил — «так точно... так точно...»? Отвечай: хохол ты или не хохол?!
— Хохол.
— А я так думаю, что ты не хохол... А чистый пидор!
Мустафа вскочил из-за стола, схватил его, как и предыдущего, за грудки и начал бить по бокам, приговаривая на каждый удар: «Так точно!» Тищенко обмяк и повис на кулаке Мустафы.
— Не-е... не пидор... не пидор...
— Повторяй, гидра, быстро за мной: «Все хохлы, которые не сдали книги, — пидарасы... Так точно! Все хохлы, которые покопали книги, — пидарасы!.. Так точно!» Повторяй, козлопетух!
На каждое «так точно!» Мустафа бил его наотмашь пятерней по темени.
Потом загнал в угол, поднес к самому носу кулак и, выкатив глаза, прорычал:
— Ну что, будешь дальше ходить в библиотеку?!
— Нет... не буду... никогда не буду.
— Книгу принес?! Ну-ка, давай сюда.
Тищенко запустил руку под телогрейку и извлек ее из- за пояса.
— Та-а-к... Сейчас все страницы пролистаю, если, не дай бог, есть хоть одна портачка — будешь повторять сто раз то же самое на одной ноге, вот здесь, прямо в углу! Понял?!
Мустафа начал листать.
— Так... смотрим прямо с первой страницы... Ага!.. Вот на десятой пятно от чифиря! — изо всей силы треснул он Тищенко по башке. — А вот на пятнадцатой!.. А вот, на двадцатой!.. А вот, блядь, вся книга покоцана! Вот! вот! вот! — продолжал бить его по темени Мустафа. — Я тебя научу, суку, книги читать! Вот! вот! вот!
Очередной читатель выломился так же, как и первый. Его нагнал такой же увесистый пинок.
— Ну вот, видишь, Александр, приходится из-за таких козлов нервы портить.
Он сел за стол, придвинул список.
— Та-а-к... Тищенко... Выписался добровольно... Книгу сдал. Какое сегодня число?
— Девятое апреля, кажется.
— Так и запишем. Девятое апреля, тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Кто у нас там следующий по списку?
В коридоре послышались шаги и голос, напевающий что-то.
— Файзулла пришел. Наверняка чего-нибудь пожрать с биржи притащил, — сказал Мустафа и стал собирать бумаги со стола.
Отворилась дверь, в проеме выросла фигура Файзуллы с карикатурно выпяченным вперед животом и втянутой шеей, всем видом изображающая Дюжева:
— «Всем оставаться на местах!.. Приготовить к добровольной выдаче запрещенные предметы!.. Члены СПП от шмона освобождаются!.. Мустафин — в изолятор!»
Файзулла довольно улыбался и кривлялся.
— Я же говорю, жратву принес, — сказал Мустафа.
Потом повернулся к двери и куражно отчеканил:
— «Осужденный Файзулленко! Вы хотите записаться в библиотеку? Только что освободилось два места. Вам надо срочно заполнить анкету!»
Файзулла достал из-за спины сверток и, врашая им над головой, дразня и кривляясь, стал припевать фразу из известного фильма на башкирский манер.
— Я вам денежки принес... за квартиру за январь... Я вам денежки принес...
Мустафа картинно схватил его за шиворот, будто повторяя на бис два только что исполненных номера, и начал, гримасничая, задавать вопросы, сам же на них отвечая:
— Фамилия? — Файзулленко! Национальность? — Хохол! В СПП состоишь? — Еще с воли! На Дюжева работаешь? — Еще как! Читателем хочешь стать? — О-о-чень!
Он вывернул из рук Файзуллы сверток и, выпихнув его за дверь, крикнул вслед:
— На сегодня — свободен! За книгами будешь приходить с салом!
— У-у-у, крыса ненасытная... — прогудел из-за двери Файзулла. — Пошли ко мне, Александр.
В разгар нашего застолья в дверь резко постучали. Через несколько секунд стук повторился с утроенной силой, и голос из-за двери прокричал:
— Откройте! Сколько раз говорил — не запираться! Файзулла!..
Голос был с явным татарским акцентом, неимоверно громкий и противный.
— Загидов приперся, завклуб, — констатировал Файзулла. — Сейчас начнет гундосить.
— Александр, сиди, не обращай внимания. Он так-то беззлобный — поорет и уйдет, — добавил Мустафа.
Открыли дверь. В комнату впрыгнул среднего роста дедушка, весь в черном, обритый налысо, с фуражкой в руке. Он размахивал ею, помогая себе говорить. Повышая тон, задирал ее над головой. Понижая — опускал ниже пояса.
— Так... Понятно. Конечно же — едят. С завклубом хер поделятся! — то ли серьезно, то ли в шутку начал он, не обращая на меня ни малейшего внимания. — Конечно, Загидов — старый.... Загидову— скоро на волю... Загидов сало не ест... Загидов — татарин. Зачем ему сало!
— Ладно, ладно, Загид-бабай, чего ты разволновался? — хитро похлопал его по плечу Мустафа.
— Файзулла, планшеты для замполита сделал? — перешел на деловой тон Загидов.
— Давно лежат готовые. Никто не приходит забирать.
Не слушая Файзуллу, он пошел вкруговую по комнате,
заглядывая за планшеты, в шкаф, по углам, будто выискивая что-то.
Он отворачивал стоящие вдоль стен рамы, поднимал что-то с пола, заглядывал под тряпки. Причем как-то бессмысленно, автоматически, бросая вещи, лежащие на самом виду — на подоконниках, на верстаке. Даже в стоящее у входа мусорное ведро заглянул так пристально, будто на дне его лежало что-то ценное. При этом приговаривал:
— Конечно, бля... Еще бы, бля... Бардак, бля...
Сделав круг, опять очутился у стола.
— Из какого отряда? — неожиданно спросил он, повернувшись ко мне.
— Как тебе не стыдно, Загид-ата? Не узнаешь самого известного на зоне человека?.. Это Александр Новиков.
Я улыбнулся. Загидов неожиданно тоже. Мы одновременно протянули друг другу руки. Знакомство состоялось.
— Надо было не закрываться тут. Надо было человека ко мне пригласить, — переходя на добрый тон, начал он выговаривать Файзулле. — Мозги от сала совсем заплыли... мылом.
Еще раз протянул мне руку и уже совсем приветливо сказал:
— Очень приятно. Заходи, как будет время. Поговорим о делах наших клубных. В шахматы поиграем. В шахматы хорошо играешь?
— Играл когда-то. Вроде бы неплохо...
— Приходи, я тебя обыграю. Не просто обыграю — разгромлю.
Он потряс фуражкой над головой и выпрыгнул гак же быстро, как и появился.
— Хитрый татарин, — произнес вслед удалившемуся Загидову Мустафа. — Сделал вид, что тебя сразу не узнал. Уже кто-то цинканул, что ты здесь — пришел проверить. Завтра утром Филаретову побежит докладывать. Ему освобождаться скоро, а он все за свое место трясется. Помиловку ждет. Полгода назад написал. Каждый день ждет. Все на домино гадает: скинут — не скинут. Крыша едет потихоньку.
Остаток дня прошел в разговорах о воле. В воспоминаниях и даже в анекдотах. На душе как-то отлегло и посветлело. Это был и вправду настоящий выходной. К вечеру, перед проверкой, я вернулся в барак. О том, что этот выходной — последний, я, конечно, еще не знал.
Вечерняя проверка, как оказалось, во многом отличалась от утренней. Во-первых, народу было в несколько раз больше — почти вся зона. Плац был забит до отказа. Кроме этого, было уже темно и, несмотря на развешанные по углам площади прожекторы, все тонуло в полумраке. Огромная сине-черная масса, состоящая почти из двух тысяч человек, гудела, ходила ходуном и пристукивала каблуками. В конце каждого строя шло движение. Земляки перекрикивались, иногда что-то быстро передавали друг другу. Очень быстро и незаметно. В этом людском месиве, в сумрачном свете вряд ли кого-то можно было распознать. Надвинул на глаза шапку, повыше задрал воротник, и — родная мать не узнает.
Пока ждали начальство, можно было отбежать на несколько минут в сторону, чтобы с кем-то пообщаться. Земляки или друзья иногда не могли неделями увидеть друг друга — работали в разные смены, в разных концах. Кто на бирже сырья, кто на лесозаводе. Поэтому вечерняя проверка была единственной возможностью встретиться. Начальство зорко следило за такими перемещениями и строго наказывало за них. Почему — я узнал чуть позже. А пока толкался в конце строя, подбивая чечетку каблуками кирзовых сапог и пересмеиваясь с окружением.