Андрей чуть было не сказал, что ему нет никакого дела ни до каких ее мужиков, но промолчал, вовремя прикусив язык.
– Ну пойми ты, незачем им за тобой следить! Ты ничего серьезного не совершала в последнее время?. Не вывозила капиталы за границу?
– Пошел к черту! – в лицо ему сказала Клавдия и опять села на стул.
Он так изумился, что у него даже открылся рот.
– Так, все ясно, – подала голос Таня, о которой все забыли. – Скажи нам, Ларионов, может так быть, что ее с кем-то путают?
– Что? – переспросил Андрей, с трудом отрываясь от изумленного созерцания Клавдиной физиономии. – А… теоретически, конечно, может. Смотря сколько за ней уже ходят. Если два дня, то может. Если неделю, то не может.
– Почему не может, если неделю? – испугалась Клавдия. Сейчас ей уже казалось, что она встречала этих двоих намного раньше. В начале лета, что ли…
– Потому что за неделю заказчик разобрался бы, что объект выбран ошибочно, – сказал Андрей раздраженно. – Он бы наблюдение давно снял и перебросил на нужный ему объект.
– А если он думает, что я и есть – объект? – спросила Клавдия убитым голосом. – Ну просто так ошибается.
– Не знаю я, кто это может просто так ошибаться, – пробормотал Андрей. – Скорее всего тебе все-таки что-то мерещится, Клава. Ну что за черт возьми…
“Сереже с недавних пор кажется, что за ним кто-то следит… Ты должен разобраться в ситуации. Поговорить с ним, выяснить, кто за ним следит и почему. Сережа ничего не выдумывает, поверь мне…”
Рука ныла так сильно, что до смерти хотелось ее оторвать.
Вчера вечером… нет, еще сегодня утром он обязательно выгнал бы Клавдию Ковалеву, пришедшую к нему жаловаться на слежку. Его крайне просто организованный милицейский ум, как формулировала бывшая жена, отказывался вникать в какие бы то ни было высокие материи, которыми могла объясняться необъяснимая слежка за тридцатилетней, нищей и сирой аптечной провизоршей.
Но Сергею Мерцалову, лежащему нынче в морге с порванным горлом, тоже что-то там такое мерещилось.
Конечно, они были несравнимы – Клавдия Ковалева и Сергей Мерцалов.
Сергей был богатый, знаменитый, процветающий врач.
Богатство Клавдии измерялось аптечной зарплатой и несколькими парами дешевых туфель.
Нет, никак она не подходила под объект слежки. Ни с какой стороны. Если бы она была знакома с бывшей женой Жанной, Андрей грешным делом заподозрил бы, что Клавдия врет из чисто спортивного интереса. Устраивает очередную проверку. Это было очень в духе бывшей жены и ее подруг по психологии.
Но Клавдия Жанну не знала, а сам Андрей слишком плохо знал Клавдию, чтобы заподозрить ее в умышленном вранье.
Черт ее знает, что у нее в башке?.. На истеричку и дуру она никогда не была похожа. Андрей покосился на Клавдию. Мордочка несчастная, кулаки прижаты к груди. В глазах огонь.
Интересно, что у нее в глазах, когда она занимается любовью?
Андрею внезапно стало неловко, как школьнику, впервые зашедшему в баню. От неловкости он чуть не сшиб попавшийся ему под ноги стул.
Года два назад он расследовал убийство известного московского кутюрье. Он тогда много времени проводил в модных ателье и салонах, на дорогих закрытых просмотрах и в модельных агентствах.
Однажды, дожидаясь в чьей-то приемной и поминутно зевая от усталости и скуки, он листал толстый дамский журнал из тех, что продаются на развалах за тридцать рублей. Он листал журнал и злился на него и на того, кто заставляет дожидаться себя так долго, и на приемную, похожую на душистую шкатулку для драгоценностей, обитую изнутри нежным голубым шелком. Журнал повествовал о том, как выбрать белье для первой брачной ночи, что делать, если пристает начальник, как именно следует массировать попу, чтобы избежать чего-то чудовищного, имеющего звучное название “целлюлит”, и как направлять сексуальную агрессию мужчин.
Последнее Андрея заинтересовало.
Он начал читать и быстро понял, что статью написала идиотка, не имеющая никакого представления об агрессии вообще и о сексуальной в частности. Только одна фраза запомнилась ему и заставила улыбнуться. Со снисходительным женским превосходством авторша сообщала, что средний мужчина думает о сексе примерно раз в пятнадцать минут.
“Это про меня, – решил тогда Андрей. – Я именно тот средний мужчина, который думает о сексе раз в пятнадцать минут. Ну, если не на работе, конечно”.
Вспомнив про среднего мужчину, Андрей внезапно захохотал.
– Ты что? – спросила Клавдия с недоверчивой улыбкой. – Ты мне все-таки не веришь?
Не мог же он рассказать им про среднего мужчину и про четкую периодичность своих мыслей о сексе!
– Я тебе верю, – сказал Андрей, так же внезапно перестав смеяться. – Ну, скажем так, стараюсь верить. У нас сегодня как раз выезд был на убийство, и вроде за мужиком тоже кто-то следил.
– Умеешь ты утешить, Андрей, – пробормотала Клавдия.
– Я тебя не утешаю! – возразил он с досадой. – Я не сыщик из детективного романа, и моя интуиция мне ничего не подсказывает. Я уверен, что есть какое-то объяснение этой твоей слежке, отличное от того, что ты израильский разведчик, которого взяли на мушку ребята из ФСБ.
Он закурил и некоторое время рассматривал сигарету, держа ее у глаз.
– Я разберусь, – сказал он наконец. – Слышь, Клавдия?
– Что значит, ты разберешься? – спросила Таня. Андрей вздохнул:
– Завтра попрошу Димку, он Клавдию встретит и проводит до дому, до хаты. – Димка должен был целый день заниматься исчезнувшим свидетелем, и нагружать его дополнительно, да еще личной просьбой, Андрею не хотелось, но сам он проверять не мог. – Я ему тебя опишу, может, он в аптеку зайдет, посмотрит на тебя, а потом проводит. И утром на работу проводит. Если ты его вдруг где-нибудь увидишь, на шею не кидайся. Иди своей дорогой.
– Да я его даже в лицо не знаю, зачем мне на шею ему кидаться, – пробормотала Клавдия, стараясь не зареветь. – Спасибо, Андрей.
Разочарование ее было таким громадным и тяжелым, что требовалось немедленно сделать что-нибудь, куда-нибудь отойти с тесной кухни, чтобы брат с сестрой не утонули в этом море скорби.
– Я сейчас… – почти шепотом произнесла она и ринулась в ванную. Открыла воду и прижала к лицу полотенце. Полотенце пахло Андреем, и Клавдия швырнула его на батарею, как будто по нему полз паук.
Итак, он попросит Димку. Замечательно. Нет, даже не совсем так.
Ладно уж, он попросит Димку, вот как.
Ничего не вышло. Последняя попытка провалилась так же бесславно, как и все предыдущие. Он не хочет ею заниматься. Она ему совсем неинтересна, и ее проблемы ему не нужны. Ладно уж, он попросит Димку. Только больше, пожалуйста, не приставайте. Я вас умоляю. Как-нибудь без меня, ладно?
– Ладно, – пообещала себе Клавдия сквозь стиснутые зубы. – Ладно.
Когда они расставались, оба Ларионовых были веселы, как апрельские птички. Таня – потому, что Андрей согласился “разобраться”, а это дорогого стоило. Андрей – потому, что принял решение, очень неудобное и ненужное для себя, зато благородное и правильное, и теперь он под это дело с Таньки или Клавдии что-нибудь стрясет. Пироги там или шашлык…
Андрей мыл посуду, и ему приятно было, что завтра Дима Мамаев развеет все страхи Клавдии Ковалевой, а у самого Андрея будет на душе спокойнее.
О Сергее Мерцалове он запретил себе думать до завтра. У Андрея это получалось почти виртуозно – он запрещал, и ему казалось, что он и вправду перестает думать.
Он рано лег спать, и уснул, и проспал почти полночи.
Проснулся он от собственного стона и потом до утра лежал, закинув за голову тяжелые руки. Он курил, смотрел на дым и думал о толстом щенке по имени Тяпа с розовым младенческим пузом.
* * *Фары разрезали темноту, как блестящие металлические ножницы – темную ткань.
Клавдия сидела тихо, значительно поглядывая в окно. В машине она всегда чувствовала себя как-то значительнее и солидней.
Машины вообще завораживали ее. Будь у нее деньги, она первым делом купила бы себе машину. Правда неизвестно, куда бы она на ней ездила. Ну, придумали бы куда. По Кольцевой. В понедельник с запада на восток, а во вторник с востока на запад и так далее.
Она любила рассматривать их, длинные и гладкие, сверкающие полированными боками.
Некоторые напоминали пляжных красоток с глянцевых страниц дорогих журналов. Другие – загорелых суперменов с рельефными мышцами и блестящей кожей. Третьи – их было мало – английского принца Чарльза с его чопорностью и консервативными костюмами. Еще были машины-лошади, то ухоженные и породистые, то грязные и запаленные, и машины-ишачки, старенькие, но верные и преданные. Были машины-кометы и машины-стеллсы.
И людей в машинах Клавдия тоже любила. На светофоре, дожидаясь зеленого, она всегда всматривалась в тех, кто сидит в этих личных апартаментах на колесах, и зоркость ее превосходила зоркость любого гаишника. Она моментально придумывала истории – любви или ненависти, смотря по выражению лиц. Она радовалась, когда замечала в “Мерседесах” детские кресла, или цветы на заднем стекле, или собаку, или старуху. Ей казалось, что люди в дорогих машинах непременно должны быть уверены в себе, в тех, кто сидит рядом, девушки – красивы, мужчины – великодушны.
Она понимала, конечно, что сказки придумывать приятнее, чем смотреть правде в глаза и читать в “Московском комсомольце” статистику взрывов и расстрелов именно таких машин. Бог с ней, со статистикой. Когда Клавдия рассматривала машины, статистика ее совсем не волновала.
Таня мурлыкала какую-то песенку, круто закладывая вправо с Ленинградового шоссе.
– Правильно мы сделали, что поехали, – сказала она, наконец вытащив машину из рытвин и канав на освещенную улицу. – Не молодец ли я? Завтра тебя кто-то поохраняет, и послезавтра все станет ясно. Не будь мой брат великий сыщик!
– Все это, конечно, хорошо, – отозвалась Клавдия, выныривая из своих “машинных” мыслей, – но сам он заниматься этим не пожелал.
Таня искоса на нее взглянула.
– Что значит сам? – спросила она осторожно. – А кто же будет этим заниматься? Димку просить и так далее…
– Вот именно, что Димку просить, – буркнула Клавдия. – Мы-то ведь не Димку просили, а Ларионова. А он сказал: черт с вами, пусть Димка пойдет и проверит.
– А тебе чего хотелось?
Клавдия промолчала, и Таня длинно вздохнула:
– Поня-а-тно. Никакая слежка тебя не волнует, так? Представление затевалось для Ларионова, а он, как всегда, все неправильно понял. Ты что, наврала нам, Ковалева? Про полосатые рубашки, про мост в Отрадном, про булочную?..
Клавдия покраснела. Она даже представить себе не могла, что ее можно заподозрить в таком коварстве.
– С чего ты взяла? – спросила она Таню вспыльчиво. – Никому я не врала. И не думала даже. Соглядатай есть, и слежка есть. Все есть, как в романе.
– И как обычно, нет только одного Ларионова, – с сочувствием произнесла Таня. – Ясненько.
– Танька, – сказала Клавдия, стараясь быть как можно более убедительной, – то, что ты меня тогда застукала в ванной, не дает тебе никакого права надо мной издеваться. Я его люблю с двадцати лет. И дальше любить буду.
– Ну и дура, – ответила Таня с тем же глубоким сочувствием, и до Клавдиного дома они промолчали.
– Спасибо, – сказала Клавдия, выбираясь на холод из теплого салона “девятки”.
– Звони мне завтра, как только что-нибудь узнаешь, – приказала Таня. – А если я раньше узнаю, я тебе сама позвоню. А может, договорюсь с Андрюхой, и мы к нему опять вечерком подъедем.
– А как же Павлов? – развеселилась Клавдия. – Он два вечера подряд без тебя переживет?
– Переживет! – уверенно сказала Таня и потянулась поцеловать Клавдию в щеку, покрасневшую то ли от перспективы завтра снова встретиться с Андреем, то ли от наклонного положения. – Пока!
– Пока, Танюш!
Клавдия проводила глазами “девятку”. Выезжая со двора, она приветливо подмигнула красными, как угольки, тормозными фонарями и неспешно свернула за угол. Клавдия зачем-то помахала рукой и вошла в подъезд.
Потом она так и не могла как следует вспомнить, что именно случилось.
Она поднималась по лестнице, думала об Андрее и о своем соглядатае, который сегодня почему-то не болтался у подъезда, и о горячей ванне, и о завтрашней работе.
Ни о чем и обо всем сразу.
И свет в подъезде горел, и из-за тонких “бумажных” дверей слышны были голоса и привычное вечернее кваканье телевизоров – у всех одинаковое…
Она не слышала ни шума шагов, ни хлопанья неугомонной подъездной двери, не чувствовала никакой опасности.
Только вдруг цементная, давно не мытая лестница ушла у нее из-под ног, и, не понимая, что происходит, она почему-то с силой ударилась о стену. Звук был глухой, как от мешка с тряпками.
“Неужели это я так долбанулась?” – смутно подумала Клавдия.
Что-то сильно дернуло ее за руку, вывернуло кисть, она отлепилась от стены, падая головой вперед, приземлилась на колени и взвыла от боли.
Неловко повернувшись, Клавдия плюхнулась на ступеньку и осознала, что она в подъезде одна, а от ее сумки остался только драный коричневый ремешок, намотанный ради предосторожности на руку.
У нее отняли сумку.
Не помогли никакие предосторожности.
Коленка болела ужасно, и кисть, кажется, была вывихнута.
Она баюкала кисть другой рукой и твердила сама себе:
– Вот гады… Господи, какие гады… Ну какие же гады, господи…
И главное, в сумке-то ничего нет!
А что там у нее в сумке? Вспомнить бы…
Да, кошелек. В кошельке рублей тридцать. Проездной. Ах черт, проездной на месяц. Месяц ведь только начинается! Почему она не забыла этот дурацкий проездной в кармане, после того как предъявила контролерше в метро! Нет, дурацкая аккуратность – все должно быть по своим местам. По полочкам. По кошелечкам. По отделеньицам.
Идиотка.
Очки. Три ручки. Записная книжка и всякая бумажная ветошь, которую она по привычке таскала с собой.
Паспорт дома, это точно.
Ключи…
Похолодев, Клавдия здоровой рукой обшарила карманы. До правого добраться было очень трудно, и она стремительно поднялась со ступеньки, на которой сидела, переживая свое несчастье.
Да где же они, черт их возьми! Тоже украли?!
Это совсем плохо. Это ужасно. Как она попадет в квартиру? Где будет ночевать? Что теперь делать с замком – сию секунду менять или дожидаться вора?!
о этот патетический момент ключи нашлись.
Клавдия с шумом выдохнула, задержав в легких воздух, и поплелась дальше, здоровой рукой придерживая в кармане ключ.
Она открыла дверь, зажгла в квартире свет, заперлась на замок и на цепочку и прислонилась лбом к стене.
Ей было очень обидно и жалко эту древнюю сумку, которую по-хорошему давно надо было бы выбросить в помойку, и хотелось поймать и отколошматить мерзавцев, которые вырывают сумки у усталых женщин, возвращающихся вечером домой.
И еще эта рука проклятая… Ну как она завтра будет работать? Как?!
И еще проездной…
Слеза капнула ей на ботинок. И это крошечное соленое озерцо, растекшееся по ботинку, стало последней каплей. И первой.
Клавдия зарыдала, слезы полились градом, и их пришлось вытирать воротником. Воротник был ворсистый и жесткий, щеки сразу стали гореть и противно чесаться.
– Ну что же это за жизнь, – говорила она сама себе и даже подвывала от горя. – Ну когда же это все кончится… Ну так же совсем невозможно… Вот сволочи, а? Надо же быть таким сволочам…
В дверь позвонили, и это было так неожиданно, что Клавдия поперхнулась слезами и соплями. Кашляя, она не могла произнести ни слова, с ужасом глядя на дверь. К ней никто не мог прийти. Это было абсолютно исключено. Это бандиты, отнявшие у нее сумку, вернулись за ней самой.
– Клава! – закричали на лестнице. – Ты чего не открываешь-то? Это я, тетя Маша!
Тетей Машей звали соседку.
Кашляя, Клавдия сняла цепочку и повернула замок.
Ей не хотелось видеть никаких соседей, но она знала, что ее трубный кашель давно уже оповестил тетю Машу, что она дома, и не открыть было невозможно.
– Что у тебя делается-то? – заговорила тетя Маша в до конца не открытую дверь. – Ты никак заболела?
– Нет, теть Маш, – справляясь с собой, хрипло сказала Клавдия. – Я просто так расстроилась. У меня, знаете…
Дверь наконец открылась, и Клавдия увидела свою сумку, аккуратно стоящую в проеме.
– А-а… а-а… – протянула она неуверенно, во все глаза глядя на сумку. – Где вы ее нашли, тетя Маша?
Соседка острыми глазками шарила по физиономии Клавдии, надеясь высмотреть там что-нибудь особенное. Например, что она пьяна. Или привела к себе мужчину. Все они теперь такие. С виду тихие да порядочные, а на самом деле… И мужчин водят, и пьют, и курят, и нюхают…
– А ты что, потеряла ее, что ли? – спросила соседка, и Клавдия прямо-таки кожей почувствовала ее неутоленное, истовое любопытство.
– Да у меня ее отняли две минуты назад! – выпалила Клавдия и тут же пожалела об этом.
Ну точно, решила тетя Маша. Напилась. Вон даже стоять не может. Качается. И не открывала долго. Кашляла, то ли рвало ее… А с виду, с виду-то такая смиренница, просто господи помилуй!
– Ну да, – сказала соседка недоверчиво, и при этом ее любопытство возросло раз в сорок, как определила Клавдия. – А ты ее, часом, не сама ли на площадке оставила? Может, вот так поставила да и позабыла, а?
Клавдия уставилась на сумку. Это была именно ее сумка, и свежеоторванный ремешок закручивался в спираль. Нитки торчали во все стороны.
– Ну ты забирай, забирай ее, Клава, – посоветовала соседка, не отводя от Клавдии глаз. – Хорошо, что мне она попалась, а не проходимцу какому, который мог чего стянуть.
– Да, – сказала Клавдия. – Спасибо, тетя Маша…
– Из спасибо штанов не сошьешь, – ответствовала тетя Маша. – Пойдем поглядим, может, пропало что…
Но Клавдии, даже в ее теперешнем несколько ошарашенном состоянии пускать в квартиру соседку совсем не хотелось. Будет потом подъездным бабкам излагать свой взгляд на быт Клавдии Ковалевой.
– Спасибо, тетя Маша, вы просто меня спасли! – встряхнувшись, закричала Клавдия с ненатуральным энтузиазмом и подхватила сумку. – Спасибо!