Риваль упредил следующий вопрос комиссара:
– Но больше он не сообщил ничего. Он не знает ни длину лезвия ножа, ни его тип.
– Ну, это едва ли нам чем-то поможет.
Дюпен бросил взгляд на часы. Половина девятого. Риваль и Кадег поработали на славу, этого нельзя отрицать.
– Вы хорошо поработали, инспектор Кадег и инспектор Риваль. Отличная работа. Теперь по домам, отдыхать.
Дюпен говорил совершенно искренне.
Кадег был явно раздражен этой похвалой и неожиданной заботливостью комиссара. Оба молчали, не зная, что сказать.
Дюпен поспешил им на помощь:
– Увидимся завтра утром.
Оба инспектора встали и нерешительно потоптались на месте, не зная, принимать ли им слова комиссара за чистую монету.
– Я не шучу. Я сам еще побуду здесь немного. Идите домой и хорошенько отдохните, завтра у нас будет очень напряженный день. Bonne nuit[1].
Оба инспектора остановились в дверях и, обернувшись, ответили:
– Bonne nuit Monsieur le Commissaire[2].
Попрощавшись, оба торопливо вышли из комнаты.
Дюпен решил еще раз наведаться в ресторан и бар. Утром он успел лишь мельком их осмотреть и решил восполнить этот пробел. Оторвав ленту, которой была оклеена дверь, он открыл ее, вошел в ресторан и запер дверь за собой. На первый взгляд все было точно так же, как в тот момент, когда здесь был обнаружен труп Пеннека. Все выглядело так же, как в то время, когда убийца, совершив злодейство, покинул место преступления. Дюпен прошел в бар и остановился у того места, где лежал труп. Он опустился на колени и осмотрел помещение с этого низкого ракурса. Было что-то жуткое в том, насколько мирно и безмятежно выглядело это место.
Белые, довольно грубо оштукатуренные стены, густо увешанные картинами, репродукциями и копиями в простых рамах. На стенах ресторана и бара практически не было свободных от картин мест. Преимущественно это были пейзажи – виды Понт-Авена и побережья, а также мельницы, бретонские крестьянки. Утром Дюпен не заметил, как много здесь картин.
Тем не менее обеденный зал «Сентраля» не выглядел вычурно-живописным, при желании посетители могли мысленно перенестись в великое, блистательное прошлое – для этого здесь было достаточно поводов. Здесь можно было ощутить очарование и стиль давних времен, дух того своеобразного смешения провинциальности, даже бедности, рыбацких и крестьянских дворов и модернистского блеска парижского искусства. Дюпен вспомнил фотографию моста в Понт-Авене в одной из книг, лежавших на столе Нольвенн. На покрытом мхом мосту была видна группа художников, расположившихся у каменного парапета. Все внимательно смотрели в объектив фотокамеры. Многие художники были одеты весьма экстравагантно – в больших широкополых шляпах, в дорогих, но поношенных костюмах, а за их спинами виднелись несколько домов, выдававших скудость здешних мест, тяжкую нужду крестьян и рыбаков, добывавших в поте лица свой насущный хлеб. Слева от моста виднелся «Сентраль». Здесь, в этой группе, была вся Школа художников Понт-Авена – Поль Гоген и его молодой друг и единомышленник Эмиль Бернар, Шарль Филиже и Анри Море. Нольвенн могла перечислять художников до бесконечности, Дюпен знал лишь очень немногих из них. Художники проявили немалую выдумку – они красовались в бретонских деревянных туфлях с острыми носами и стояли перед камерой, широко, картинно расставив ноги.
Внезапно раздался стук в дверь, и Дюпен живо вскочил на ноги. Стук повторился. Не зная, что и думать, Дюпен подошел к двери и отпер ее. На пороге стояла мадам Лажу.
– Мне можно зайти, господин комиссар? Мадемуазель Канн сказала, что вы здесь.
Дюпен стряхнул с себя растерянность.
– Конечно, конечно, входите, мадам Лажу.
Франсина Лажу робко вошла в ресторан и, сделав несколько шагов, остановилась.
– Мне очень тяжело здесь находиться, господин комиссар.
Казалось, за прошедшие с утра часы она постарела на много лет. Выглядела женщина плохо; лицо ее осунулось, черты заострились, глаза покраснели и припухли. Дюпен только теперь увидел, что у мадам Лажу совершенно седые волосы.
– Я понимаю, вам очень тяжело здесь находиться, мадам Лажу, ведь вы были очень близки с господином Пеннеком.
– Здесь его убили.
Она из последних сил старалась сохранить самообладание.
– Может быть, нам лучше выйти отсюда?
– Нет, нет. Да, вы правы, господин комиссар. Мы были очень близки, но не слишком близки. Вы понимаете, что я имею в виду?
– Безусловно, понимаю, и сказал это без всякого намека.
– Все равно люди распускают сплетни. С сегодняшнего утра все так странно на меня смотрят, говорят за моей спиной всякие гадости. Понимаете, господин комиссар, речь идет не обо мне, а о нем, о его репутации.
– Не обращайте внимания на эти сплетни, мадам Лажу, вовсе не обращайте.
Мадам Лажу опустила глаза.
– Вы узнали что-нибудь новое, господин комиссар?
– Кое-что мы знаем, но пока недостаточно.
– Я могу чем-то вам помочь? Я охотно помогу вам, потому что убийцу надо найти и наказать. Как мог тот человек решиться на такое злодейство?
– Мы никогда не знаем мотивов, движущих людьми.
– Вы так думаете? Но это же ужасно.
– Вы видели Андре Пеннека?
Дюпен резко сменил тему, но мадам Лажу ответила сразу и очень отчетливо:
– О да. Он имел наглость остановиться в отеле. Мадам Мендю предоставила ему номер. Андре приехал на большом роскошном лимузине, прямо из аэропорта. Невозможный, несносный человек. Это неслыханная дерзость, что он поселился здесь. Какое лицемерие! Господин Пеннек никогда бы этого не допустил. Этот тип сразу уехал, как только его вещи занесли в номер. Уехал в своей огромной машине.
– Вы не знаете, куда он поехал?
– Он никому ничего не сказал.
Дюпен достал блокнот и что-то в нем записал.
– Мадам Лажу, я хочу еще раз попросить вас об одной вещи: хорошенько подумать о последних четырех днях жизни Пьера-Луи Пеннека. Мы должны как можно больше знать о том, что он делал в эти четыре дня. Этим вы нам очень поможете.
– Господин Риваль уже спрашивал меня об этом. Я сказала ему все, что знала, господин комиссар.
Мгновение она помедлила, потом спросила:
– Это правда, господин комиссар, что преступник обязательно, хотя бы один раз, возвращается на место преступления?
– Сложный вопрос. В поведении убийц нет каких-то правил. Отнюдь не все убийцы так поступают, поверьте мне.
– Я понимаю. Просто я читала об этом в какой-то книге. Это говорил один комиссар полиции.
– Мадам Лажу, не стоит слишком серьезно относиться к тому, что пишут в криминальных романах. У меня есть к вам еще один вопрос: вы знакомы с преподавателем живописи и директором маленького музея?
Дюпен, собравшись с духом, собрался задать Франсине Лажу еще пару вопросов. По ходу беседы у нее прибавилось сил – разговор явно пошел ей на пользу.
– Разумеется, я очень хорошо с ним знакома. Он просто чудесный человек. Понт-Авен очень многим обязан господину Бовуа. Господин Пеннек очень высоко его ценил. Для него была очень важна эта новая брошюра.
– Насколько она объемиста?
– Точно не знаю, но, насколько я помню, есть первое издание с фотографией ресторана, даже с двумя. Первая – каким он был, а вторая – каким стал. В отеле это было самое любимое помещение господина Пеннека. В начале прошлого года мы заново перестроили весь первый этаж. Перенесли стены, обновили пол, установили климат-контроль. Пьер-Луи Пеннек никогда не жалел денег на отель.
Дюпен только сейчас, после слов мадам Лажу, почувствовал, что в ресторане прохладно, несмотря на уличную жару. Климатическая установка действительно работала превосходно.
Вздохнув, женщина продолжила:
– Здесь господин Пеннек всегда приходил в хорошее настроение. Он каждый вечер бывал здесь – до самого конца.
– О чем вы разговаривали с ним на этой неделе, когда вместе ужинали? Он ничего не говорил о своем сводном брате? На этой неделе или вообще в последнее время?
– Нет, ничего.
– Не говорил ли он о своем сыне?
– Нет, он почти никогда о нем не говорил. Иногда он упоминал его жену – Катрин Пеннек. Говорил, часто с большим раздражением – она очень ему не нравилась, как мне думается. Но я не должна так говорить, меня это не касается.
По лицу мадам Лажу было видно, что она с трудом сдерживается.
– Чем она его раздражала? – спросил Дюпен.
– Точно я этого не знаю. Она хотела купить в дом новую мебель. Ну, что-то в этом роде. Она всегда стремилась жить не по средствам и разыгрывала из себя великосветскую даму. Но это и правда не мое дело. – Она помедлила. – Но она, естественно, не была убийцей, хотя ее нельзя назвать хорошим человеком.
– Вы можете говорить со мной вполне откровенно.
Мадам Лажу еще раз тяжело вздохнула.
– Почему преступник убил господина Пеннека именно здесь? Вы не думаете, что он хорошо знал господина Пеннека и ему было известно, что каждый вечер он проводит в баре? Не выследил ли убийца его в этот вечер, удостоверившись, что он был один?
На лице мадам Лажу снова проступила усталость. Ее стало даже немного трясти.
– Этого мы пока не знаем, мадам Лажу. Но вам, наверное, стоит пойти домой. Уже поздно. Вам надо прийти в себя, отдохнуть. Лучше всего возьмите пару дней отпуска.
– Я ни за что этого не сделаю, господин комиссар. Именно сейчас я больше всего нужна Пьеру-Луи Пеннеку.
Дюпен хотел было возразить, но передумал и только сказал:
– Я понимаю вас. Но по крайней мере сегодня ночью вам надо хорошенько выспаться.
– Вы правы, я совершенно измотана.
Она повернулась, чтобы уйти.
– Да, еще один, на этот раз действительно последний вопрос, мадам Лажу. Есть один человек, с которым Пьер-Луи Пеннек говорил у входа в отель. Это было… – Дюпен перелистал блокнот, но не нашел нужную запись, – на днях. Вы уверены, что этот человек не постоялец отеля и не местный житель?
– Нет, нет, это был не гость. Я знаю всех наших гостей. И это точно не был кто-то из местных жителей.
– Вы никогда раньше его не видели?
– Нет.
– Как он выглядел?
– Я уже рассказывала это инспектору, и он все записал. Это был человек невысокого роста, скорее худощавый. Правда, я видела их только углом глаза, сверху, из окна на лестничной площадке. Я не знаю, долго ли они разговаривали, но беседа была очень оживленной.
– И насколько оживленной?
– Не могу сказать точно, но мне показалось, что разговор шел на повышенных тонах.
– Это было бы очень важно.
– Ну, они энергично жестикулировали. Так, во всяком случае, мне показалось. Это вам помогло?
Дюпен почесал правый висок.
– Спасибо. Да, это поможет всем нам. Доброй вам ночи, мадам Лажу.
– Надеюсь, вы скоро поймаете убийцу, но и вам тоже надо отдохнуть, господин комиссар, и поесть.
– Спасибо, мадам Лажу, я обязательно это сделаю. Покойной ночи.
Франсина Лажу вышла.
Дюпен снова остался в ресторане один. Он был почти уверен в том, что она не знала ничего о состоянии здоровья Пеннека. Видимо, он не слишком ей доверял.
За окном, ставни которых были закрыты и опечатаны снаружи, послышались чьи-то приглушенные голоса. Потом все снова стихло.
Только во время разговора с Франсиной Лажу Дюпен понял, насколько он устал. Кроме того, он еще и страшно проголодался. Да, собственно говоря, что он хочет найти в баре? Ничего конкретного он от этого осмотра не ждал. Еще будучи молодым полицейским, он усвоил привычку несколько раз тщательно осматривать место преступления. Наряду с желанием выяснить какие-то новые факты и найти новые улики им двигало стремление – пусть даже это были его личные фантазии – как можно точнее представить себе ход совершения преступления. Он садился и начинал утопать в деталях. Иногда на него в таких ситуациях вдруг нисходило озарение. Правда, лишь иногда. Но сегодня ему было понятно, что ничего нового он здесь уже не увидит. На сегодня надо заканчивать и ехать в «Адмирал» ужинать. Было уже почти десять часов. Нечего понапрасну себя изводить. День не принес никакого удовлетворения.
Сидя в машине, Дюпен опустил оба боковых стекла и с удовольствием вдохнул нежную вечернюю прохладу. Он был рад, что уехал наконец из Понт-Авена. Скоро он снова будет у себя дома, в Конкарно. Если бы кто-нибудь всего три года назад сказал бы ему, что он когда-нибудь сможет подумать «мой Конкарно», он бы рассмеялся этому человеку в лицо. Но так получилось – он всем сердцем полюбил этот маленький городок. Дюпен знал мало мест на земле, где можно было так вольно дышать, где – как бы патетически это ни звучало – было так вольно жить. В такие дни, как этот, горизонт казался бескрайним, бескрайним, как прозрачно-чистое небо. Человеку, едущему вниз с холмов по длинной полосе Авеню-де-ла-Гар, обрамленной с обеих сторон живописными, аккуратно выбеленными рыбацкими домиками, издалека открывается вид на гавань, на большие, открытые площади, обширные незастроенные пространства между морем и человеческими жилищами. Конкарно был красив, до умопомрачения красив, но самым прекрасным в городе было его настроение, в которое он погружал всякого, кто туда приезжал. У этого настроения было имя – море.
Дюпен знал, что здешние люди видали море совершенно другим, таким, каким его невозможно даже представить, если видеть в такие вечера, как этот, – они знали его страшным, беспощадным, разрушающим все и отнимающим у людей последнее. Мощные сооружения гавани и крепости берегли город от врагов и прежде всего – от яростно бушующего моря. И все же они были тесно переплетены здесь, тесно спаяны в одно целое – люди и море, город и Атлантика, словно людям что-то помогало, когда она приходила в ярость. Одна из поговорок, в которых люди, по крайней мере на словах, усмиряли свою гордыню, гласит: «В Конкарно море побеждает». Вскоре после приезда сюда Дюпен понял, что отличает живущих у моря людей от всего прочего населения, от таких, как он, туристов: это уважение к морю, точнее, даже страх перед ним. Именно страх, а не любовь – самое сильное чувство, определявшее отношение к морю. Здесь у каждого был знакомый, потерявший в море родных и близких.
Однако сегодня здесь, в гавани, море было спокойным и дружелюбным. Воды, омывавшие остров со старой крепостью, были сегодня гладкими, как зеркало.
Дюпен поставил машину в первом ряду, возле самой гавани.
Жирар приветствовал его ободряющим жестом, когда Дюпен сел за столик в углу бара. Этим жестом хозяин давал понять, что видит, как человек устал после тяжелого рабочего дня. Жирар неторопливо подошел к комиссару.
– Трудно пришлось?
– Да.
– Гм. Антрекот?
– Да.
Вот и весь разговор. Но, не говоря уже о том, что этого вполне достаточно, да и сам такой разговор был типичной нормой, именно этого Дюпен желал сейчас от общения. Было уже около одиннадцати часов. От голода кружилась голова и подташнивало. Дюпен полюбил бретонскую кухню, а в «Адмирале» умели бесподобно готовить ее блюда, но все же самым излюбленным из них стал для Дюпена антрекот с жареной картошкой (великое блюдо великого народа – он мог по праву гордиться такой едой). Ничто не могло сравниться с этим антрекотом. И ничто так не помогало от усталости, особенно после такого дня. Да еще если добавить к антрекоту красное лангедокское вино – тяжелое, бархатистое и мягкое.
Дюпену не пришлось долго ждать, скоро перед ним уже стояла вожделенная тарелка. Он приступил к еде, и тяжелые мысли покинули его.
День второй
Было шесть часов тридцать минут утра. Дюпену снились странные и беспокойные сны. В постель он лег в половине первого, но уснул лишь около трех. Однако поспать всласть ему не дали. Пронзительно и оглушительно заверещал телефон. Этот аппарат Дюпен купил недавно и, несмотря на массу неудачных попыток, так и не смог сделать звонок тише, запутавшись в бесчисленных меню и подменю. На дисплее светился номер Кадега. Дюпен нажал кнопку только для того, чтобы прекратить эту невыносимую пытку.
– Кто-то нарушил пломбу опечатанного окна, выходящего на боковую улочку, разбил стекло и открыл окно. Оно до сих пор открыто.
Кадег даже не спросил, туда ли он попал.
– Что такое? Кадег! Что случилось?
Дюпен никак не мог взять в толк, о чем говорит Кадег.
– Кто-то сегодня ночью проник на место преступления.
– В «Сентрале»?
– Да, в бар, где нашли труп Пьера-Луи Пеннека.
– И что этот человек сделал в баре?
– Не имею представления.
– То есть как не имеете представления?
– Коллеги из Понт-Авена позвонили мне буквально минуту назад.
– То есть кто-то взломал окно и проник на место преступления?
Кадег ответил не сразу:
– Строго говоря, мы этого пока не знаем. Мы знаем только, что кто-то разбил оконное стекло и открыл створки окна. Оно так и осталось открытым. Это окно, ближайшее к литой железной двери, насколько я понимаю, расположено ближе к бару.
– Обнаружены какие-либо следы в ресторане или баре?
– Этого я пока не знаю. Но никаких видимых разрушений не видно, и как будто оттуда ничего не пропало. Но это лишь предварительные выводы.
– Что бы это могло значить? – недоуменно спросил Дюпен, медленно приходя в себя.
– Наши коллеги не заметили ничего подозрительного. Но естественно, они не успели провести криминалистическую экспертизу. Реглас уже оповещен. Это самое важное на данный момент.
– Кто это выяснил? Ведь ресторан заперт.
– Повар.
– Эдуар Главинек?
– Да, господин комиссар.
– Никто не проник через бар и ресторан в отель?
– Нет, вполне определенно нет. Дверь по-прежнему заперта. Ее никто не трогал. Для того чтобы ее открыть, надо было иметь ключи, но мы их изъяли.
– Кадег, я немедленно выезжаю. Где вы находитесь?
– Дома, и тоже сейчас еду туда.
– Хорошо.
– До встречи.
Однако первым делом Дюпену сейчас надо было выпить кофе. «Адмирал» был еще закрыт. В последний год своей службы в Париже Дюпен купил себе маленькую кофе-машину и с тех пор пользовался ею раза три – не из принципиальных соображений, а просто потому, что любил сидеть в кафе. Удивительно, кофе-машина стоила целых тысячу евро. Собственно, Дюпен ни черта не смыслил в кофе-машинах, и продавщица с зелеными, как у кошки, глазами без труда убедила его в том, что он сделает самый разумный в своей жизни выбор, если купит именно эту машину. Кофе в зернах был куплен одновременно с ней. Весь этот процесс был довольно хлопотным, но когда последняя капля упала в фирменную чашку, Дюпен испытал нечто вроде гордости.