– Двоесущных боятся, – мрачно сказал Тео. – Ты же знаешь не хуже меня. Поэтому и отрицают упорно наличие разума у них. Зверей боятся, мертвяков – нет. И потом, звери с давних времен – просто расходный материал…
Локкер не выдержал и спросил:
– Почему? Разве людям не больно, когда их душами питаются? Мертвяку же нужно все время кормиться, он все новых и новых пожирает…
Хозяин потрепал его по плечу. Тео сглотнул.
– Милый ты мой зверюга, – сказал он уныло, – они давно привыкли, что их душами кто-нибудь да питается. Ведь родители питаются, учителя питаются, коллеги жрут почем зря – да и сами они друг друга жрут, аж хруст стоит… В детстве – больно, если кто не родился уже нечувствительным, такое тоже бывает. Потом некоторых так скручивает от боли, что они бегут в лес, во всяком случае – за город, кое-кто даже становится Хозяевами… но большинство привыкает. И даже начинают прикидывать, как бы от больного места – от души, то бишь – наконец избавиться и начать кушать других поаппетитнее. Ты разве не замечал – они же все в собственной злобе и тоске, как в коросте. Отчего, как думаешь?
– Не знаю, – сказал лось. – Я мало общался с людьми…
– Любопытно, Тео, – сказал Хозяин, – кто, по-твоему, виноват в предельной дурости закона, а? Это – инстинктивное поведение у отцов нации или оно считается разумом новой формации?
– Это, знаешь ли, еще не дурость, – вспыхнул Тео. – Вот когда Городской Совет, или, еще лучше, Совет Президента, все-таки примет закон насчет гражданских прав для мертвяков, тогда действительно будет дурость. А ведь к тому все идет. Я в курсе, что ты ящик не смотришь. Напрасно, знаешь ли. Там то и дело выступает какой-нибудь высокоученый дядя и распространяется о том, что душа – предмет темный, исследованию не подлежит, а посему вред от людей, избавившихся от собственной души, научно не доказан. За зверей так никто из телемальчиков не вступится. Они же – звери, а посему по меркам человеческим твари опасные и непредсказуемые, к тому же они денег не платят. А мертвяки – они просто альтернативно организованные граждане со странной аурой. В сущности, почти такие же граждане, как и все прочие, только часто посостоятельнее. Нас уже, знаешь ли, называют инквизиторами, охотниками на ведьм… в просвещенный нынешний век… А ваша Лига, как всегда, помалкивает. Вы же выше этого кабака телевизионного, лешаки, не пачкаетесь…
– Я приму к сведению, – сказал Хольвин. – Надо будет кое с кем поговорить… насчет телевизионного кабака.
Тем временем Лилия подошла к Хозяину поближе и осторожно погладила рысенка по спине. Тот обернулся, сердито посмотрел на нее раскосыми золотистыми глазами и зашипел.
– Не трогайте, барышня, – сказал Хозяин неприязненно. – Не навязывайте ему себя.
Локкер почувствовал, что Хольвин невольно ждет грубого ответа, Хольвин не любил человеческих женщин и не доверял им, но Лилия покраснела и потупилась.
– Я думала… – пролепетала она сквозь смущение, – господин Тео, можно, я скажу?…
– Говори, – сказал Тео и пожал плечами с видом полнейшего безразличия.
– Я только хотела… то есть, может, малыш захочет со мной посидеть, пока вы разыскиваете пса… Ведь может быть опасно брать на операцию такого крохотного зверя, да?
Хозяин усмехнулся. Рысенок смотрел на Лилию презрительно. Тео, судя по выражению его лица, ждал, подтвердятся ли его предположения насчет неожиданных способностей обычной диспетчерши.
– Так ведь там будет полно собак, – сказала Лилия увереннее, обращаясь вроде бы к Хозяину, но рысенок начал слушать очень внимательно. – Зачем рыси собаки? Если мы захотим – то и потом с ними познакомимся, правда? Выйдем – и понюхаем. А пока господин Хольвин и лось уничтожают ходячих мертвецов и отпускают собак на волю, мы выпьем молочка, съедим что-нибудь и будем играть.
Рысенок серьезно взглянул на Хозяина.
– Вы, барышня, с таким страшным зверем не справитесь, – сказал Хольвин уже совершенно для него. – Он вас съест.
– А я и не стану с ним бороться, – Лилия улыбнулась; рысенок решил-таки обнюхать ее руки. – Конечно, съест, если захочет, такой сильный и храбрый. Только, может быть, такой зверь больше любит крольчатину? Господин капитан, позвоните, чтобы нам дали собачий паек, мы оттуда все вкусное выберем, а потом пойдем со всеми знакомиться…
Рысенок внимательно обнюхал ее ладошку – и потерся об запястье подбородком. Лилия протянула руки, и Хольвин отдал ей зверька. Рысенок был, вероятно, тяжеловат для Лилии, но она улыбнулась и дала ему устроиться поудобнее – он обхватил ее шею искалеченными лапами и принялся с любопытством обнюхивать ее волосы и ухо. От девушки отчетливо несло живым теплом хозяйки; даже угрюмые ликвидаторы без всякого чутья каким-то образом это учуяли. Мрачный человек с зашитым рубцом на лбу неумело ухмыльнулся, как сторожевой пес.
Больше Лилию никто не одергивал. Уже не только Тео, Локкер и неизвестно как зовущийся рысенок, но даже и Хольвин убедился, что Лилия вполне Хозяйка, только совсем юная. А раз так, то ни к чему подвергать превратностям войны маленького бедолагу – куда спокойнее оставить его в тылу, под надежной защитой.
И можно вплотную заняться Рамоном. У него, конечно, больше шансов постоять за себя, чем у беспомощного одинокого малыша, но и он, похоже, не может справиться сам…
Все устроилось в четверть часа. Рысенок напился молока, съел кусочек сырого мяса и теперь спал на том же самом диване, где провел ночь Локкер. А автомобиль подали, и группа ликвидаторов курила у подъезда, и Лилия пошла поискать восходящую звезду сыска, ищейку-самородка, юного гения по имени Гарик, на которого возлагались некоторые надежды в нынешних поисках. "Свистни ушастого", – сказал капитан Тео.
Гарика ликвидаторы несколько месяцев назад подобрали на улице. Сперва хотели пристроить беспризорника в приют и дать объявление, что щенок отдается в хорошие руки, но вскоре выяснилось – нюх у щенка великолепный, редкостный для дворняжки. В боевых операциях Гарик еще не участвовал, по молодости и неопытности, но уже учился и делал поражающие успехи. Тео подумал, что его интуитивное чутье в таком необычном деле может оказаться перспективнее, чем тренированная хватка породистых ищеек – щенка решили попробовать в розыскной работе.
Пока Гарик любил без памяти всех, кто работал в Управлении, не думая выбирать себе Хозяина, а потому, за неимением другого жилища, пока обитал в самом Управлении. Приучить юного бродяжку ночевать в комнате отдыха не получилось – спал он, где придется, поэтому следовало проверить все его любимые места. Лилия заглянула в буфет, потом – в дежурную часть. Дежурный сообщил, что видел Гарика в диспетчерской.
Там он и обнаружился.
Уморительный в своей Старшей Ипостаси не менее, чем в Младшей, щенок-подросток, услышав, как открывается дверь, подбежал и остановился напротив, склонив голову набок и раздувая ноздри тонкого острого носика. Крупные веснушки покрывали его бледную рожицу, в круглых глазах отчетливо читалось детское удивление. Действительно, ушастый – большие его уши торчали между взлохмаченных пегих волос – черных, русых и рыжеватых, прядями.
В довершение впечатления на его трансформированную шкуру в черных, белых и рыжих пятнах был наброшен форменный китель, а на голове красовался лихо заломленный форменный берет с Путеводной Звездой. Гарик держал в руках дамскую сумочку – и не выпустил ее, даже ткнувшись носом в щеку Лилии.
Она улыбалась, глядя, как он суетится вокруг, и ждала, когда можно будет заговорить. Всякий, кому доводилось общаться с собаками, знает, что разговаривать с ними можно только, когда они обонятельно изучат объект беседы. Потом погладила Гарика по голове.
– Ах! – потрясенно тявкнул Гарик, весь подрагивая от волнения, когда процедура приветствия, наконец, закончилась. – Ты пахнешь… ах, удивительно пахнешь! Лесным зверем, да? Неужели же лесным зверем?!
– У нас в гостях лось, – сказала Лилия. – Я знаю, что ты не видел и не чуял лосей раньше. Сегодня ты будешь работать вместе с ним. Рамона поедете искать. Пойдем?
– Гулять? – Гарик ухмыльнулся, подавшись вперед всем телом, будто готов был завилять хвостом даже в Старшей Ипостаси, у которой хвоста нет. Зачастил: – Пойдем погуляем. И поговорим. И я понюхаю. Я знаю Рамона, о нем знаю. Мне так жалко, что вчера не получилось! Он славный, славный парень, мы так играли, ах, ты бы видела! Пойдем! Пойдем еще поищем! – сбросил китель с плеч на спинку стула, кинул берет на стол и дернулся к дверям.
– Эй, Гарик! – крикнула Лобелия, полная девушка, одна из тех, с кем щенок играл до прихода Лилии. – Сумку-то отдай! Куда потащил!
Гарик обернулся. Его лицо сделалось умильно-лукавым.
– Я отдам. А ты мне отдай плюшечку. Мы договорились. Я ее выиграл.
Вокруг снова начали смеяться. Лобелия подошла, выхватила сумочку из рук Гарика и раскрыла ее.
Гарик обернулся. Его лицо сделалось умильно-лукавым.
– Я отдам. А ты мне отдай плюшечку. Мы договорились. Я ее выиграл.
Вокруг снова начали смеяться. Лобелия подошла, выхватила сумочку из рук Гарика и раскрыла ее.
– Не выиграл. Ты назвал не все. Тут еще трамвайный билет. Ты его не назвал. Не учуял – значит проиграл.
Рыжеватые бровки Гарика приподнялись драматическим домиком.
– Я сказал! Ах, я же сказал! Я сказал – бумажка, маленькая бумажка, сказал – бумажка пахнет городом, пахнет чужими руками, ах, пахнет железом, пахнет монетами, пахнет электричеством. Пахнет типографской краской, ах, дешевой краской. Я назвал. Ты обманываешь. Жалеешь плюшечку, – добавил он горестно и облизался.
Женщины хохотали; маленькая кудрявая Астра вытирала слезы от смеха. Гарик укоризненно вздохнул:
– Я учуял! Я же не читал, ах, нет, я же только нюхал! Я выиграл… а ты – жадина.
Лобелия слушала, поджав губы. Астра, запыхавшись от смеха, еле выговорила:
– Он прав, дорогуша. Он говорил. Отдай ему плюшку, проиграла – расплачивайся.
Лобелия достала из сумочки плюшку в целлофановом пакетике и с сердцем протянула облизывающемуся Гарику. Тот деловито разорвал целлофан, вынул плюшку и с наслаждением ее съел под хохот диспетчеров. Потом взглянул на Лилию, снова облизался и сказал:
– Ну пойдем, все.
Лилия выпустила его в дверь. Ей было сложновато себе представить, что этот обаятельный охламон, молодая веселая дворняга без признаков серьезности настоящей ищейки – действительно, вундеркинд сыскной службы. Зато это моментально принял Локкер.
– Ты и есть Гарик? – спросил он, нагибаясь и давая суетливому щенку себя обнюхать. – Тогда у нас получится.
И вслед за Хольвином и псами пошел к автомобилю – нерадостно, но безропотно. Лилия посмотрела, как грузится опергруппа, и пошла наверх, к рысенку, который мог в любой момент проснуться в одиночестве.
Рысь.
Никто из людей никогда не заподозрил бы Мэллу в интересе к судьбе какой-то собаки, а пуще того – в беспокойстве о судьбе собаки. Впрочем, люди, приносящие бойцам еду и убирающие нечистоты, дружно считали, что кот вообще существо безмятежное и недалекое. Опасное, но недалекое.
Люди, которые много общаются с собаками, почти всегда недооценивают кошачий разум.
Когда служитель принес еду последний раз за этот день, он решил, что Мэллу дремлет. И кот именно так и выглядел – его золотистые очи на миг приоткрылись, а потом закрылись снова. Для людей кот все время дремал.
Для себя он думал.
В свои еще весьма молодые лета бойцовый кот успел очень много повидать. Ему случалось выживать в лесу и в городе. Он очень рано научился полагаться только на себя. В бою он убивал кого угодно, легко, с кошачьей элегантностью. Он выглядел независимым и равнодушным – и действительно, за бурными событиями не знал любви. Не успел.
Зато знал дружбу. Люди не верят в кошачью дружбу, как, впрочем, и в кошачью любовь – в особенности, если идет речь о дружбе с собакой. Но даже до тех пор, как в вольер по соседству швырнули молодого черного пса-ищейку, бесчувственного от наркотиков, у Мэллу был кое-какой опыт почти настоящего товарищества – старый бездомный пес по имени Тибальд.
Так что кота не впервой занимал пес, правда, другой пес. Дурной бобик, нелепое, взбалмошное, как все псы, существо. Рамон. Теплый крупный зверь, издающий смешной запах, распустеха, проливающий воду вокруг миски во время питья. Самоотверженный охламон с кодексами, как все собаки. И, похоже, так же, как Тиб, испытывает при виде кошки что-то вроде эстетического наслаждения.
Его не вернули в клетку после боя, но из-за приступа обоюдной симпатии, вошедшего внутрь и растворившегося в крови, Мэллу чувствовал, что пес не убит, что его сердце где-то бьется – так же, как в свое время чувствовал вдалеке жизнь Тиба. И это ощущение необорванной жизни камнем лежало у кота на душе.
Лучше бы убили сразу. Будет страшно встретиться на ринге с ним… переделанным. Мэллу не прикоснулся к еде, тасуя в иллюзорной дремоте мрачные мысли.
В этом месте делалось все хуже. В ближайший месяц стало нестерпимо плохо. Владелец этого места, Битер, был, когда сюда попал Мэллу, еще живым – за прошедшие четыре месяца его душа умерла окончательно. Раньше Мэллу ненавидел и боялся его; теперь ужас, вызываемый Битером, был так тяжел, что лишал рассудка и сил. Раньше, в начале боевой карьеры, Мэллу казалось, что хуже, чем в лаборатории по нейрофизиологии трансформов, ему не будет нигде; теперь стало очевидно: жалкая жизнь в неволе с выпусканием пара во время боев нестерпима и тут. Тем более, если учесть Рамона…
О город, проклятый город… Нечего двоесущному делать в городе, жизнь у него ломается в городе – но рысь никто и не спрашивал…
Мэллу поймали и привезли в город, вернее, на чью-то пригородную виллу, безумные люди, которые называются "охотниками". Он, котенок-подросток, уже довольно давно ушедший от матери, чтобы учиться жить самостоятельно, и вполне способный выжить в лесу, гордый и отважный, был оскорблен, потрясен и перепуган, когда его впервые заперли в клетку. Целыми днями лежал и думал, как вырваться на волю, не мог ничего есть, беззвучно шипел, когда кто-то подходил близко к решетке – и удрал-таки, улучив момент, ударив человека лапой и оставив клочья шкуры на колючей проволоке забора. По улочкам городка сновали машины, это было мучительно страшно, хотелось спрятаться – и котенок не знал, куда. Роскошный парк обманул его издали сходством с лесом – но оказался совершенно мертвым местом; там не на кого было охотиться, там люди, свистящие и вопящие, устроили облаву на него самого. Мэллу сбежал из парка, потом, преодолевая цепенящий ужас, бродил по городку, избегая людных мест, не понимая, как попасть обратно в лес, голодный и потерянный. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы громадный бродячий пес с обвисшими мышцами и изуродованной шрамами мордой, не вступил с ним разговор и не поделился ворованной едой.
Пса звали Тибальд. Полуищейка, полудворняга, он бродяжничал всю сознательную жизнь, но был существом общительным и незлобивым. Охотничий инстинкт отсутствовал у Тибальда напрочь. Юные звери – даже желторотые воробьята – вызывали у него умиленное любопытство, разбавленное желанием помочь. Котенок старого бродягу очаровал – пес никогда не видел таких зверят, совсем непохожих на щенков. Расспросил, пожалел, приютил, а потом, постепенно привык считать своим детенышем – не без тайной гордости.
В обществе пса прошло много сравнительно благополучного времени. Мэллу жил на чердаке дома, предназначенного на снос, охотясь на голубей, ворон и крыс, выходя прогуляться глубокой ночью. Тиб приносил ему сосиски, куски колбасы, куриные ножки – человеческую еду, которую воровал или выпрашивал. Старому псу безмерно льстило общество независимого лесного котенка, он любил Мэллу, как любил бы собственного детеныша, без малейшей примеси эгоизма. Мэллу спал на старом матрасе, который пес раздобыл для себя, ел пищу Тиба, в холодные зимние ночи Тиб грел его своим телом, пес учил его выживать в городе и рассказывал забавные истории – а котенок, слишком юный, чтобы суметь быть благодарным, иногда надолго уходил, заставляя пса сходить с ума от тревоги и тоски, посмеивался и ехидничал. Удивительно, сколько собака может простить кошке…
Вспоминая Тиба, Мэллу невольно усмехался про себя. Добрый был барбос, но уморительный. Периодически пытался этот Идиотский Святой Принцип Собачьей Чести вдолбить котенку в голову. Когда накатывало, воспитывал, как щенка, зануда.
– Старших, – говорил, – следует уважать, почитать и слушаться. Тогда они будут тебя любить.
А Мэллу вскидывал наглые золотистые глаза и спрашивал якобы наивно:
– К чему?
Старик раскрывал рот и склонял голову набок:
– Как это "к чему"?! Ты хочешь, чтобы тебя любили? Кормили и все такое?
– Ты меня и так любишь и кормишь, – говорил Мэллу. – А до других мне дела нет. А слушаться глупо. И делать, что скажут, глупо. Будешь слушаться – они велят из шкуры вылезти. Вот еще.
– Старшие умнее, – говорил этот дурень. – Они лучше жизнь знают.
Мэллу сладко зевал и тянул спинку.
– Тиб, мне спать хочется… Ты мне рыбки принесешь? Пожалуйста…- и бодал пса головой в плечо. – Я же маленький, Тибушка, я глупый, меня такие умные речи утомляют… почисти мне ушко, а? Чешется – и не достать…
До такой изысканной лести ни один щенок бы не додумался: пес таял, ухмылялся и был готов искать рыбу, чистить котенку уши, охранять и весь мир перевернуть ради его удовольствия. А Мэллу думал, что Тиб растяпистый, слабый от собственной предвзятости, и уважать его не за что. Как можно уважать того, кого можешь убить в любую минуту, а он даже не сообразит, что происходит? Тем более – как можно такого почитать и слушаться? Ловкому умному котенку? Смешно.