Она ободряюще кивнула самой себе, но перед тем, как спрыгнуть с камня, сама не зная зачем, заглянула в толщу воды под собой.
Две струящиеся тени стремительно приближались к камню – длинные, гибкие змеи, каждая толщиной со ствол дерева, как показалось Вике. Девушка вскрикнула, резко выдернула ноги из воды, чуть не свалившись спиной в воду, и лишь каким-то чудом удержалась на своем островке. Расширенными от ужаса глазами она смотрела, как змеи мягко оплывают вокруг камня, словно обвивают его – серые, с темно-синими и сиреневыми пятнами. На спине у каждой колыхался пятнистый гребешок; страшные заостренные морды с маленькими глазками были бы похожи на морды ящериц, если бы не их выражение. Вике всегда казалось, что ящерицы улыбаются. У этих же тварей с застывшими змеиными глазами пасть словно разрезала морду пополам, и в жутковатой щели у одной из них виднелись короткие острые зубы, изогнутые назад.
Затаив дыхание от отвращения и страха, Вика вцепилась руками в поверхность, моля бога о том, чтобы не соскользнуть. Одна из змей замерла в том месте, где несколько секунд назад были Викины ноги, и девушке показалось, что страшная тварь принюхивается. «Не сметь паниковать, – приказала она себе, сцепив зубы. – Просто сиди неподвижно, и они скоро уплывут».
Змея повернулась к ней, словно услышав ее мысли, и Вика чуть не закричала. В метре от нее из воды смотрела мурена, то приоткрывая, то закрывая пасть.
Сейчас Вика видела, что мурены далеко не такие огромные, как ей показалось сначала, но это было неважно. Она читала о муренах, а если бы и не читала, ей хватило бы одного взгляда на их тупые морды с неживыми желтыми глазами, чтобы понять: спускаться в воду нельзя.
Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем мурены стали постепенно отдаляться от камня, грациозно извиваясь в воде. Но солнце пекло так, что казалось, Викина самодельная панама присохла к волосам, и с нее вот-вот начнут падать соляные хлопья. Пересохло во рту, невыносимо хотелось пить. В тот самый момент, когда девушка наконец решилась осторожно опустить ноги в воду, невдалеке появился еще один длинный силуэт, и другая мурена проплыла в нескольких метрах от Вики.
Девушка понимала, что дольше сидеть на камне нельзя – она потеряет сознание и упадет. Но и плыть, зная, что в воде рядом с тобой бесшумно скользят мурены, она не могла. С нарастающим отчаянием Вика всматривалась в свой остров, казавшийся таким близким, таким безопасным, и не могла заставить себя плыть к нему. На острове кивали огромными листьями пальмы, словно маня под свою прохладу, и Вика ощутила, что в глазах начинает темнеть. На долю секунды океан перед ее глазами сменился полной темнотой, и из темноты на нее выплыло, как маска, лицо Антона Липатова – почему-то с закрытыми глазами и плотно сжатыми губами. Антон открыл глаза – серо-голубые глаза, Вике очень нравился их цвет, закрыл, и маска исчезла. Перед Викой снова был океан. И остров в ста метрах от нее.
Девушка резко распрямилась и замерла, балансируя на носках. Взмахнула руками, коротко вскрикнула и прыгнула в воду.
Спустя минуту она уже еле плыла, потому что сразу задала невозможный для себя темп. От страха силы не прибавлялись, а убывали, и вода казалась упругой и сопротивляющейся каждому ее движению. Вика боялась взглянуть вниз, потому что знала: при виде длинной пятнистой тени силы оставят ее совсем.
Один раз ей почудилось, будто скользкое тело коснулось ее бедра, и она закричала так, что в горло хлынула горькая вода. Вика нырнула в воду, нащупала ногами дно и, оттолкнувшись от него, вылетела на поверхность, ожидая, что в следующую секунду в ногу ей вцепятся хищные изогнутые челюсти. Задыхаясь и кашляя, она большими прыжками начала приближаться к берегу, помогая себе руками и все равно ощущая, как замедленно ее движение. И лишь когда вода стала доходить ей до колен, через два шага – до щиколоток, а затем и вовсе осталась позади, Вика оглянулась.
Океан был тихим и безмятежным. Только две стайки крошечных красных рыбок озабоченно сновали туда-сюда возле рассеивающегося в воде песка, поднятого девушкой.
Вика медленно стащила с головы топик, бретельки которого, связанные узлом на затылке, запутались в волосах так, что ей пришлось вырвать целую прядь. Ноги дрожали, и она села на песок, руками прижав колени к себе. Потом отбросила в сторону ненужную теперь тряпку, отвела с лица прилипшие мокрые пряди, быстро дубеющие на солнце и ветру, и стала тихонько раскачиваться из стороны в сторону, глядя на очертания далекого острова – острова, путь на который был ей закрыт.
Страх пришел ночью. Вика, от усталости и горя уснувшая еще до захода солнца, проснулась оттого, что ей приснился кошмар. В кошмаре из моря, извиваясь, выползали мурены, оставляя за собой темный склизкий след. Они ползли медленно, сталкиваясь друг с другом, как слепые, и Вика, присмотревшись, поняла, что глаза у них выколоты, а из пустых глазниц вытекает та же слизь, что оставалась за ними на песке. И вдруг во сне почувствовала, что тот, кто проделал такое с муренами, находится рядом, на острове. И сделает то же самое и с ней.
Вика дернулась, проснулась и резко села, ощущая, как пот стекает по лбу. Ей показалось, что ветер пахнет иначе, чем обычно; встав, она прошла несколько шагов по берегу, принюхиваясь. И остановилась, прижав руки к губам.
Черная фигура, покачиваясь, выходила из леса. Контуры фигуры были четкими, но там, где заканчивалась шея и начиналась голова, контуры расплывались, словно голова была в воде. Человек приближался, идя ровно по тени, отбрасываемой под луной одной из пальм.
Вику пригвоздило к месту. Онемев от ужаса, она смотрела на подходившего к ней человека, понимая, что голову ему отъели мурены, и пытаясь понять, как же он идет – без головы… Как только она подумала об этом, фигура замерла, покачнулась и повалилась вперед, как бревно. В ту же секунду в двадцати шагах от нее из леса появилась другая. Еще дальше – третья. Затем – четвертая, пятая, шестая…
Они сползались к Вике со всех сторон: у некоторых не хватало рук, одна была объедена сбоку и шла, пошатываясь, то и дело теряя равновесие. Вика не могла закрыть глаза, не могла вдохнуть воздух, наполненный запахом разложения. Сзади раздался шорох, но она не стала оборачиваться, поскольку знала: мурены выползали из моря. Они объедят и ее: сначала правую руку, потом – левую, затем перекусят шею и лишь под конец примутся за голову.
Фигуры все шли и шли к Вике из леса, падая, не доходя до нее всего нескольких шагов. Она разглядела, что некоторые из них улыбаются, но жуткими улыбками мурен, и зубы их растут, изгибаясь внутрь. Кто-то ласково и осторожно прихватил ее за тонкую щиколотку, но Вика даже не пошевельнулась. Бесполезно. Она лишь бросила взгляд вниз, ожидая увидеть длинное пятнистое тело, но вместо мурены увидела голову – безглазую голову без тела, впившуюся зубами ей в ногу. Из ошметков того, что когда-то было шеей, вытекала желтоватая слизь. Вика закричала от омерзения и проснулась.
Один из ящиков, служивших ограждением ее спального места, упал, прижав ей ногу. Дрожащими руками Вика поставила его ровно, убедилась, что он не упадет, и глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз. «Сон во сне… Господи, это просто сон во сне… Как страшно…»
Она не выдержала и тихонько заплакала, утирая слезы рукой, перепачканной в песке. Господи, как жутко. Как хорошо, что это всего лишь кошмар.
В лесу за ее спиной раздалось шуршание, Вика резко обернулась и вскочила. Одна из теней под пальмой начала сгущаться, и спустя минуту уже можно было различить вполне отчетливые контуры человеческого тела, у которого не было головы. Девушка пронзительно закричала и бросилась бежать прочь, не оглядываясь.
Макар, Сергей и Вениамин Рощин сидели в том самом кафе, из которого Веня вышел десять минут назад. Илюшин, первоначальный план которого сорвался, решил ковать железо, пока горячо, и вцепился в Рощина как клещ. Его натиск в сочетании с пережитым актером испугом сделали свое дело: если Веня и собирался что-то скрыть, противостоять моральному давлению противника он оказался не в силах.
– Я не знаю, где Вика, – повторял он, не глядя на двоих, сидящих напротив него. – Мы давно не общаемся, очень давно. Говорю вам, я понятия не имел, что она куда-то улетела.
Лицо у парня стало обиженным, а нижняя губа слегка выпятилась вперед, как у ребенка, собирающегося заплакать. «А уши-то у него и впрямь обвислые, – Илюшин внезапно вспомнил описание Михаила Каморкина. – Удивительно, до чего старик точно подметил. Недаром талантливый фотограф».
Веня Рощин производил впечатление красавчика только в первые секунды общения. Затем, приглядевшись, Макар отметил и круги под глазами, и чуть обвисшие щеки, и опущенные уголки рта, что вкупе с припухлостью губ создавало странное, противоречивое впечатление. «Не тянет на двадцать семь лет, или сколько ему там. Максимум – на двадцать четыре».
Веня Рощин производил впечатление красавчика только в первые секунды общения. Затем, приглядевшись, Макар отметил и круги под глазами, и чуть обвисшие щеки, и опущенные уголки рта, что вкупе с припухлостью губ создавало странное, противоречивое впечатление. «Не тянет на двадцать семь лет, или сколько ему там. Максимум – на двадцать четыре».
Задав первые вопросы и выслушав ответы Рощина, которому и в голову не пришло сопротивляться, Макар отстроился и отключил звук. Теперь Вениамина расспрашивал Сергей, а Илюшин контролировал мимику актера. У него сложилось двойственное впечатление: с одной стороны, Веня чувствовал себя не в своей тарелке, с другой – даже не пытался уйти, хотя ничто не держало его в кафе, в котором он пообедал двадцать минут назад. И колебания отражались на его лице, на чуть дерганых движениях, которые Рощин по привычке пытался сделать плавными и вальяжными, на манере теребить ручку чашки, из которой он не отпил ни глотка. «Пожалуй, не врет, – решил Макар не очень уверенно. – Но чего-то не договаривает. Впрочем, все зависит от того, насколько он хороший актер. Полагаю, все-таки не гениальный, чтобы так отслеживать собственные движения».
– Вы угрожали ей, – бросил он реплику, улучив паузу в диалоге.
Рощин замялся и отпил наконец из своей чашки.
– Я не угрожал, – покачал он головой. – Я ругался, правда, но не угрожал. А вы не ругались бы на моем месте, если бы ваша девушка бросила вас без всякого объяснения?
– Объяснение имелось, – возразил Макар: сейчас ему было неважно, что говорить, лишь бы разговорить Рощина.
– Бросьте, какие там объяснения, – с горечью отмахнулся Вениамин. – Вика придумала отмазку, чтобы я чувствовал себя виноватым. Ну конечно, раз я актер, значит, играю в страсть! Убедительно, нечего сказать!
Он поднес пальцы к вискам и на пару секунд замер, прикрыв глаза.
– Не подходит, – заметил Илюшин.
– Что? Что, простите?
– Ваша поза не подходит к ситуации, – Макар был невозмутим и насмешлив. – Не говоря о том, что такой жест более характерен для женщин и вы при этом выглядите несколько нелепо.
Он нарочито медленным жестом поднес пальцы к вискам и закрыл глаза, передразнивая манеру Рощина. Бабкин усмехнулся.
– Идите к черту!
По щекам Вениамина разлилась краска. Сергею показалось, что парень сейчас встанет и уйдет, но, поколебавшись, Рощин рассмеялся, и Бабкин готов был поклясться, что смех его искренен.
– Прошу прощения, – с раскаявшимся видом произнес Вениамин. – Некоторые привычки, те, что я прочно усвоил в общении с прекрасным полом, вылезают в самый неподходящий момент.
Он открыто улыбнулся, и Макар оценил, как быстро парень взял себя в руки.
– Кто мог желать вашей смерти? – поинтересовался Илюшин, не давая Рощину времени сориентироваться.
– Супруг моей любовницы, – не задумываясь, ответил тот. – Южный человек, горячая кровь! – Вениамин убедительно изобразил акцент. – Я-то ждал, что он после спектакля захочет выяснить отношения кулаками, но, когда увидел машину, мне не по себе стало: мало ли что дурак придумал!
Он картинно провел рукой по лбу, стирая несуществующий пот, и снова лукаво улыбнулся, глядя на них и словно признаваясь: «Ну да, я такой: не могу удержаться от избитых жестов и привычных банальностей».
И Бабкин вдруг понял, отчего Вениамин Рощин не отказался разговаривать с ними, несмотря на провокации Макара. «Тебе нужны зрители, мальчик. Тебе недостает людского внимания к собственной персоне. Любой повод годится, чтобы привлечь его, – например, непонятная история с твоей бывшей подружкой».
– Он ни при чем, – нехотя поделился своей мыслью Бабкин, когда они с Илюшиным возвращались домой в такси: Макар, к удивлению Сергея, не потащил его к метро, а поймал машину.
– Ни при чем, конечно. Был бы «при чем», инстинкт самосохранения не позволил бы ему разливаться перед нами соловьем. Он же не лишен интеллекта, да и вообще неглупый парнишка. Разве что…
Макар не договорил, но Сергей догадался, что имел в виду напарник: Рощин мог оказаться куда более способным актером, чем они предполагали. Тогда бы он полностью переиграл их.
– Пока все данные говорят против, – осторожно напомнил он.
– И мои ощущения тоже, – кивнул Илюшин. – Он играет, но на уровне павлина, распускающего перья. Ему все равно, кто будет им любоваться. Логика простая: раз играет – значит, чувствует себя в безопасности, а раз чувствует себя в безопасности – то он не тот, кто нам нужен.
Сидя в гримерке, Вениамин разглядывал свое лицо в зеркале и вспоминал, не допустил ли он промахов.
«Все в порядке, кажется. Только один раз лоханулся, но вроде бы это прошло гладко, не заметили. „Супруг любовницы!“ Никогда не слышал, чтобы неженатые мужики называли своих девиц любовницами. Прокол, прокол… надо запомнить, чтобы больше не повторять».
Веня вспомнил одного из тех, кто расспрашивал его в кафе, – высокого, плотно сбитого, коротко стриженного, с ладонями-лопатами. Он слегка набычился, копируя манеру мужика, чуть приподнял плечи и выпятил подбородок. Взглянул в зеркало и расхохотался – получилось комично и весьма похоже.
– Что случится с человеком, который окажется в полном одиночестве? – Сергей не спрашивал, а рассуждал вслух. – Не в иллюзорном одиночестве квартиры, когда стоит тебе подойти к окну, и ты увидишь людей, а в настоящем одиночестве?
Он сам подошел к окну и посмотрел вниз – на детской площадке гуляли малыши с мамами, и отчаянный скрип качелей доносился даже до двенадцатого этажа.
– Такие случаи в литературе описывались неоднократно, – голосом старательного ученика отозвался Макар, одновременно подписывая в блокноте маленьких человечков, которых он нарисовал пять минут назад, и испещряя листок понятными лишь ему закорючками. – Не будем углубляться в неизвестные тебе дебри, упомянем лишь трудолюбивого Робинзона Крузо. Надеюсь, о нем ты читал?
– А если мы возьмем не гипотетического религиозного англичанина с устойчивой нервной системой, а современную молодую девушку? Верующую? Пожалуй, нет. Флегматичную? Тоже нет. Стрессоустойчивую? Только в той мере, в какой это нужно в современной фирме, то есть, по большому счету, тоже нет. Понимаешь, все ее навыки и приобретенные способности окажутся никуда не годными.
Макар отвлекся от схемы, удивленный тоном напарника, и испытующе посмотрел на него.
– Необитаемый остров… – проговорил Бабкин, глядя на схему Илюшина невидящими глазами. – Красивая мечта, очень. Знаешь, Макар, я никогда не хотел быть космонавтом. Ты только представь: абсолютное одиночество!
– Не абсолютное, – возразил Илюшин. – Есть связь с людьми.
– Да, пожалуй. Пожалуй…
Бабкин замолчал, и Макар вернулся к своим человечкам. Проведя пару линий, он с раздражением отодвинул блокнот в сторону и обернулся к Сергею.
– И к чему ты хочешь подвести? – поинтересовался он. – К вопросу, что сейчас происходит со Стрежиной? Этого ни ты, ни я знать не можем. Если наши умозрительные, ничем не подтвержденные построения справедливы, то сидит она на краю Тихого океана, под пальмой, и рыдает, глядя вдаль, на горизонт. А может, не рыдает, а поедает бананы и папайю. Или, чего тоже нельзя исключать, – продолжал он, распаляясь неожиданно для самого себя, – предается страсти в объятиях смуглого меланезийца! Почему бы и нет, а? Воплощенный рай, черт его возьми!
Макар замолчал и захлопнул блокнот с надоевшей бестолковой схемой, в которую ничего не вписывалось.
– Очень страшно ей, наверное, – тихо проговорил Бабкин в пространство комнаты. – Даже мне было бы страшно, а ведь я здоровый мужик, Макар. И посидеть одному пару недель на островке без людей не кажется мне чем-то невыносимым. Не война же, в конце концов.
– Ты зануда, а не здоровый мужик, а роль зануды у нас исполняю я. Да, наверное, ей страшно. Допустим. Ты прав – молодая женщина, не сталкивалась с серьезными испытаниями, не считая собственной семейки, из цепких объятий которой она благополучно выбралась. И что? Посидит, побоится, потом мы ее найдем или кто-нибудь другой найдет. Если она не сойдет с ума раньше, – безнадежно закончил он, потому что все, что говорил Сергей, было лишь озвучиванием его собственных мыслей.
Бабкин бросил на него молниеносный взгляд.
– С чего бы ей сходить с ума?
– А… – Илюшин махнул рукой и взъерошил светлые волосы. – Сам все знаешь. От страха, от одиночества. При развитом воображении очень быстро начнет галлюцинировать. При неразвитом… В общем, для Вики Стрежиной будет лучше, если у нее неразвитое воображение. «В самом идеальном случае, – добавил он про себя. – Мы же не знаем, что в действительности происходит на острове. Может быть, Стрежина там не одна…» Серега, не занимайся пустыми рассуждениями.
– Они не совсем пустые, – неуверенно сказал Бабкин, и Макар насторожился. – Я тут кое-что вспомнил…