С того момента все начало налаживаться. И никто не подозревал, что кошелек у учительницы стащила я и подбросила его Сероводородной Бомбе. Потому что мне не хотелось снова и снова оказываться головой в унитазе. Пришлось придумать этот план.
И хотя уже тогда мне приходила идея: чтобы избавиться от Сероводородной Бомбы, надо просто убить ее. Но проще было сделать так, чтобы ее перевели в другой детский дом, чего я и добилась иным, не столь жестоким способом.
После этого толстуха Куприянова какое-то время снилась мне, и я каждый раз разделывалась с ней, отправляя на тот свет. Я была уверена, что все это идиотские фантазии, не подозревая, что мне придется столкнуться с гадкой девицей четырьмя годами позднее. И не только столкнуться, но в самом деле убить.
Банда Куприяновой после исчезновения атаманши быстро распалась, «шестерки» или превратились в обыкновенных девчонок, или стали «неприкасаемыми». Я же, к своему удивлению, достаточно быстро заняла место, которое принадлежало раньше Куприяновой, только не превратилась в грозу детского дома, потому что мне не хотелось никого мучить или заниматься вымогательством.
Подозреваю, здесь не обошлось без вмешательства Тони. Потому что она, похоже, была единственной, кто сразу догадался, почему Сероводородной Бомбе пришлось покинуть наш детский дом. Она даже несколько раз напрямую спрашивала меня, не причастна ли я ко всему произошедшему, но каждый раз я давала отрицательный ответ.
Так или иначе, мое появление в этом детдоме ознаменовало завершение долгой и жестокой эры Куприяновой. Это, видимо, и сыграло свою роль в том, что ко мне потянулись прочие девочки. Кому-то я помогала советом, кому-то в подготовке домашних заданий. А моей правой рукой стала Тоня.
Шло время. Сон, тот самый страшный кошмар, мучивший меня с самого раннего детства, навещал меня с завидной регулярностью. И как-то я спросила Тоню, хранятся ли в детском доме дела каждого из воспитанников. Та, подумав, ответила:
– Ты ведь знаешь, где находится кабинет директора? В секретарской находится архив – комната за железной дверью. Там дела и лежат. Только зачем тебе это?
А мне очень хотелось узнать, кто же был моими родителями, что с ними стало и почему я оказалась одна-одинешенька на всем белом свете.
Много раз на дню я проходила мимо кабинета директора, заглядывая через полураскрытую дверь в предбанник, в котором восседала секретарша. И бросала взгляды на дверь, обитую железом, которая вела в архив. Кажется, это даже возбудило некоторые подозрения, потому что секретарша стала как-то странно посматривать на меня каждый раз, когда я появлялась в коридоре.
Поэтому я сменила тактику. И стала подумывать о том, как попасть в архив. Эта комната, которая манила меня, как Али-Бабу пещера, набитая сокровищами, была средоточием всех моих надежд.
Архив находился в темном помещении. Я специально прогуливалась под окнами директорского кабинета и секретарской, посчитала шаги и уяснила, что проникнуть в него можно было только через обитую железом дверь.
– Ты что, с ума сошла? – спросила Тоня, когда я сообщила подружке, что затеяла. – Да знаешь, что с тобой будет, если поймают?
Ничего хорошего меня действительно не ждало. Но опасность не мешала мне заниматься разработкой плана. И Тоня, видимо, не желая бросать меня на произвол судьбы, сказала:
– Ладно, помирать – так с музыкой. На каторгу, Соловьева, пойдем вместе!
Это у нее был такой юмор.
Именно Тоня помогла мне узнать, где хранятся ключи от архива. Оказалось, они лежат в ящике письменного стола секретарши директора. А Виолетта Андреевна была настоящей грымзой и, кажется, тайно вздыхала по нашему директору.
Один раз мне удалось подстеречь момент, когда Виолетта Андреевна зашла к нему в кабинет, и я быстро прошмыгнула из коридора в секретарскую, приблизилась к столу. И даже потянула заветный ящик. Но тот, конечно же, был заперт.
В этот момент зазвонил телефон, и секретарша вернулась к себе.
Заметив меня, она нахмурилась:
– А ты что здесь делаешь, Соловьева? Что тебе надо?
И Виолетта Андреевна подозрительно уставилась на свою сумочку, висевшую на спинке стула. Я быстренько соврала, мол, мне надо к директору, на что, конечно же, получила стандартный ответ: он сейчас занят.
Но пока мы беседовали, мое внимание привлек ключ, болтавшийся на запястье секретарши. Он был явно от ящика письменного стола! Мне стало ясно: значит, следует прибегнуть к хитрости.
Больше всего на свете Виолетта Андреевна отчего-то боялась ящериц. Об этом мне доложила пронырливая Тоня, которая всегда была в курсе того, что говорят наши преподаватели и воспитатели. Однажды, оказывается, секретарша даже хлопнулась в обморок, увидев ящерицу на кресле-качалке у себя на даче.
Наловить в большом, запущенном саду ящериц было плевым делом. Но заниматься этим пришлось вечером и ночью, так как днем нас с подругой могли засечь. Тайная охота в итоге привела к тому, что меня тяпнул уж – большой палец ужасно распух и долго болел. Но больше всего я боялась, что вот-вот умру. Ведь вдруг это был не уж, а гадюка?
В результате ночных экспедиций мы с Тоней насобирали порядка пятнадцати ящериц – разнообразного размера и расцветки. Все это богатство мы хранили в холщовом мешке, который, в свою очередь, спрятали на чердаке.
Наконец настал момент осуществления операции. На следующий день во время урока Тоня и я с разницей в пару минут попросили разрешения сходить в туалет. Оказавшись вне класса, мы помчались на чердак, переложили ящериц в особую коробку, над которой я долго трудилась, и отправились к директорскому кабинету. Виолетта Андреевна, как обычно, сидела за столом в приемной, что-то строча с пулеметной скоростью на пишущей машинке. Я побежала в учительскую, благо что там никого не было, ведь шли занятия. О том, что произошло дальше, мне потом в подробностях рассказала Тоня.
Через минуту в секретарской раздался телефонный звонок. Перестав стучать по клавиатуре, Виолетта Андреевна сняла трубку и надменно произнесла:
– Я вас слушаю! Кто говорит?
Говорила, конечно, я, изменив голос и копируя директорские интонации. В тот момент директора в здании детского дома не было, он уехал куда-то на совещание, и я от его имени сообщила Виолетте Андреевне, что она должна немедленно спуститься к центральному входу и принести документы.
– Что? Какие документы? Вы вернулись?
Но я уже повесила трубку.
Спустя мгновение Виолетта Андреевна пулей вылетела из кабинета и понеслась вниз, к центральному входу с гипсовыми львами, где ее якобы ожидал директор. То, что секретарша была без ума от него, было нам только на руку – она так торопилась, что дверь в кабинет закрыть не успела или попросту забыла. Времени, чтобы вскрыть ящик, где лежал заветный ключ от архива, все равно не хватило бы, но зато его было достаточно, дабы водрузить на стол рядом с пишущей машинкой картонный ящик, перевязанный лентой и с надписью: «Моей самой дорогой секретарше!»
Виолетта Андреевна вернулась через несколько минут, раздраженная, раскрасневшаяся и с дрожащими губами. Тоня и я, притаившись за углом, видели, как она вошла в приемную. Мы на цыпочках прокрались к двери и слышали, как старая дева в восхищении восклицает:
– Мне! Подарок! От него! Теперь понятно, зачем он выманил меня из кабинета. Ах, как я счастлива, как у меня бьется сердце…
Что произошло дальше, мы не видели, так как дверь была закрыта, но могли предположить: Виолетта Андреевна потянула на себя бант, которым была перетянута коробка, та вдруг распалась на части, и на несчастную секретаршу вдруг обрушился поток ящериц – больших и маленьких, зеленых и серых, хвостатых и без хвоста!
То, что наш план увенчался успехом, мы поняли по протяженному, дикому, нечеловеческому крику. А затем Виолетта Андреевна опрометью выскочила из кабинета. Но, не успев пробежать и пары метров, бедняга грузно осела на пол.
Мы быстро подскочили к Виолетте Андреевне – секретарша была в глубоком обмороке. Я осторожно сняла у нее с запястья ключ и передала его Тоне. Ты шмыгнула в секретарскую и вернулась через минуту, быстро показав мне оттиск ключа от архива на парафиновой пластине. Просто изымать ключ было опасно, его бы непременно хватились. А по оттиску можно было изготовить дубликат. Одновременно Тоня сделала оттиск и с ключа от приемной, ведь та на ночь всегда запиралась.
Я еле успела вернуть ключик от письменного стола на запястье секретарши, как появился кто-то из встревоженных преподавателей. Делая вид, что растираю Виолетте Андреевне руки, я сказала:
– Ей стало плохо! А мы увидели и решили помочь!
Ретироваться после того, как коридор заполнился любопытными, было проще простого. Теперь в нашем распоряжении имелись оттиски заветных ключей.
Конечно, потом было долгое и нудное дознание – кто подшутил над Виолеттой Андреевной и напустил ей в кабинет ящериц. Нас с Тоней тоже допрашивали, ведь нас видели на месте преступления, однако мы обе были на хорошем счету и никто не заподозрил нас в причастности к этой проделке. Подозрение пало на уволившегося не так давно завхоза, у которого были свои счеты с Виолеттой Андреевной, уличившей его в том, что тот подворовывает.
– Ей стало плохо! А мы увидели и решили помочь!
Ретироваться после того, как коридор заполнился любопытными, было проще простого. Теперь в нашем распоряжении имелись оттиски заветных ключей.
Конечно, потом было долгое и нудное дознание – кто подшутил над Виолеттой Андреевной и напустил ей в кабинет ящериц. Нас с Тоней тоже допрашивали, ведь нас видели на месте преступления, однако мы обе были на хорошем счету и никто не заподозрил нас в причастности к этой проделке. Подозрение пало на уволившегося не так давно завхоза, у которого были свои счеты с Виолеттой Андреевной, уличившей его в том, что тот подворовывает.
Чтобы изготовить дубликаты ключей, потребовалось два дня. А потом мы еще пару недель выжидали, когда подвернется подходящая возможность, чтобы наведаться в архив. Наконец суматоха, вызванная историей с ящерицами, улеглась и мы совершили вылазку.
Ночь была безлунная, на улице бушевала непогода, почти ураган. Все спали. Все – кроме нас. Прихватив фонарик, позаимствованный из кабинета физики, Тоня сопровождала меня, хотя я пыталась убедить подругу, что справлюсь одна.
В кромешной темноте знакомые коридоры выглядели иначе, как будто мы внезапно оказались в ином измерении. Половицы под ногами предательски скрипели, и более всего я опасалась, как бы не наткнуться на привидение, которое, согласно легенде, до сих пор обитало в бывшем княжеском дворце. Но, думаю, в ту ночь не призрак напугал бы нас, а мы его. Я же боялась не столько за себя, сколько за Тоню. А также отчасти того, что могло обнаружиться в архиве. Я ведь все еще надеялась, что мои родители живы. А что, если они мертвы? Или вдруг выяснится, что оба сидят в тюрьме? Или, или, или…
Ключ вошел в замочную скважину и бесшумно повернулся. Мы тихонько вошли в кабинет Виолетты Андреевны. Затем, прикрыв за собой дверь, направились к входу в архив. Тонкий луч фонаря плясал по стене.
– Мне страшно! – шепнула мне на ухо Тоня.
Я сама только разве что не дрожала от страха, но не признаваться же в этом перед подругой!
Подбодрив ее, я вставила ключ в замочную скважину железной двери. Попробовала повернуть, но не смогла. У меня от обиды даже слезы из глаз брызнули – как же так, трудились, разрабатывали план, ловили ящериц, тайком бегали в мастерскую, чтобы заказать ключи, – и все напрасно? Неужели наши старания коту под хвост?
Оказалось, что ключ в замке, дабы открыть его, надо поворачивать не против часовой стрелки, как в обычных, современных замках, а наоборот, по часовой. Замок здесь был старинный, хитроумный, чуть ли не с дореволюционных времен. Раньше в этой комнате хранились оружие и драгоценности княжеского семейства.
Наконец замок трижды клацнул и дверь приоткрылась. В лицо нам ударил затхлый запах старой бумаги, пыли и еще чего-то – то ли отчаяния, то ли ужаса. Тоня замешкалась, и я поняла, что ей не очень хочется идти первой в темное помещение. Поэтому первой вошла я и нащупала на стене выключатель. На улице бушевала буря, окон в архиве не было, со стороны коридора нас тоже никто увидеть не мог. Поэтому я смело повернула выключатель, и яркий свет залил комнату.
Архив был вовсе не таким большим, как я его себе представляла. В моем воображении он рисовался бесконечным коридором, заставленным полками с папками. Полки с папками здесь действительно имелись, однако не так уж и много.
Мы с Тоней принялись за дело. Папки оказались рассортированы по алфавиту, что значительно упростило задачу. Обнаружилось сразу несколько личных дел воспитанниц с фамилией Соловьева, но моего среди них мы не нашли.
Я внимательно осмотрела нужную полку, достала соседние папки, лежавшие в ячейках с другими буквами, но все было бесполезно.
– А ты точно Соловьева? – спросила меня Тоня.
Я только пожала плечами. Всю свою жизнь я звалась именно так и была уверена, что это моя настоящая фамилия.
– Посмотри! – воскликнула моя подруга, указывая на последнюю полку, у самой стены. – Вот здесь алфавит заканчивается. Видишь – ячейки Э, Ю и Я? Но почему тут еще какие-то папки лежат?
Действительно, там имелось несколько папок, которые лежали просто так, никак не рассортированные и ничем не обозначенные. Я схватила верхнюю из них, раскрыла – и увидела свою собственную фотографию.
Точнее, даже две фотографии – на одной из них я была изображена в возрасте, наверное, лет двух, когда и попала в детский дом. А на другой – уже старше, лет восьми, то есть когда меня перевели сюда, в Подмосковье.
Словно зачарованная, я листала свое личное дело, которое было на удивление тонким. Там имелся перечень всех тех детских домов, где я уже успела побывать. Но это я и так наизусть знала. Меня интересовало иное – кто мои родители и где они?
Сведения о них нашлись тоже. Всего пара строчек. Имя, отчество, фамилия. Моего отца, оказывается, звали Николай Петрович Соловьев. Мою маму – Ольга Ильинична. Были указаны год рождения и мамы и отца. И все, больше никаких сведений. Ни о нем, ни о ней. Ни адреса, где я жила с родителями до того, как оказалась в детском доме. Ни хотя бы малейшей зацепки.
Я перевернула последнюю страницу и увидела пришпиленную к листу канцелярской скрепкой пожелтевшую фотографию небольшого формата, на которой была изображена удивительно красивая женщина, с которой меня объединяло одно: несомненное семейное сходство.
– Твоя матушка! – присвистнула Тоня. – А какая красивая… Она у тебя что, актриса театра и кино, что ли?
Мне польстило то, что у меня оказалась такая красивая мама. Ведь чья еще фотография могла находиться в моем личном деле? Но фотографии отца я в папке не обнаружила. И отчего-то от этого заскребли на душе кошки.
Почему эта красивая женщина бросила меня? Не хотелось думать, что она поступила так по собственной воле… Странно, но о моем детстве у меня не было ни единого воспоминания – за исключением странного и страшного сна, который время от времени заставлял просыпаться с криком на устах.
Неужели это все, что осталось у меня от прошлой жизни? И неужели… Об этом тоже думать не хотелось… Неужели той жертвой, что лежала на кровати, с которой капала кровь, той несчастной без головы была именно моя мама?
От этой мысли я вздрогнула, а потом отшпилила фотографию и решительно положила в карман.
– Ты что делаешь? Ее же могут хватиться! – воскликнула Тоня.
– Ну и что с того? – ответила я хладнокровно. – Ты что, считаешь, что директор постоянно просматривает наши дела? Конечно, нет! И другие сотрудники детдома наверняка тоже их не листают. А если кто и вспомнит вдруг, что раньше тут была фотография, то подумают, что она просто затерялась. Вот и все. Ведь никто и представить не может, что мы с тобой пробрались в архив!
В конце концов мне удалось убедить Тоню. Сначала я вообще хотела прихватить все свое личное дело, однако поняла, что вот этого делать не стоит. Пропажа документов вызвала бы переполох, и кто знает, чем бы все закончилось. А исчезновение фотографии, к тому же пришпиленной к последней странице, точно останется незамеченным.
Я старательно переписала данные о своих родителях, обнаруженные в личном деле.
Настала пора ретироваться. Мы осторожно вышли из архива, заперли сначала обитую железом дверь, затем дверь, что вела в кабинет Виолетты Андреевны, и отправились в спальню.
Но заснуть я в ту ночь, конечно же, не могла, потому что меня переполняло странное, тягостное возбуждение. Я то и дело поднимала фотографию, прижатую к груди, и смотрела на нее в темноте, хотя ничего видно-то и не было. Но красивые черты женщины – моей мамы! – настолько прочно врезались мне в память, что мне казалось, будто я в самом деле вижу ее лик на картонном листочке.
Рано утром, еще до того, как раздался сигнал к подъему, я спрятала фотографию в укромном месте, в одном из своих тайников. А потом начался новый день, а вместе с ним и обыденная жизнь в детском доме.
Никто так и не заподозрил, что мы с Тоней побывали в архиве, и этот общий секрет еще больше сплотил нас.
Прошло еще некоторое время, и стало известно, что наш директор, хитроватый с виду седой мужчина с украинским говорком, уходит на пенсию. Всем было интересно, кого же назначат на его место. Отчего-то в душе у меня теплилась совершенно нереальная, даже глупая мечта – что новой директрисой станет красивая женщина, на чью фотокарточку я любовалась чуть ли не каждый день. Что именно она войдет однажды в холл бывшего княжеского двора, я увижу ее, и у меня екнет сердце. А ее взгляд скользнет по мне сначала равнодушно, затем ее лицо переменится, женщина подойдет ко мне, и я замечу, что в ее глазах стоят слезы. А потом…
Нет, конечно же, ничего подобного не случилось. Однако в тот день, когда к нам должен был прибыть новый директор, я ужасно волновалась. Ходили слухи, что это будет не директор, а директриса, и это настраивало меня на романтический лад.
Наконец перед центральным входом остановилась кофейного цвета «Волга», дверца открылась – и из машины вышла совсем не моя мама. И вообще не женщина. Вышел мужчина – уже не очень молодой, но еще далеко не старый, какой-то сутулый, с нервным злым лицом и тщательно прилизанными волосами на уродливом черепе. Причем цель его смешной прически была одна – равномерно распределить оставшийся волосяной покров по голове, чтобы скрыть весьма объемную плешь. Облачен этот субъект был в мешковатый костюм.