Несколько мгновений я была уверена, что он – один из сопровождающих лиц, что вот-вот из автомобиля выйдет та самая красавица с печальным взглядом. Но ничего подобного, естественно, не произошло.
Плешивый субъект покрутил головой, осматривая гипсовых львов перед входом, а потом быстро поднялся по ступенькам. Обвел взглядом всех воспитанниц, собравшихся в холле, затем засунул скрюченный палец за ворот, поправил узел галстука и произнес визгливым, каким-то козлиным голосом:
– Почему не приветствуете своего нового директора? Непорядок! Вижу, вы совершенно не знакомы с дисциплиной. Ничего, я это быстро поправлю!
Одна из наших девочек поднесла ему приготовленный хлеб с солью, но новый директор отшатнулся от каравая и, с ненавистью взглянув на державшую сей знак внимания воспитанницу, проблеял:
– Почему острижена не по уставу? Думаете, вам все дозволено? Как бы не так! И почему вы не на занятиях? Кто позволил прогуливать уроки?
Вперед выступила одна из наших учительниц, которая попыталась объяснить новому директору, что мы все рады его видеть, поэтому собрались, дабы выразить наш восторг по поводу его прибытия. Но тот, даже не выслушав пожилую женщину до конца, прервал ее на полуслове и заявил:
– Не несите бреда! Прямо я вас не знаю! Никто не бывает рад приезду нового начальника, все это не более чем дешевый фарс. Не люблю такого, не люблю! Немедленно возобновите занятия. И где мой кабинет?
И каждая из нас, вплоть до самой младшей девочки, поняла, что прежние благостные времена закончились. Потому что вместо нашего доброго директора нам прислали сущего тирана и самодура.
С первого же дня новый начальник, у которого и имечко-то было такое, что язык сломаешь – Геннадий Януарьевич, – принялся муштровать и перевоспитывать нас, по его мнению, разленившихся во время эры его предшественника, о котором он всегда отзывался с легким оттенком пренебрежения.
Отчего-то нового директора мы сразу окрестили Автогеном. Уж не знаю, отчего именно, видимо, потому, что уменьшительно-ласкательное имя от Геннадия было Гена, а там уже и до Автогена недалеко. Но я сама слышала, причем не раз и не два, как даже наши воспитатели называли его так – за глаза, конечно. И все же прознав, какую кличку ему дали, Автоген под страхом многодневного пребывания в карцере запретил употреблять это слово.
Это, однако, не мешало нам на переменах проноситься мимо его кабинета и утробно гудеть:
– Автоген Автогеныч! Автоген Автогеныч! Поддай огоньку!
Вначале директор выносился из двери, пытаясь поймать того, кто кричал обидное прозвище, но, конечно же, поздно. Кстати, воспитатели нас в наших шалостях поощряли, вернее, никогда не мешали нам предаваться детским глупостям и дразнить всемогущего директора.
Однако Автоген быстро положил этому конец, схватив после одной из таких выходок первую попавшуюся девочку, причем самую безобидную. Он долго крутил ей ухо, а потом самолично отволок в карцер, где несчастная провела неделю.
Затем Автоген построил всех в холле, а сам же вещал с лестницы, таким образом возвышаясь над нами, как император в Древнем Риме при параде в Колизее во время дефиле взятых в плен варваров.
– Я не потерплю дискредитации власти в моем лице! – блеял Автоген. В другое время мы бы обменивались понимающими улыбками, но в тот раз было не до улыбок. – Вы здесь совсем распустились и устроили мне настоящую Фронду. Понимаю, ведь для вас я чужак!
Директор кашлянул, быстро поправил свои жидкие волосики и продолжил:
– Но я не позволю издеваться над собой, а тем самым над властью! То, что преподавательский состав на стороне учеников, меня, собственно, не особенно удивляет.
Мужчина снова кашлянул и перешел к главному:
– Отныне наказанию будут подвергаться не только те, кто является зачинщиком или исполнителем какой-либо гадости, направленной против меня лично. А любая из вас! Если вы не хотите выдавать истинного виновника, ничего, в карцер отправится кто-то другой! И посмотрим, надолго ли вас хватит! Думаю, никому не захочется отдуваться за чужие провинности. И учтите – те, кто будет сотрудничать со мной, получат особые льготы. И им никогда не придется сидеть в карцере. А вот остальным…
Тут его взгляд остановился на мне. Надо сказать, Автоген в особенности невзлюбил меня, сразу поняв, что для многих я являюсь, так сказать, авторитетом, а значит, таким образом, по мнению директора, подрываю его собственные позиции.
– А вот остальным придется несладко! Ибо все вы растете без родителей, воспитываетесь за счет государства. И забывать это не следует! Все же здесь, в детском доме, вы оказались не без причины. И я не допущу, чтобы вы стали малолетними преступницами! Хотя некоторые из вас уже таковыми являются.
И его взгляд снова задержался на мне.
Я не восприняла слова директора всерьез, потому что была уверена – все воспитанницы нашего детского дома дружные и сплоченные и никакие глупые воззвания и драконовские меры ничего не изменят.
Как оказалось, я ошибалась. Потому что Автоген хоть и был мерзкой и подлой душонкой, проявил себя хитрым стратегом. Первой не выдержала Виолетта Андреевна. Старая дева хоть и была грымзой, однако все к ее причудам давно привыкли и никто ее, в сущности, не боялся.
У нее состоялся серьезный разговор с Автогеном, после чего секретарша подала заявление по собственному желанию. В действительности же директор принудил ее уйти, пригрозив, что в противном случае уволит по статье. Помню, что Виолетта Андреевна покинула детский дом вся в слезах. Вскоре стало известно, что у нее случился сердечный приступ и она умерла.
Но Автоген ничуть не считал себя ответственным за кончину женщины. Вместо Виолетты Андреевны в приемной появилась противная приземистая особа, вечно ходившая в растянутом оранжевом свитере, отчего ее сразу окрестили Морковкой. Морковка была предана Автогену так же, как Виолетта Андреевна была предана предыдущему директору. И обладала поразительным нюхом и острым слухом. Это привело к тому, что никто больше не смел сплетничать об Автогене, и в нашем детском доме наступили суровые времена.
Если по коридору шествовала Морковка, все тотчас жались к стене и опускали взгляд. Хуже всего было, когда она указывала пальцем на одну из нас и ласковым голосом, от чего становилось еще страшнее, говорила:
– Деточка, зайди-ка ко мне в кабинет, я хочу с тобой поговорить!
Морковка с ведома и по приказанию Автогена стала вербовать девочек, привлекая их на свою сторону и делая из них стукачек. Я не могла поверить, что ее тактика возымеет успех. Потому что знала – у каждой из нас имелись свои слабости, однако никто из нас не был плохим человеком.
Но Морковка с Автогеном обладали большими талантами в области вербовки агентов. Они обрабатывали свои жертвы до тех пор, пока те не ломались и не переходили на их сторону. Ибо свои слабые места, повторяю, были у всех, и ключик можно было подобрать к каждой из нас.
Очень тяжело было наблюдать за тем, как в кабинет к Морковке потянулись первые добровольцы. Сначала мои подруги пытались оправдать это тем, что против силы не попрешь и надо найти возможность общаться с новой властью в детском доме. А потом я узнала, что Морковка попросту подкупала девочек – одним вдруг начинали ставить более высокие оценки, другие получали возможность работать в столовой, что у нас всегда считалось престижным.
В течение трех месяцев наш детский дом разительно переменился. И я поняла: так, как раньше, здесь уже никогда не будет. На переменах никто больше не кричал, не веселился, не играл во дворе, все затравленно смотрели друг на друга, боясь, что о нарушении устава очередная шпионка донесет Морковке.
Однако осталась все же небольшая группка тех, кто не желал мириться с новой властью. И возглавляла эту группу, конечно, я – кто же еще. Но с каждым днем нас становилось все меньше и меньше. За то, что я откровенно издевалась над Автогеном и ставила под сомнение авторитет Морковки, я раз за разом оказывалась в карцере.
Там же побывали и некоторые из моих подруг. Причем, как и обещал Автоген, их отправляли туда просто так, без причины. И девчонки рано или поздно переходили на его сторону. Ведь никому не хотелось сидеть в карцере просто так!
Я же сидела за дело, поэтому и думать не хотела о том, чтобы подчиниться воле плешивого диктатора. И, странно, лежа на железной койке без матраса (таково было распоряжение Автогена), я думала о том, что было бы неплохо, если бы он, скажем, вдруг исчез. Сменил место работы. Рассчитался. Уехал. Или, например, умер.
Но умирать Автоген не собирался.
Как-то он вызвал меня к себе, чего раньше не делал, потому что сразу понял – разговорами на меня не повлиять. И вот – такая неожиданность.
Дело было уже вечером, после отбоя. Автоген восседал за своим письменным столом и вертел что-то в руках. Я с гордо поднятой головой вошла к нему в кабинет – и обомлела. Потому что он держал фотографию той самой красивой женщины, относительно которой я была уверена: это моя мама. Как директор ее нашел? Видимо, одна из так называемых подруг, став предательницей, выдала мой тайник.
Но умирать Автоген не собирался.
Как-то он вызвал меня к себе, чего раньше не делал, потому что сразу понял – разговорами на меня не повлиять. И вот – такая неожиданность.
Дело было уже вечером, после отбоя. Автоген восседал за своим письменным столом и вертел что-то в руках. Я с гордо поднятой головой вошла к нему в кабинет – и обомлела. Потому что он держал фотографию той самой красивой женщины, относительно которой я была уверена: это моя мама. Как директор ее нашел? Видимо, одна из так называемых подруг, став предательницей, выдала мой тайник.
– Ах, Соловьева… – проблеял мужчина и улыбнулся.
Улыбка у него была крайне неприятная, фальшивая, как у крокодила. И у меня создалось впечатление, что он в самом деле намерен меня проглотить.
– Откуда это у вас? – вырвалось у меня, но тут же смолкла, понимая, что допустила оплошность.
Автоген взглянул на меня и, швырнув фотографию на письменный стол, осведомился:
– Что именно ты имеешь в виду? Фотографию? А что, разве она твоя? Насколько я в курсе, раньше снимок прилагался к твоему личному делу. Так, по крайней мере, значится в документах. Но как портрет оказался у тебя?
Я молчала, понимая, что Автоген нащупал и мое слабое место.
– Так, так, решила играть в пленную партизанку… Ну, на Зою Космодемьянскую ты не очень-то похожа… – промурлыкал Автоген и снова взял в руку фотографию. Затем вытащил коробок спичек, чиркнул одной – и поднес ее к карточке.
Инстинктивно я кинулась к столу. Но Автоген ловко отскочил и заорал:
– На директора бросаешься? Власть не уважаешь? Да ты понимаешь, что тебе за это будет? Ты ведь осознаешь, что я могу отправить тебя в места не столь отдаленные?
– Отдайте фотографию, – буркнула я, понимая, что с мужчиной, пусть и тощим, мне никак не справиться.
Автоген задул спичку и проблеял:
– Ах, она тебе, оказывается, дорога… Но почему, Соловьева? И что ты вообще знаешь о своих родителях? В личном деле, которое ты, как я подозреваю, незаконным образом читала, информации никакой нет. Но при желании можно кое-что выяснить.
Директор снова осклабился, и у меня зачесались руки.
– Тебе же наверняка интересно узнать свою родословную, Соловьева? Только она тебя ничуть не обрадует. Потому что твой папаша убил твою мамашу.
– Вы врете! – крикнула я, чувствуя, что в горле у меня встал комок. – Вы нагло врете!
Автоген дернулся и заявил:
– Но-но, Соловьева, полегче с выражениями, не забывай, кто ты и кто я! Но, может, я и вру. А может, и нет! Тебе ведь не терпится узнать, кто ты такая? И заполучить фотографию. Да, твоя мать была женщиной определенно симпатичной…
Он провел длинными пальцами по фотографии, что вызвало у меня бурю негодования.
– Так и быть, можешь забрать снимок. И я даже расскажу тебе кое-что о твоих родителях, – продолжал притворно-ласковым тоном Автоген. – Но ты должна оказать мне кое-какую услугу…
Я уже поняла, к чему директор клонит. Хочет сделать стукачку и из меня. Желает, чтобы самая вольнолюбивая личность в подвластном ему детском доме перешла на его сторону. Не бывать такому!
– Работать на вас не стану, – заявила я резко. – У вас и так достаточно осведомительниц!
Автоген усмехнулся и сказал:
– Ты же девушка умная, понимаешь, что теперь у меня достаточно источников информации и лишний уже ни к чему. Мне нужно другое, совершенно другое!
Директор вышел из-за стола, подошел к двери и повернул ключ в замке. А затем уселся на софу, стоявшую у стены.
– Давай поговорим не как начальник с воспитанницей, не как педагог с бунтаркой, а как… как мужчина с женщиной, – сказал он и похлопал по софе рядом с собой. – Ну, не бойся, иди сюда, я тебя не укушу!
Не понимая, чего именно хочет от меня Автоген, я осторожно опустилась на софу.
– Ты ведь далеко не дура, Соловьева. Да, далеко не дура. Думаю, в действительности ты намного умнее, чем стараешься казаться. Но зачем-то скрываешь свои истинные способности. Весь вопрос – зачем? Но ничего, мы это выясним!
Автоген резво подвинулся ко мне. Мне было противно находиться так близко от этого странного слащавого типа, но поделать я ничего не могла.
– Ты не только умная, но и красивая девушка! – продолжил тот, и носок его ботинка как бы невзначай коснулся моей ступни. – Ведь ты превращаешься в женщину, а это такой удивительный процесс! Да, определенно, рано или поздно ты станешь такой же красавицей, как и твоя матушка.
Красавицей себя я не считала, наоборот, была уверена, что черты лица у меня незапоминающиеся и какие-то… какие-то никакие. И чего ради Автоген вызвал меня к себе вечером? Чтобы сообщить, какая я обаятельная и привлекательная?
Директор подвинулся ко мне еще ближе, и его ладонь неожиданно легла мне на коленку.
– Давай с тобой договоримся так, Соловьева. Мы зароем топор войны и будем общаться цивилизованно, как заведено между взрослыми людьми.
Его рука тем временем лезла мне под юбку. Я попыталась вскочить, но Автоген удержал меня и вдруг полез ко мне с поцелуями. Не долго думая, я ударила мужчину коленкой в пах. Директор повалился на пол, утробно завывая. Я бросилась к двери, забыв, что та заперта.
Но Автоген настиг меня, швырнул на пол и… То, что произошло дальше, навсегда осталось у меня в памяти. Поэтому говорить об этом не хочется. Но все же скажу: мерзавец овладел мной, то есть, попросту говоря, изнасиловал у себя в кабинете.
А завершив свое грязное дело, поднялся, застегнул ширинку и заявил:
– Думаю, именно это тебе и требовалось, Соловьева. Теперь станешь вести себя как и надлежит. И будешь обслуживать меня раз в неделю. Ну, или чаще, уж как мне захочется.
Я беззвучно плакала, давясь слезами. Автоген же, довольный собой, посмотрел на меня и сказал:
– Чего ноешь? Хочешь сказать, что не понравилось? Не поверю! Все вы, девчонки, до этого охочи!
Затем он снова извлек из кармана фотографию и показал ее мне.
– А фотокарточка пусть пока побудет у меня. В качестве, так сказать, залога того, что ты будешь вести себя вменяемо. Ну, а теперь собирайся и проваливай, мне надо делами заняться!
Я медленно поднялась с ковра, поправила одежду, кое-как привела себя в порядок. Директор наконец выпустил меня из кабинета, и я поплелась в туалет, а там бурно разрыдалась. И плакала довольно долго, не имея сил совладать с обуревавшими меня чувствами.
Но вдруг до меня дошло – Автоген сам загнал себя в ловушку. Мое тело было лучшим доказательством того, что он – преступник. Более того, насильник. И его жертва – несовершеннолетняя. Именно так я и избавлюсь от него. Причем не только я, но и весь наш детский дом!
Поэтому, вместо того чтобы вернуться в спальню, я покинула здание и направилась в город, в ближайшее отделение милиции. Мне стоило определенных усилий, чтобы убедить дежурного милиционера в том, что меня только что изнасиловали. Наконец на милицейском «уазике», в сопровождении трех защитников порядка, я отправилась обратно в детский дом. Было уже раннее утро, и все еще спали.
Именно таким – сонным, недовольным, напуганным – милиционеры и застали Автогена. И я, указав на него пальцем, повторила то, о чем уже рассказала в отделении милиции:
– Он меня изнасиловал! По нему тюрьма плачет!
Я заметила мечущийся взгляд Автогена, его дрожащие губы и налившиеся кровью уши. Он попытался возразить, но один из милиционеров, чем-то похожий на нашего прежнего директора, сухо сказал:
– Геннадий Януарьевич, вам есть что сказать? Вы хотите сделать заявление?
– Это неслыханно… – проблеял Автоген. – Да, хочу! Только не в присутствии этой особы! Уведите ее!
Мне пришлось выйти в коридор, где уже толпились разбуженные визитом милиции воспитанницы и учителя. Судя по тому, что Автогена допрашивали, причем долго, его короткой эре пришел конец.
Я уже представляла себе, как его, закованного в наручники, выведут прочь из детского дома, запихнут в «уазик» и увезут туда, где и положено быть подобным ему преступникам.
По коридору промаршировала Морковка, спешившая на выручку своему боссу. Она на ходу бросила на меня полный ненависти взгляд. Ничего, этой особе тоже придется убраться восвояси. Потому что такие, как она, здесь явно не нужны!
Наконец дверь распахнулась и оттуда, как я и ожидала, вышли милиционеры в сопровождении Автогена. Только наручников на нем не было, и это несколько подпортило общую картину. Но какая разница – в наручниках или без, главное, что мы от него избавимся, окончательно и бесповоротно.
Но милиционеры и не думали брать директора под белы рученьки и уводить вниз по лестнице к «уазику». Вместо того они обступили меня, и Морковка, тыча в меня пальцем, заголосила:
– Врет, курит, пьет! И теперь, как выясняется, еще и поклеп на честных людей возводит! Ну что же вы, товарищи милиционеры? Вам надо ее как следует допросить!
Милиционеры взяли с собой не Автогена, а меня. И вместе с нами поехала и Морковка, у которой, как оказалось, папаша и старший брат работали в милиции и были хорошими знакомыми начальника отделения, куда я обратилась.