– Дуры! – Майор бросил в урну смятый лист бумаги, промазал, досадливо поморщился. – Объясните им – вахи в живых не оставят никого! Слышишь – никого!!!
Долгое молчание, а затем робкое:
– Мы говорили… Они не слушают.
– Тогда грузите все это бабье насильно!
– Рук не хватит! – высказался все это время сидевший в уголке и молчавший Кравчук.
– В трынду их! – отмахнулся Пащенков. – Идиотки! Лейтенант, отправляйте детей!
– Дети разбежались, попрятались…
– И что теперь? Будешь стоять здесь, сложив лапки, и ныть? Как хочешь, а обеспечь мне отправку людей. Что первая партия выехала – доклад через двадцать минут мне лично. Постоянная связь с колонной. Как только пересекут понтонный мост – доклад мне немедленно. Понял меня, лейтенант?
– Так точно!
– Слава богу! Молодец. Выполняй.
– Есть! – Лейтенант развернулся и рванул на выход.
Через десять минут от Юрина поступил первый доклад:
– Товарищ майор, только что отправили три «Урала» с пожелавшими уехать и самыми-самыми маленькими. Остальные уперлись.
– Хорошо. Сейчас я отправлю к тебе бойцов, будем грузить всех, не испрашивая согласия. Демократия кончилась. А то развели мне сопли! Жди.
– Принял, – ответил явно обрадованный лейтенантик.
Столько всего «хорошего» о себе, любимом, майор не слышал за все тридцать пять лет своей жизни. Кем его только не обзывали, от «дерьма собачьего» до «предателя» и «сволочи». Матерились, грозились карами небесными, даже пару раз норовили дать в морду, а один разок плюнули (повезло – плевок не долетел), но в конце концов совместными усилиями остававшихся в ППД офицеров и охранявших территорию солдат-разведчиков удалось найти и посадить в кузова «Уралов» почти всех. Пащенков не понимал столь ненавистного к себе отношения, ведь все, что он сейчас делал, он делал во благо этих самых женщин и их детей. Он собирался спасти их, увезти от гибели и поругания. Глядя на искаженные злостью лица, подумалось: «Неужели их отчаяние дошло до края? Возможно, проснулась древняя память и вместе с ней сила, заставлявшая жен и ребятишек становиться на стены осажденных крепостей вместе или скорее вместо мужей и отцов. Или еще глубже: пробудилась общая генетическая память народа, вставшего перед выбором, победить или исчезнуть. Неужели здесь и есть та наша «Москва», за которой земли нет?»
В тот момент, когда назначенный ответственным за отправку семей лейтенант, подойдя к Пащенкову, попытался обратиться с вопросом, у того заработала рация.
– Разрешите… – начал было Юрин, но майор остановил его движением руки. По мере того как Пащенков впитывал поступающую информацию, лицо его приобретало неестественный землистый оттенок. К концу доклада он буквально почернел лицом. Тем не менее, когда сообщение было передано до последнего слова, повернулся к лейтенанту:
– Ты что хотел?
– Я отдам команду, чтобы трогались? – спросил лейтенант и застыл в ожидании ответа.
– Поздно, – сказал, как будто выдохнул часть собственной души. – Не успели, мост разрушен с воздуха. Пока восстановим, вахи окончательно перекроют все выезды на севере. Все другие направления уже перекрыты.
– Мать иху, дотянули! – Находившийся рядом с майором подполковник Кравчук ударил кулаком по воздуху.
– Так что делать-то? – растерянно заозирался по сторонам ошарашенный известиями лейтенант.
– Что делать, что делать? Заголяться и бегать! – огрызнулся Пащенков и, будто выпустив пар, начал отдавать указания: – Переведите их всех, – рука майора очертила выстроившиеся машины, – в дом № 15, там мощные подвалы. А само здание – оно окружено более высокими строениями. Пусть располагаются. Теперь выбора нет – будем держать периметр. – И, подняв лицо к не-ожиданно притихшим женщинам: – Ваша мечта сбылась. Вы остаетесь. Наслаждайтесь! – бросил, как плюнул, и развернулся, и пошел прочь.
На полпути к штабу его догнал прихрамывающий от болей в колене Кравчук.
– Так что будем делать? – тихо спросил он. Пащенков остановился, повернулся к подполковнику, задумчиво поглядел ему в глаза.
– Будем держаться, – сказал и пошел дальше. С двух сторон города доносились звуки нарастающего боя.
– Может, через реку? – Кравчук еще не потерял надежды переправить семьи в безопасное место.
– Где мы найдем лодки? – взъярился Пащенков. – Да если и найдем? Куда им дальше? В дачную зону? А ты в курсе, что до тысячи боевиков из числа отставших десять минут назад миновали…к? Не в курсе?! Так вот, сейчас они, наверное, километрах в пятнадцати от города. Как думаешь, куда они двинут? И где будут шариться, когда обнаружат, что мост через реку взорван? То-то и оно. Степаныч, у нас нет выбора, будем держать оборону здесь.
– Ну, раз так… – Узнав новую информацию, Кравчук настаивать на своем предложении не собирался. До здания штаба они дошли молча.
Глава 27
Казалось бы, глупо противостоять в городе противнику, многократно превосходящему тебя по численности, выстраиваясь и удерживая сплошную линию фронта. Куда более эффективными были бы действия тактикой «жалящего шершня». Нанес удар-укус, отошел, налетел в новом месте, ударил и опять отошел. Так бы и следовало поступать, но только в том случае, если за твоей спиной нет мирных жителей или тебе на них наплевать. Что бы ни творил враг в городе, в котором тебе некого защищать, твоему самочувствию это не навредит, а ты будешь налетать, отходить, бить и отскакивать, пользуясь собственным знанием местных коммуникаций, планировки улиц и расположения домов. Но если за твоей спиной мирные жители, если за твоей спиной женщины, дети, твои дети и дети твоих друзей, ты будешь держаться за каждый метр тротуара, ты будешь вгрызаться в каждый сантиметр бетона, упираться в каждый миллиметр асфальта и чернозема клумб, будешь поливать своей кровью каждый квадратный дециметр, но не отступишь, пока не убедишься в безопасности своих родных и близких.
Батальон ополченцев и группа Минаева с приданным ей взводом материального обеспечения держались до последнего. Они выстояли…
Поток беженцев иссяк. Майор Симонов, НИС-начальник инженерной службы бригады, закончил возиться с последним зарядом, вытер рукой выступивший на лбу пот. Дело сделано. Теперь осталось ждать. Ждать либо команды на подрыв, либо появления ваххабитов. И хотя по изначальной задумке предполагалось дождаться начала переправы противника и только после этого поднять сооружение на воздух, Симонов опасался, что у кого-нибудь в штабе не выдержат нервы и будет принято решение сработать без промедления. На горизонте вовсю гремели взрывы, выстрелы сливались в бесконечный грохот, а здесь, у реки, стоило только заткнуть уши, царили покой и умиротворение. Перепархивали с куста на куст мелкие пичуги, плескалась все-таки каким-то чудом выжившая в реке (после стольких-то лет безудержного лова сетями и битья электроудочками) рыбешка.
Урчание моторов Симонов услышал не сразу, точнее, вообще не услышал, и если бы не заблаговременно выставленный наблюдатель, он, замечтавшись, так бы и прозевал появление трех мчавшихся во всю прыть «Уралов».
– Командир! – Окликнувший майора старшина Пряхин слегка приподнялся, и даже это движение не сделало его заметным. На фоне осоки и разросшегося рогозника его камуфлированное одеяние полностью сливалось с местностью. Собственно, как и у всех остальных помощников Симонова. Маскировались они с особой тщательностью. Майор не только собирался потопить несколько вражеских машин, но и отойти, не привлекая к себе внимания. Начальник инженерной службы повернул голову на звук голоса и только тогда заметил приближающиеся машины. В эту же самую секунду послышался быстро нарастающий звук авиационного двигателя, перемежаемый характерным шелестом-свистом стремительно вращающихся лопастей – к речному руслу выскочил низколетящий «крокодил», подскочил над деревьями, набирая высоту, и понесся дальше. На его подвесках отчетливо виднелись сигары стокилограммовых бомб.
– Да чтоб тебя! – выругался майор, мысленно потрясая кулаком в сторону пролетевшего вертолета. То, что его появление не сулило ничего хорошего, Симонов понял сразу, как только сумел разглядеть на фюзеляже неровный, расплывающийся на камуфлированном фоне рисунок колышущегося на ветру знамени. К этому моменту «Уралы» поравнялись с привставшим на колено майором. Первый начал притормаживать, видимо, не желая «лететь» на скорости по шаткой поверхности понтонов.
– Гони, гони! – заорал Симонов, вскакивая на ноги и размахивая руками. Машины, ревя дизельными двигателями, взобрались на понтон и покатили к противоположному берегу. Меж тем вертолет – видимо, летчики заинтересовались понтонной переправой – по широкой дуге пошел на разворот.
Майор посмотрел вслед удаляющимся грузовикам, и вдруг из одной из бойниц ему приветливо помахала маленькая детская ручонка. А «Ми-24» уже заканчивал разворот, ложась на боевой курс.
Грозный вертолет и детская ручонка…
– Боже! – Только сейчас Симонов сообразил, что в кузовах этих машин сидят жены и дети военнослужащих его части. Нет, у въехавших на понтонный мост машин существовал шанс прорваться на тот берег целыми, иначе бы майор никогда не пустил их, но ровно до того момента, когда «Ми-24» захотел сделать их своей целью. Тем более когда под каждым понтоном потусторонним демоном притаился заряд взрывчатки… Вертолет приближался – еще чуть, и он клюнет носом… «Медлить нельзя», – мелькнула мысль, и тридцатидвухлетний майор, холостяк, не имевший детей, но всю жизнь о них мечтавший, вскочил на ноги.
– Группа, к бою! – рявкнул он, вскидывая к плечу свой «АК-74». – По низколетящей цели, прицел шестьсот, упреждение один, огонь! – И, не дожидаясь остальных, выстрелил. Трассирующие пули, которыми был забит рожок, понеслись к цели, некоторые даже умудрялись попадать в камуфлированную шкуру «Ми-24», оставляя на ней незначительные царапины. Расстояние стремительно сокращалось – «Крокодил» не обращал внимания на стреляющих точно так же, как не обращает внимания настоящий крокодил на бегающих по нему птиц, не менял курса, явно вознамерившись «закусить» тем, что выглядело покрупнее и поаппетитнее. Справа от Симонова ухнул гранатомет, следом еще один. Два выстрела – один за другим – потянулись к фигуре «хищника», один из двух несся так целенаправленно и точно, что экипаж вертолета не мог не среагировать. Они отвернули, заваливаясь на бок, сошли с курса, спеша убраться как можно быстрее от грозившей им опасности. Но не ретировались, а тут же зашли на новый разворот. Машин на берегу не оказалось, они скрылись глубоко в лесу. И разозленные за собственный конфуз ваххабиты выбрали себе новую цель.
Симонов перезарядил автомат, огляделся по сторонам. И без этого взгляда ему было ясно – до ближайшего укрытия, где можно найти защиту от удара с воздуха, слишком далеко. Кивнул стоявшему неподалеку Пряхину. Подмигнул возившемуся с «РПГ» Бусыгину, показал большой палец так удачно выстрелившему из «РПГ-26» Прачкину. Скомандовал:
– Разойдись! – Никто не пошевелился. Тогда он что есть мочи рявкнул: – Разбежались по сторонам, набрали дистанцию! Быстро, дери вас за ногу, быстро!
Бойцы пришли в движение, разбегаясь, рассредоточиваясь на местности, и вновь изготавливались к стрельбе.
«Ми-24» ударил «НАРами», берег потонул в разрывах. Навстречу ему понеслись автоматные очереди, полетели реактивные гранаты, но ничто не причинило ему вреда. Когда на берег упала одна из подвешенных с лонжерону бомб, мир для майора Симонова померк. Очнулся он лишь для того, чтобы увидеть, как вторая бомба падает на один из крайних понтонов, и вся переправа поднимается в воздух единым фонтанным взрывом. Проваливаясь в темноту вечности, майор поднес к губам микрофон рации:
– Инженер… – Зубру… вертолет хренов… все кирдык… моста нет… скажите… – Мысль оказалась прерванной, что и кому следовало сказать – осталось неизвестным. Симонов умер… Сбитый выстрелом из «РПГ», на берегу догорал остов «Ми-24». С поверхности его пятнистой шкуры, снедаемый бушующим пламенем, постепенно исчезал «грязный» налет ядовито-зеленого знамени, освобождая под собой красную пятиконечную звездочку.
Глава 28
Пленных согнали в кучу. Два десятка разномастно одетых, разного возраста мужчин. В порванных одеждах, избитых, большинство ранены. В центре, опираясь на плечо паренька лет девятнадцати, старик в военной форме, из разбитой губы течет кровь, он даже не пытается ее вытереть, в глазах нет ни страха, ни боли, только ненависть и презрение. Ненависть заслонила все, инстинкт самосохранения уступил инстинкту сохранения рода. Такие же полные решимости взгляды и на лицах других. Наконец-то к людям пришло осознание того, что без своего рода-племени ты даже не пыль, ты ничто, пустота, ноль. Как дерево без корней. Подруби дереву корни, и не будет ни листьев, ни семян, не будет будущего. Ствол – это окружающие тебя люди, корни – это прошлое твоего народа. Уходя в землю, корни могут переплетаться с корнями других родов-деревьев, образуя многовековые симбиозы, помогающие выстоять против проникающих на общие земли вредителей и заставляя переплетаться ветвями, чтобы не разорвать вековую дружбу волей чужих ветров и давать совместные плоды – детей. Жить, вместе строя общее будущее. Двадцать человек – вот и все, что осталось от двух батальонов ополченцев и двух десятков спецназовцев, стоявших на северном направлении. Никто не сдался просто так, кто-то оказался контужен, кто-то ранен, кто-то вступил в рукопашный бой. Окружившие пленных ваххабиты пребывали в бешенстве – странно, если было бы иначе – все улицы к исходу дня оказались завалены трупами в черных банданах.
– Мы будэм вас резат! – исходя пеной, затянул старую волынку ваххабит с рваным шрамом, идущим через всю щеку и заканчивавшимся под подбородком, видимо, бывший здесь за главного. – Будэм резат долга, долга. – Рот искривился в ухмылке.
Прочие мятежники ухмыляются не менее злорадно – хоть на ком-то удастся выместить злобу, упиться кровью.
– Будэт болна-болна. – Он нарочито медленно вытащил из разгрузки нож, повертел его перед собой, любуясь игрой света на отточенном жале. – Кито первый? – Взгляд побежал по толпе. – Наверна, ти? – Кончик ножа ткнул в направлении высокого худого ополченца с висевшей плетью рукой, двое ваххабитов потянулись в его сторону.
– Или ти? – Кончик ножа описал дугу и замер, указывая на другого ополченца – полного, с перебинтованной головой и в окровавленном во многих местах камуфляже. Чья кровь растеклась по зеленой материи, непонятно – своя? чужая?
Ополченец дернулся, как от удара, но в следующее мгновение зло прищурился и презрительно сплюнул под ноги:
– Да пшел ты…
– Тащи его мане сюда. – Рот говорившего перекосило. И без того уродливый шрам побагровел, наполнился кровью. – Сейчас я его зарэжу.
Двое ваххабитов, спеша выполнить приказание, схватили ополченца за руки.
– Мы вас всех, как баран! – Главарь вновь заиграл ножиком. Упирающегося ополченца потащили к палачу, начавшему «практиковать» в данном «искусстве» еще в начале девяностых.
– А мы так и будем стоять? – Эдуард взглянул в глаза отца Андрея. – Они нас… как баранов, да?
Старший сержант мотнул головой, втянул в себя воздух и что есть мочи рявкнул:
– Бей их! – Оттолкнул от себя Лаптева и, слыша, как за спиной началось движение, на одной ноге запрыгал к тащившим ополченца бандитам. Не успел – его опередил Эдик. В два прыжка оказавшись за спиной ближайшего ваххабита, он вцепился обеими руками в висевший у того на плече автомат, рванул, сдергивая, ремень и, повалившись на землю уже с оружием в руках, потянул вниз предохранитель. Обезоруженный боевик отпустил приговоренного, повернулся к Лаптеву в надежде возвратить утерянное оружие, но грянули выстрелы, и он, раскрыв рот в немом крике, осел на землю.
– А-а-а-а… – заорал боевик со шрамом, нажимая на спусковой крючок автомата. От выпущенных им пуль повалились и полный ополченец, и державший его за руку ваххабит, несколько пуль просвистели над Лаптевым, но, не задев его, сразили двоих ринувшихся в свой последний бой ополченцев. Видя, что в свою основную цель он промазал, ваххабит со шрамом повел стволом вниз, но лицо его и затылок брызнули кровью, на линии шрама появились две кровяные точки, боевик попятился, затем его ноги подкосились, и он повалился на истоптанную сапогами клумбу. Пленные бросились на окружавших их вахов, никак не ожидавших нападения и оттого впавших в ступор, к тому же не решавшихся открыть огонь на поражение из-за боязни зацепить своих, оказавшихся с противоположной стороны. Впрочем, длилось это недолго – страх за собственные жизни оказался сильнее, чем боязнь повредить своим – со всех сторон раздались очереди. Люди кричали. Падали, но уцелевшие продолжали бежать вперед, кое у кого их них в руках уже появилось оружие. Священник наконец добрался до лежавшего на асфальте ствола, схватил его, вскинул к плечу, потянул спусковой крючок, очередь в спину остановила это движение. Отец Андрей выронил автомат.
– Прости нас, Боже, и помилуй! – шепнули его губы и, заливаясь кровью, он повалился на землю.
Лишь краем глаза заметивший это падение, Эдик успел выстрелить еще трижды, прежде чем витавшая вокруг смерть поставила последнюю точку в короткой повести его жизни.
Мятежники успели привыкнуть к тому, что разбросанные по дворам машины времен Второй мировой войны – рухлядь, хлам, и потому не сразу сообразили, что происходит, когда одна из громадин прошлого рявкнула двигателем.
Три бронемашины под прикрытием пехоты свернули в переулок, надеясь немного передохнуть и перекусить, но внезапно стоявшее под аркой дома допотопное чудище выдохнуло клуб черного дыма и прыгнуло. Удар металла о металл был страшен. Броня впереди идущей БМП лопнула, как скорлупа ореха, вторая боевая машина попыталась избежать столкновения, но не получилось, почти пятидесятитонная громада смяла и ее. Двигавшийся третьим «БТР-90» начал поливать «ИС» из всех стволов сразу, но это не возымело действия. Водитель, поняв всю бесперспективность стрельбы, попытался смыться, но в панике так и не сумел включить заднюю скорость. Потерявший ход бронетранспортер прижали к стене здания и смяли. Следовавшие за броней пешие ваххабиты взялись за гранатометы, но прежде чем первые выстрелы достигли цели, сидевший за рычагами танка Антон Павлович успел передавить гусеницами с десяток не сумевших ретироваться боевиков. Затем кумулятивная струя сожгла его сердце.