Доктор Ито вышел из холла, когда прибыла Марико в сопровождении вооруженного, переодетого в штатское охранника. Алекс нанял его в частной фирме, чтобы установить около Кеннеди круглосуточный охранный пост. Возможно, в этом и не было необходимости, хозяева Ловкача уже сделали свой ход, но Алексу хотелось отблагодарить Кеннеди самой лучшей защитой. Марико прибыла в больницу принять дежурство от Алекса и отпустить его, чтобы он мог перевезти свои вещи из гостиницы в "Лунный свет". Когда Кеннеди придет в себя от наркоза, лучше, если он увидит рядом дружеское лицо, чем сиделок или охранника, и ему захочется, чтобы рядом был кто-то, бегло говорящий по-английски.
Джоанну не покинули одну в квартире над "Лунным светом". С ней остался доктор Мифуни.
Охранник стоял на часах в дверях холла.
Алекс отвел Марико в дальний конец помещения. Они сели на желтый из искусственной кожи диван и стали разговаривать шепотом.
— Полиция захочет поговорить с Уэйном, — сказал ей Алекс.
— Сегодня? В таком состоянии, как сейчас?
— Может быть, завтра, когда он придет в себя. Так, когда он проснется и вы удостоверитесь, что он понимает, о чем вы говорите, скажите ему, что я хочу, чтобы он сотрудничал с полицией...
— Конечно.
— ...но только до определенного предела.
Марико нахмурилась.
— Пусть он даст им описание машины и людей в ней, — сказал Алекс, — но он не должен говорить им о досье, которое вез мне из Чикаго. Пусть притворяется, что он всего лишь обычный турист. И у него нет ни малейшего представления, почему они пытались украсть его чемодан. В нем ничего не было, только белье и рубашки. Понятно?
Марико кивнула.
— Но не лучше ли рассказать полиции все, чтобы они работали на нас?
— Нет. Мы хотим надавить на тех людей, за которыми охотимся, но не слишком сильно. Лишь настолько, чтобы они занервничали. Нам надо довести их до крайности и держать в таком состоянии, пока они не сделают ошибку. Они склонны реагировать насилием, даже когда преимущество на их стороне. Но если они выяснят, что мы выложили всю историю полиции, и почувствуют себя загнанными в угол, они еще больше обозлятся. Позже, может быть, надо будет пойти в полицию или сказать, что пойдем туда, чтобы получить от этих людей то, что мы хотим. Но это время еще не пришло.
Традиционное японское воспитание Марико вселило в нее уважение к властям, которое стало такой же неотъемлемой частью ее, как деревья в лесу.
— Но у полиции есть возможности и власть...
Алекс перебил ее.
— Но есть и еще один аспект, который стоит принять во внимание. Превращение Шелгрин в Ранд могло и не держаться в такой уж тайне. Действительно ли фальшивый паспорт Джоанны и звуковая идентификация настолько убедительны, что никто даже и не усомнился в них? А может быть, кто-нибудь заинтересовался этим хотя бы на минуту?
— Что вы имеете в виду?
— Полицейские, по крайней мере, несколько из них, могли быть в курсе всего этого. Может быть, они знают об этой истории даже больше нас. И если они в самом деле знают, тогда они не наши друзья и никогда ими не станут.
Марико была удивлена.
— Это... паранойя.
— Да, — сказал Алекс, — но это еще может быть и правдой.
— В Японии полиция...
— Будем рисковать жизнью Джоанны?
— Нет, — сказала Марико, — конечно, нет.
— Доверьтесь мне.
— Я так и сделаю.
Алекс встал и потянулся; после новости, что Уэйну не будут делать ампутацию, напряжение стало потихоньку вытекать из него. Теперь он расслабился.
— Я выхлопотал отдельную палату для Уэйна, — сказал он Марико. — Вам лучше пройти сейчас туда. С минуты на минуту они могут привезти его в эту палату.
— Безопасно ли для вас уходить отсюда одному? — спросила Марико.
Алекс поднял чемодан с досье.
— Никаких проблем, — сказал он. — Они думают, что испугали меня. Некоторое время они затаятся и будут только наблюдать.
Алекс оставил Марико с охранником.
Снаружи была холодная ночь, но снег прекратился. По небу быстро бежали облака, подсвеченные луной.
Алекс взял такси до отеля. Прибыв на место, он упаковал чемоданы и выписался из номера. Из госпиталя в отель, а затем из отеля в "Прогулку в лунном свете" за ним следовали двое мужчин в белом "Субару".
К 7.30 он разместил свои вещи в приготовленной для него комнате у Джоанны. Это была маленькая, но уютная комнатка с низким наклонным потолком и двумя мансардными окошками.
Незадолго до того как доктор Мифуни собрался уйти, Джоанна вышла в кухню посмотреть обед, который она готовила, и у врача появилась возможность отвести Алекса в сторону и поговорить с ним с глазу на глаз.
— Один или два раза ночью вам надо заглядывать к ней, чтобы убедиться, что она только спит.
— Вы думаете, что она попытается снова?
— Нет, нет, — сказал Мифуни, — то, что она сделала, — это крайность, а она не настолько импульсивная натура. Однако...
— Я присмотрю за ней, — сказал Алекс.
— Хорошо, — произнес Мифуни. — Я знаю ее с того момента, как только она переехала в Киото. Певица, выступающая почти каждый вечер, склонна время от времени иметь проблемы с горлом. Я лечил ее и отношусь к ней с большой симпатией. Она больше, чем пациент, она еще и друг. — Он вздохнул и покачал головой. — Она удивительно жизнерадостная женщина, правда? Происшествие прошлой ночи, по-моему, оставило только небольшие психологические шрамы. А физически она, кажется, совсем не пострадала. Она выглядит так, как будто ничего не произошло.
Джоанна вернулась с кухни, чтобы попрощаться с доктором, и она, в самом деле, выглядела прекрасно. Даже в выцветших джинсах и иссиня-черном свитере с закатанными до локтей рукавами она была прелестна. Для Алекса она выглядела так же элегантно, как если бы была одета в богатое вечернее платье. Ее взгляд был быстрым, умным и проницательным. Черные круги под глазами исчезли. Она была свежей, трепещущей, от бледности и изможденности не осталось и следа. Она снова была золотой девочкой: красивой, самоуверенной, излучающей здоровье.
Внезапно, когда Джоанна и Мифуни раскланивались друг с другом в дверях квартиры, волна желания так сильно захлестнула Алекса, что привела его в совершенно необыкновенное состояние. Будто бы страсть к Джоанне была магическим кристаллом, он смог увидеть себя как никогда не видел раньше. Он почувствовал, что покинул себя, чтобы тщательно осмотреть не только свое тело, но и разобраться в себе. Как беспристрастный наблюдатель, он видел знакомого ему Алекса Хантера: хорошо сложенный, спокойный, самоуверенный, сделавший свой выбор и не делающий глупостей бизнесмен. Но он увидел и еще один аспект, который был раньше невидимым для него, — свою душу. Он увидел, что внутри холодного, обладающего аналитическим умом Алекса Хантера находилось неуверенное, одинокое, ищущее существо, задавленное эмоциональным голодом. Оно было таким же реальным и имеющим право на жизнь, как и большая часть внешнего Алекса. И когда Алекс пристально разглядывал эту вновь открытую для себя сущность, он понял, что смог увидеть ее только благодаря Джоанне. Первый раз в жизни он был почти ошеломлен желанием, которое нельзя было удовлетворить ни усердным трудом, ни интеллектуальной работой. Он был наполнен жаждой чего-то более абстрактного и духовного, чем сравнительно безличные цели, какие представляли из себя деньги, успех, положение в обществе.
Джоанна. Он хотел Джоанну. Он хотел прикоснуться к ней. Он хотел взять ее на руки. Он хотел любить ее. Но ему требовалось много больше, чем просто физический контакт. Он искал в ней что-то такое, что и сам не мог еще до конца понять: какую-то умиротворенность, которую он не мог описать; удовлетворение, которое было ему незнакомо; чувства, которые он был не в состоянии объяснить; глубину происходящего, которую он чувствовал, но не мог выразить словами. Не существовало подходящих слов. Короче говоря, после жизни, проходившей под знаком непоколебимого отрицания существования любви, он хотел этой любви от Джоанны Ранд. Старые упреки и надежные моральные принципы нелегко было отодвинуть в сторону. Он не мог еще принять реальность любви, но какая-то часть его уже отчаянно хотела верить.
Это пугало его.
Глава 26
Джоанна хотела, чтобы обед был верхом совершенства. Она рассматривала его как контрольную работу, которую надо было выполнить, чтобы убедить Алекса, что она все еще дееспособная и держащая себя в руках женщина, какую он и видел на сцене в "Прогулке в лунном свете", а не трогательная жертва, какой она могла показаться ему прошлой ночью. Ей необходимо было полностью вернуть его расположение. Она очень рассчитывала на его доверие. Приготовив и сервировав отличный обед и будучи занятным собеседником, какой она и была за обедом в среду, Джоанна чувствовала, что смогла бы доказать, что происшествие прошлой ночи было не в ее характере, что это был промах, который следует забыть, безобразное исключение, которое никогда не случится снова.
Джоанна накрывала обедать на низком столике в ее столовой, оформленной в японском стиле. Она разложила синие подушечки для сидения и темно-красные салфетки. Шесть свежих белых гвоздик причудливо лежали на одном конце стола, а вокруг них было разбросано около дюжины отдельных лепестков.
Пища была обильной, но не тяжелой. Игагури: фаршированные каштанами креветки. Сумаши ван: прозрачный суп из сои и креветок. Татсута агэ: нарезанная ломтиками говядина с гарниром из красного перца и редиса. Юан цукэ: рыба-гриль в маринаде из сои и сакэ. Умани: цыпленок и овощи, тушенные на медленном огне в богато приправленном бульоне. И конечно, у них был вареный рис — самый распространенный продукт японского меню — и все это запивалось чашечками горячего чая.
Обед удался на славу, и во время его Джоанна чувствовала себя как никогда хорошо. И что было любопытно, попытка самоубийства благотворно подействовала на нее, освободив от условностей и страхов, что сдерживали ее естественные вкусы в жизни. Достигнув дна, глубоко погрузившись в крайнее отчаяние, пережив, по крайней мере, несколько минут, в течение которых у нее не было причины, чтобы оставаться жить, Джоанна поняла, что теперь она сможет смело взглянуть в лицо всему, что бы ни случилось. Худшее было позади. Это избитая фраза, но это было также еще и правдой: дальше некуда было идти, кроме как вверх. Впервые она почувствовала, что одержала победу над паранойей и странными признаками клаустрофобии, которые в прошлом уничтожили так много возможностей счастья. Сразу, после того как они поели, Джоанне представился случай еще раз испытать свою заново обретенную силу. Она и Алекс прошли в гостиную, сели на диван и начали просматривать дело Шелгрин, занимавшее обе половинки большого чемодана. Оно, как сказал Алекс, содержало истинную историю первых двух десятилетий ее жизни. Досье состояло из толстых подшивок рапортов детективов, заключенных в серо-зеленые папки Боннер Секьюрити Корпорейшн — компании Алекса, сотен записей опросов потенциальных свидетелей, а также друзей и родственников Лизы Шелгрин, плюс копии бланков протоколов полиции Ямайки и другие официальные документы. В общем, где-то пять или шесть тысяч страниц, многие из которых пожелтели, некоторые из них были отпечатаны на ксероксе, а некоторые были исписанными страничками записных книжек. Вид всех этих свидетельств отрицательно повлиял на Джоанну, когда она поняла, что это могло означать. Первый раз за этот день она почувствовала опасность. Знакомая мелодия паранойи зазвучала как отдаленная, зловещая музыка в ее душе. И постепенно эта музыка становилась все громче.
Более всего, из того что было в чемодане, Джоанну тревожили фотографии. Вот Лиза Шелгрин в джинсах и футболке стоит перед открытым "Кадиллаком", улыбающаяся и махающая рукой перед объективом. Вот Лиза Шелгрин в бикини позирует, поставив ногу на огромное пальмовое дерево. Вот она крупным планом — только ее лицо. Всего дюжина фотографий. Несколько таких, где Лиза позирует, но Джоанне ничего не говорят люди, случайно оказавшиеся рядом на снимках. Однако сама девушка — светловолосая, с хорошо сложенной гибкой фигурой — была так же хорошо знакома, как отражение в зеркале. Джоанна долго и с недоверием рассматривала лицо пропавшей женщины. Она задрожала, как будто в затылок ей ударило холодное дыхание, и, в конце концов, встала и достала несколько своих фотографий. Они были сделаны в первый год, когда она только приехала в Японию и работала в Иокогаме. Джоанна разложила их на чайном столике вместе с фотографиями из досье. Когда она изучала их сходство, в ней зашевелился бесформенный страх.
— Правда, замечательное сходство? — спросил Алекс.
— Абсолютное.
— Теперь вы понимаете, почему я был так уверен с того самого момента, как только увидел вас?
Симптомы клаустрофобии вырвались из глубин ее подсознания. Внезапно воздух стал слишком густым, чтобы им можно было дышать. Комната стала теплой. Горячей. Раскаленной добела. Казалось, стены стали пульсировать, как живые мембраны, а потолок стал опускаться вниз, неизбежно вниз, медленно вниз прямо на нее. Джоанна понимала, что все это было лишь в ее воображении, тем не менее она до ужаса испугалась, что будет раздавлена насмерть.
— Джоанна, что-то случилось?
Джоанну била крупная дрожь.
Где-то внутри ее раздался жуткий голос:
— Скажи этому ублюдку, чтобы сложил свои вонючие картинки и эти треклятые бумаги! Скажи ему, пусть выметается ко всем чертям отсюда! Скажи ему. Сделай это. Сейчас же! Он не должен узнать правду. Никому нельзя знать о тебе. Освободись от него. Быстро!
— Джоанна?
— Стены снова сдвигаются, — произнесла она шепотом, наполненным страхом.
— Стены? — Алекс в недоумении огляделся вокруг.
Для Джоанны комната теперь, казалось, стала в одну треть прежнего размера.
Воздух был горячим и сухим. Он обжигал ее легкие. Губы пересохли.
— И потолок, — сказала она, — движется вниз.
Джоанна покрылась потом. Таящая от жары. Как будто она была сделана из воска.
— Вы это правда видите? — спросил Алекс.
— Да.
Джоанна напряженно глядела на стены, желая, чтобы они опять вернулись на свое место. Она твердо решила, что на этот раз не допустит, чтобы страх погубил все то лучшее, что у нее есть. — У вас галлюцинации, — сказал Алекс.
— Я знаю, — торопясь, Джоанна рассказала ему о сильной клаустрофобии и паранойе, которые захватывали ее всякий раз, когда кто-нибудь начинал слишком сильно интересоваться ее прошлым или когда у нее возникало более или менее сильное чувство к мужчине.
— Марико предупреждала меня, что вы можете быть резкой, даже жестокой. Но она не объяснила почему. Она не говорила, что вы страдаете.
— Она не знает о приступах клаустрофобии, — сказала Джоанна. — Я никогда и никому не говорила об этом и о паранойе тоже. Временами я думаю, что весь этот проклятый свет против меня, что все это хитро сделанная бутафория, грандиозный обман. И когда я начинаю так думать, мне хочется убежать и спрятаться, затеряться где-нибудь вдали от цивилизации, где никто не увидит меня, не найдет и не причинит мне вреда. — Она говорила быстро, частично оттого что боялась, что ей не хватит мужества рассказать ему все это, а частично потому, что надеялась, что разговор отвлечет ее от надвигающихся стен и потолка. — Я думаю, что никогда и никому не говорила об этом потому... ну, потому что всегда боялась — люди подумают, что я безумная. Но я не сумасшедшая. Если бы я действительно была такой, то не понимала бы, что временами я становлюсь параноиком. Если бы я была безумной, то воспринимала бы паранойю как совершенно нормальное душевное состояние. А разве я такая? Ведь нет же!
Галлюцинации не ослабли. Напротив, они стали еще хуже. Джоанна сидела, а потолок, казалось ей, был уже не далее, чем в десяти или двенадцати дюймах от ее головы. До стен было не более ярда в каждую сторону, и они медленно подкатывались ближе по хорошо смазанным рельсам. Внутри этого пространства атмосфера уплотнялась. Молекула спрессовывалась с молекулой, пока воздух не превратился в жидкость: сначала такую, как вода, а затем — как сироп. Когда она делала вдох, ее горло и легкие, казалось ей, заполняла эта жидкость. Джоанна всхлипнула. Она могла слышать это, но не могла контролировать себя.
Алекс наклонился к ней и взял ее руку.
— Джоанна, помните, все, что вы сейчас видите, не существует. Это галлюцинации. Вы можете прекратить их. Вы можете повернуть их вспять, если попытаетесь.
Воздух был таким густым, что Джоанна почувствовала приступ удушья. Она наклонилась вперед, начала кашлять и давиться.
Алекс попытался объяснить ей, что происходит, надеясь таким образом провести ее через весь этот кошмар и вывести из него в относительное спокойствие. Джоанна слушала, потому что это было то, чего она хотела, но ей трудно было делить свое внимание между ним и угрожающими стенами.
— Вас психологически обработали, — сказал Алекс. — Все воспоминания из вашего прошлого уничтожили, а память начинили совершенно ложными фактами. — Джоанна понимала, но не видела пути, как это понимание могло помешать потолку раздавить ее в лепешку. — После того, как они проделали это с вами, — продолжал Алекс, — они провели вам внушение гипнозом, которое до сих пор и искажало вашу жизнь. Одно из этих внушений воздействует на вас прямо сейчас. Да. Этим все и объясняется. Каждый раз, когда вы знакомитесь с кем-то, кто начинает интересоваться вашим прошлым и кто мог бы разоблачить весь обман, вы страдаете от клаустрофобии и паранойи, потому что те люди, которые обрабатывали вас, внушили вам, что так будет. — По крайней мере для Джоанны, его голос звучал громоподобно, и раскаты эха гулко разносились внутри уменьшившейся комнаты. — И каждый раз, когда вы отталкиваете человека, с которым сблизились, клаустрофобия идет на убыль, снова потому что они сказали, что так будет. Это очень действенный метод, чтобы не допускать в вашу жизнь назойливо любопытных людей. Вы запрограммированы на одиночество, Джоанна. Запрограммированы. Понимаете?